Охота на волков

— Второй, — с тяжелым вздохом говорит он, — это благословение великой девятки Иуну. Только боги могут решить, достоин ты или нет. Насколько чисты твои намерения и помыслы. Насколько ты подвержен влиянию безумия тьмы.

Дышать я забываю. Хотя звучит это не страшно, но тон жреца… Словно из загробного мира голос слышать. Что-то мне настойчиво подсказывает, что это благословение похуже казни. Или это местная особенность все нагнетать? Как только дело касается богов, начинается драма.

— Что это значит? Какой-то ритуал? — собираюсь я как перед ударом.

— Все сложнее. Тебе придется самому воззвать к великой девятке. И, если она ответит, убедить их в своей искренности. Открыть свои мысли, позволить прочитать себя. Толика сомнений и ничего не получится. От великих богов ты не скроешь истину.

Спрашивать о том, что будет, если я облажаюсь, я не хочу. Тут вариант всегда один — небытие. То есть мне нужно всего лишь созвать божественную верхушку, сознаться честно, что я долбоящер, но безобидный для рода человеческого и получить амнистию?

Звучит… странно. Опасно, но не настолько, чтобы так переживать, как делает это сейчас Нармер. Я не святой, но уж точно не замыслил ничего плохого. Чего мне бояться? То есть есть подвох. Я выжидательно смотрю и дожидаюсь продолжения.

— Всему есть цена, Игорь. И цена благословению великой девятки — служение. Ты станешь жрецом. Боги сами выберут, чьей силой ты будешь обладать, помимо родовой. Но твоя семья… Ты не сможешь вернуться к ним. Великая честь, пусть и великие обязательства.

Это ни хрена не пряник! Совсем не похоже на долбанную выпечку. Сука, не хочу я… А что вообще делают жрецы? Им вообще ничего нельзя? Целибат, кастрация и самоистязание? Хтонь, откуда вообще это в голове берется?

— Что… — мне приходится прокашляться. — Что делают жрецы?

— Нармер, — неожиданно влезает следователь. — Позвольте мне. Право, не все так плохо, а вы субъективны. По веским причинам, не спорю, но тем не менее. Не пугайте молодого человека.

Жрец моргает и удивленно смотрит на Пантелеева. Поджимает губы, но кивает. Никанор объясняет гораздо спокойнее и мягче.

— По сути это мало отличается от службы на благо империи, которую вам предлагали. И отличия эти в лучшую сторону. Меньше контроля, меньше формальностей. Отчитываться вам придется только перед императором. И перед советом верховных. И то не всегда. Жрецы практически никем не контролируются. Причина этому именно благословение великой девятки. Что может быть весомее доверия богов?

Что-то у них слишком разные версии насчет служения богам. Я недоверчиво хмурюсь и следователь кивает, понимая мои сомнения.

— Это не значит, что вам будет позволено делать все, что угодно. Это работа, молодой человек. И прежде чем ее получить, вам придется многому научиться. И многое узнать. Воззвание к богам происходит дважды. До обучения и после. Слишком многие тайны вам откроются. А некоторые знания способны изменить не то что мнение, мировоззрение полностью.

Пусть меня до мурашек пугает то, что они оба перестали недоговаривать и юлить, но возможности! Я получу доступ ко всему, что мне необходимо. Не сразу, но получу. Боги отправили меня сюда, так что считай я им уже служу.

— Нармер, почему для вас это было так, хм, нелегко? — мне нужно выяснить все подводные камни.

Выбор пока у меня небольшой. Но я должен знать, к чему быть готовым. Жрец отводит взгляд, смотрит на Пантелеева и кивает ему. Что бы не произошло, самому ему до сих пор тяжело говорить об этом. А может боится сорваться.

— Брак, молодой человек. Свадьба с любимой, — с искренней грустью говорит следователь. — На жрецов не накладываются строгие ограничения, но брак с наследницей великого рода им недоступен. Запрета жениться нет, но я не знаю ни одного жреца или жрицу, вступивших в брак. Кто согласится пожертвовать семьей во имя службы? Это будет слишком мучительно для обеих сторон. Это тяжелый, но добровольный выбор служителей богов.

Да в какие тайны их посвящают, раз они сами ставят крест на своей семейной жизни? Хотя, кажется, это больше воспитание, чем желание беззаветно служить во имя всеобщего добра.

— То есть вообще все добровольно?

— Вы можете покинуть службу, — Никанор отвечает на вопрос, который я сам себе боялся задать. — Не в любой момент, через пару лет, но это возможно. Но я так же не знаю никого, кто бы это сделал. Вы все поймете сами. И сделаете свой выбор, если это будет угодно богам.

— Если… Если я откажусь? Что вы сделаете со мной?

Следователь молчит несколько долгих секунд, размышляя. Ну или делает вид, что обдумывает.

— Я понимаю, вам нужно время. Обдумать все, поговорить с семьей. У вас оно будет. Нармер за вас ручается и, какие бы отношения у нас не сложились, я склонен ему верить. Причину вы теперь знаете. Поэтому подумайте, не горячитесь. Если откажетесь… Сначала вас изолируют. Затем, скорее всего, посвятят в некоторые дела. И, скорее всего, вы все же передумаете. Но в этом случае получение благословения маловероятно. Не лучший поступок перед лицом богов.

— Игорь, — отмирает жрец. — Никанор прав, я слишком эмоционально отношусь… До сих пор… Это неважно для тебя. Немного времени у тебя есть, подумай. Но, прошу, не делай глупостей. Мне жаль, что так получилось. Пусть многие желают такой судьбы, но это их выбор. У тебя его нет.

Вот вроде почти убедили и снова. Нет выбора. Я вижу несколько вариантов. От побега до ухода с поста жреца спустя положенное время. Мало того, мне еще и время дают, чтобы эти варианты обмозговать.

— Я позже расскажу тебе то, о чем ты еще должен знать, — Нармер бросает быстрый взгляд на следователя. — Что могут и не могут жрецы. Наверняка у тебя возникнет много вопросов. И я на них отвечу. А сейчас нам с Никанором нужно побеседовать с остальными.

Я рассеянно киваю, поднимаясь и прощаясь. Меня явно втягивают во что-то серьезное, и на этот раз не скрывают детали, да еще и отпускают без каких-либо обещаний. Пугающе.

***

Весь день я маюсь и мечусь. Мысленно. Запираюсь в своей комнате, отсылаю всех стучащих в мою дверь. Семья… Отсутствие запретов. И необъяснимый пока для меня добровольный отказ.

С десяток раз я хочу связаться с братом и поговорить. И передумываю. Пока я знаю еще не все, стоит дождаться разговора с Нармером. Он и будет решающим. Потом уже поговорю с семьей. Возможно и с верховной бабулей. Время есть, не стоит торопиться.

Терзаясь в думах, я пропускаю и обед, и ужин. Вспоминаю о еде лишь когда за окном темнеет, а в животе урчит так громко, что заглушает мысли.

Меня не останавливают, провожают цепкими взглядами, но поздний забег в столовую разрешают. У самых ее дверей я сталкиваюсь в распорядителем. Вечно суетливый Мирон облегченно вздыхает.

— Вас жрец просил прийти в храм, — бросает он и убегает.

Смотрю на дверь, поднимаю взгляд на мерцающие в ясном небе звезды. Узкий серп луны низко висит над горизонтом. Еле заметный знак того, что новолуние прошло.

Уговорив желудок помолчать еще немного, я иду к храму. Видимо бункер плотно занят под допросы, раз жрец решил поговорить в почти разрушенном святилище. Пропускают меня снова без вопросов.

В главном зале горит только один светильник. Стоящий на полу, у подножия одной из уцелевших статуй. Я подхожу к ней, всматриваясь в образ бога. Удлиненная морда, длинные уши — странное животное, которое пришло к нам как часть наследия.

Но никто бы не посмел смеяться над эти воплощением, несмотря на то, что его называли «отвращение для богов». Над Сетхом, богом ярости, войны и смерти можно посмеяться лишь один раз. Если успеешь.

Я не слышу шорохов или дыхания за спиной. Но чувствую, что там кто-то есть. Чужой взгляд буравит спину, а воздух становится плотнее. Оборачиваюсь я осторожно, переключая зрение.

Темнота за моей спиной обретает очертания. В тенях стоит фигура. Огромная, сотканная из той же тьмы. Со светящимися красными глазами. Силу, исходящую от нее, не перепутать ни с чем другим.

Я не взывал к богам, но один из них ко мне явился. И только сейчас я понимаю, чьи глаза я вижу и видел до этого. Сетх, темный бог песчаных бурь, гнева и разрушения. Один из великой девятки Иуну.

Склоняю голову, судорожно вспоминая обращение. Но он заговаривает первым и его голос разносится в стенах храма, обрушивая меня на колени.

— Как же ты мне надоел, волчонок.

— Что? — непонимающе уставляюсь я на бога, подняв голову.

Не знаю, что из полученных сил дает мне возможность выносить мощь богов, но я благодарен. Что даже могу соображать. Пусть сейчас я не понимаю.

— Ты, — фигура стоит на месте, но дергается. — Мелкий ничтожный червь, недостойный видеть солнце. Заноза, засевшая в мизинце.

Сила давит, прибивая к полу и я машинально вызываю символы ифритов. Они немного помогают выстоять, не рухнуть лицом в древний камень. Наверняка бог войны не самый дружелюбный, но кажется разозлил его именно я.

В красных глазах всполохи яростного пламени, а голос… От него пересыхает во рту и сердце рвется наружу, ему слишком тесно внутри. Твою же мать.

— Ты, удачливая отрыжка, — продолжает наезжать на меня бог. — Сколько раз тебя предупреждали, червь, не лезть? Сколько знаков слали силы, неподвластные человеку? Жрец?! Ты надумал стать жрецом?

От его хохота из ушей течет кровь, горячая и липкая, она отвлекает, мешает сосредоточиться. На одной цели. Не сдохнуть. К демонам все, я призываю все силы. Родовую — укрепить тело физически, огненную — сожрать давящую на меня, хаос — защитить, и бурые нити — быть готовыми.

Вздох и становится легче. Мне надо выдержать его напор, устоять. И доказать, что я достоин благословения девятки. Это проверка.

— Ты не сможешь понять, даже если тебе нарисовать все в картинках, как младенцу! Ты путаешься под ногами, как бешеная крыса. Мечешься, силишься цапнуть. Ничтожество!

— Да о чем вообще речь? — не выдерживаю я потока оскорблений.

Что сравнение с богами будет не в мою пользу, я не сомневаюсь. Но обязательно поливать помоями? Да что с этим миром не так?

— Сначала я заберу у тебя то, чего ты не заслужил, червь.

Очередной вопрос задать мне не дают. Меня поднимает в воздух и сжимает намертво. Не шелохнуться, не вздохнуть. Но не это меня пугает. Фигура выходит из теней и приближается.

Я вижу только красный глаза и руку, врезающуюся прямо мне в грудь. Призрачная, она приносит боль, как реальная. Огромная лапа с когтями хватает источник хаоса и вырывает его из меня.

Это же… Невозможно! Боги не могут забирать силу, разве не так? Ужас окатывает меня ледяной волной с головы до пят. Прогуливается, вымораживая все внутри. Это ни хрена не проверка.

— А теперь, — его рука снова проникает внутрь и сжимается на сердце. — Я заберу у тебя жизнь. И лишу голоса на суде богов. Больше ты не помешаешь моим планам.

Когти бога впиваются в пульсирующее от страха сердце и боль выбивает из меня вопль. Я ору и хрипну, сердце останавливается. Молю, взываю, но тщетно. Моя сила ударяется о какую-то преграду, не выходит за стены храма.

Перед глазами темнеет и остаются только красные глаза. Но и они расплываются, тают во мраке. Последний маяк в жизни — глаза того, кто меня убил. Становится невероятно жарко, кровь словно закипает, нарастает гул в ушах и меня кидает в абсолютную тьму, где нет ничего.