Король гор. Человек со сломанным ухом

Наконец я придумал, как сбежать, не разбудив его и не перерезав ему горло. Эта мысль пришла мне в голову в воскресенье 11 мая в шесть часов вечера. В тот день, когда праздновали Вознесение, я заметил, что Василий плохо переносит выпивку. Вспомнив об этом, я предложил ему

вместе поужинать. Такое проявление дружеских чувств вскружило ему голову, а все остальное сделало смоляное вино. С тех пор, как я утратил доверие Хаджи-Ставроса, он не удостаивал меня своими визитами, хотя и вел себя, как истинно благородный хозяин: кормили меня лучше, чем его самого, и если бы я захотел, то мог бы зараз выпить бурдюк вина и бочку ракии. Василий, приглашенный на великолепный пир, поначалу держался с трогательным смирением. Он уселся в трех футах от стола, словно крестьянин, приглашенный к своему властелину. Однако благодаря вину эта дистанция постепенно сокращалась. В восемь часов вечера мой охранник взялся рассказывать мне об особенностях своего характера. В девять часов он уже еле шевелил языком, но продолжал что-то бормотать по поводу приключений в молодые годы и даже пытался рассказать о своих подвигах, от которых у любого следователя волосы встали бы дыбом. В десять часов он впал в человеколюбие, и его стальное сердце растворилось в ракии, подобно растворенной в уксусе жемчужине Клеопатры. Он поклялся, что пошел в бандиты из любви к человечеству, преследуя цель сколотить за десять лет состояние, чтобы построить на эти деньги больницу, а затем удалиться в монастырь на горе Афон. Он пообещал

не забывать меня в своих молитвах. Я воспользовался его добрыми намерениями и влил в него огромный стакан ракии. С тем же успехом я мог бы предложить ему выпить горящую смолу: к тому времени он так сильно возлюбил меня, что уже ни в чем не мог мне отказать. Вскоре Василий умолк. Голова его принялась раскачиваться с регулярностью маятника справа налево и слева направо. Он протянул мне руку, наткнулся на остаток жаркого, сердечно его пожал, свалился навзничь и погрузился в сон, напоминая своим видом египетского Сфинкса, разбудить которого не смогли даже французские пушки.

Теперь все зависело от быстроты моих действий. Каждая минута была на вес золота. Я взял его пистолет и выбросил в овраг. Затем я взял кинжал и едва не отправил его вслед за пистолетом, но вовремя одумался, поняв, что с его помощью мне будет легче нарезать куски дерна. Мои замечательные часы показывали одиннадцать часов. Нашу трапезу освещали два очага, в которых горели куски дерева, пропитанные смолой. Я затушил их из опасения, что свет привлечет внимание Короля. Погода была самая подходящая. Луны не было и в помине, зато звезд — видимо-невидимо. Куча нарезанного лентами дерна лежала в стороне, напоминая рулон драпа. В течение часа были готовы все материалы, необходимые для побега. Подтаскивая их к роднику, я случайно задел ногой Василия. Он тяжело приподнялся и по обыкновению спросил, не нужно ли мне чего. Я бросил на землю все, что держал в руках, присел рядом с ним и попро-

сил выпить за мое здоровье еще один стакан. «Правильно, — сказал он, — меня как раз мучит жажда». Я налил ему полную чашу ракии. Он выпил половину, вылил остальное на грудь, попытался встать, упал лицом вниз, раскинул руки и больше не шевелился. Я кинулся к плотине и при всей своей неопытности умудрился за сорок пять минут полностью перекрыть низвергавшийся из чаши родника поток. Шум водопада сменился звенящей тишиной. И тут меня охватил страх. Я подумал, что, скорее всего, Король, как все старики, спит очень чутко, и тишина запросто может его разбудить. Мысли в моей голове окончательно спутались, но я все же вспомнил одну сцену из «Севильского цирюльника», в которой Бартоло проснулся, как только перестало звучать пианино. Я проскользнул к лестнице и внимательно оглядел кабинет Хаджи-Ставроса. Король и его ординарец мирно спали. Я приблизился к его ели и напряг слух. Все было спокойно. Тогда я пошел назад к своей плотине, прошлепал по луже, уже доходившей мне до щиколоток, и заглянул в пропасть.

Склон горы отбрасывал тусклые блики. Кое-где я заметил несколько впадин, в которых застоялась вода. Я вернулся в палатку, взял висевшую над постелью коробку и забросил ее за плечи. Затем прошел мимо нашего обеденного стола и забрал четверть буханки хлеба и кусок мяса. Всю провизию я запихал в коробку в надежде, что утром смогу ею позавтракать. Изготовленная мною плотина пока еще сдерживала напор воды, а ветер, как мне казалось, должен был уже подсушить спуск с горы. Время между тем приближалось к двум часам. Я подумал, что было бы неплохо на всякий случай захватить с собой кинжал Василия. Но он лежал на дне чаши родника, и я не стал терять время на его поиски. Я снял ботинки, связал их шнурками и повесил на ремни заплечной коробки. Наконец, оценив взглядом результаты своих трудов, вспомнив об отчем доме и послав воздушный поцелуй Афинам и Мэри-Энн, я перекинул ногу через парапет, ухватился двумя руками за нависавший над пропастью куст и, уповая на Господа, отправился в путь.

Все оказалось гораздо труднее, чем я предполагал. Скала полностью не просохла, и от прикосновения к ее сырой поверхности возникало ощущение, что я трогаю змею. Я неверно оценил расстояние и оказалось, что точки опоры встречаются гораздо реже, чем я предполагал. Два раза я слишком сильно забрал влево, в результате чего мне пришлось возвращаться, преодолевая невероятные трудности. Порой меня покидала надежда, и тогда продолжить движение удавалось только усилием воли. В какой-то момент я оступился, приняв тень от отрога скалы за выступ, и упал с высоты пятнадцати или двадцати футов, ободрав руки и все тело о склон горы. Спас меня корень смоковницы, зацепившийся за рукав моего пальто. Его след виден до сих пор. Через несколько метров птица, прятавшаяся в какой-то норе, так стремительно выпорхнула у меня из-под ног, что от страха я чуть не упал навзничь. После этого я пошел на четвереньках, опираясь преимущественно на руки, обдирая их в кровь и чувствуя, как дрожат все сухожилия. Пальцы я уже не ощущал, до того сильно они кровили. Возможно, я не чувствовал бы себя таким обессиленным, если бы мог точно оценить остаток пути, но едва я оглядывался назад, как начинала кружиться голова и казалось, что я лечу в пропасть. Чтобы сохранить остатки силы духа, приходилось постоянно

В какой-то момент я оступился

себя взбадривать, громко произнося сквозь сжатые зубы короткие энергичные фразы: «Еще один шаг за отца! Еще один за Мэри-Энн! А вот этот шаг за погибель бандитов! А этот за бешенство Хаджи-Ставроса!»

Наконец мои ноги коснулись более или менее широкой площадки. Мне даже показалось, что цвет почвы несколько изменился. Тогда я сел и осторожно повернул голову. До протекавшего внизу ручья оставалось не более десяти шагов. Значит, я пробрался через красные скалы! На этой ровной поверхности, покрытой мелкими ямками с застоявшейся водой, мне удалось перевести дух и немного отдохнуть. Я посмотрел на часы: половина третьего ночи. Все путешествие заняло тридцать минут, хотя мне показалось, что оно длилось три ночи подряд. Я ощупал руки и ноги, чтобы убедиться, что все на месте. Отправляясь в подобную экспедицию, никогда не знаешь, в каком виде доберешься до цели. Мне повезло, я отделался несколькими ушибами и ссадинами. Больше всего пострадало мое пальто. Я взглянул наверх, но не для того, чтобы возблагодарить Небо, а чтобы убедиться, что в моем прежнем жилище все спокойно. Было слышно лишь, как капает вода, сочившаяся сквозь воздвигнутую из дерна плотину. Пока все шло нормально. Мои тылы были в полном порядке, а впереди меня ждали Афины. Прощай, Король гор!

Но не успел я спрыгнуть на дно оврага, как передо мной выросло некое белесое существо, после чего раздался такой яростный лай, какого я еще ни разу не слышал в этих горах, тем более в такое время суток. Увы, сударь! Я предусмотрел все, кроме собак моего доброго хозяина. Эти враги рода человеческого сутками напролет бродили вокруг лагеря, и один из них меня учуял. Мне трудно описать всю злость и ненависть, охватившие меня в тот момент. Сейчас мне кажется, что невозможно до такой степени ненавидеть неразумное существо, а тогда я предпочел бы встретить на

своем пути волка, тигра или белого медведя. Эти благородные животные просто съели бы меня, но не стали бы выдавать врагу. Дикие звери охотятся, руководствуясь собственными потребностями, но как прикажете относиться к гнусному псу, который вознамерился не только разорвать меня на куски, но еще и наделать как можно больше шума, чтобы выслужиться перед Хаджи-Ставросом? Я осыпал его проклятьями, заклеймил последними словами, но все было напрасно: его лай заглушал мой голос. Тогда я сменил тон, перешел на ласковые речи и обратился к псу по-гречески, на языке его предков. Но на все мои слова у него был один ответ, от которого сотрясались горы. Тогда я замолчал, и это оказалось хорошей идеей. Пес тоже умолк. Я улегся прямо в лужу, и пес, что-то ворча сквозь зубы, вслед за мной вытянулся у подножия скалы. Я притворился, что сплю. Пес понаблюдал за мной и тоже заснул. Я неслышно проскользнул к ручью. Пес одним рывком вскочил, и я едва успел запрыгнуть на уступ в скале. Но моя шапка осталась во вражеских руках, точнее сказать, в зубах, и мгновение спустя она превратилась в нечто среднее между тестом, кашей и мармеладом. Бедная моя шапка! Я горько сожалел о ней, пытаясь представить себя на ее месте. Если бы со свалившейся на меня проблемой можно было покончить ценой нескольких укусов, я бы отдал псу все, что ему причиталось по праву. Но от таких монстров невозможно отделаться укусами: людей они не кусают, а съедают!

Тут я понял, что пес, скорее всего, голоден и если я придумаю, чем его соблазнить, то он все равно покусает меня, но есть не станет. Пришлось пожертвовать имевшейся у меня едой, сожалея лишь о том, что ее не было в сто раз больше. Я бросил ему половину своего хлеба, и хлеб мгновенно исчез, словно рухнул в пучину или, скорее, как крохотный камушек, свалился на дно колодца. Разглядывая жалкие остатки взятой с собой провизии, я неожиданно обнаружил на дне коробки маленький белый пакетик, который сразу навел меня на мысль. В пакетике хранился запас мышьяка, который я использовал при изготовлении чучел птиц, но ни один закон не запрещал мне применить несколько граммов мышьяка для изготовления собачьего чучела. Тем временем у моего собеседника проснулся аппетит, и он мечтал лишь о том, чтобы продолжить трапезу. «Погоди, — сказал я ему, — сейчас я угощу тебя блюдом, приготовленным по моему рецепту!..» В пакетике было тридцать пять граммов симпатичного блестящего порошка. Я высыпал граммов пять-шесть в ямку с водой, а остаток убрал в карман. Затем я подождал, пока мышьяк полностью растворится в воде, и окунул в ямку кусок хлеба, который сразу, как губка, впитал всю воду. Пес жадно набросился на хлеб и разом проглотил свою смерть.

Ну почему я не запасся небольшим количеством стрихнина или другого яда, действующего сильнее мышьяка? Было уже три часа, а действие мышьяка все не наступало. Прошло три часа, и тут мой пес страшно завыл, но мне это ничего не дало: лай или вой, яростное рычание, как и вопли ужаса шли в одном и том же направлении, то есть прямо в уши Хаджи-Ставроса. Но вскоре животное стало биться в страшных судорогах, из его пасти пошла пена, пса начало рвать, и при этом он предпринимал отчаянные усилия, чтобы исторгнуть из себя раздирающий внутренности яд. Я наслаждался этим зрелищем, испытывая