Король гор. Человек со сломанным ухом

Хочу подчеркнуть, что мной были созданы идеальные условия для постепенного обезвоживания человеческого тела, благодаря которым удалось предотвратить резкое прекращение физиологических процессов и разрушение тканей. Даже мои эксперименты над тихоходками и коловратками редко имели такие же большие шансы на успех. Кстати, все эти эксперименты завершились вполне успешно. Однако особенность объекта воздействия и серьезные моральные соображения требовали соблюдения особых условий, которые я предусмотрел заранее. Задолго до этого эксперимента я проделал в колоколе две выемки и вставил в них куски толстого стекла, через которые мог контролировать воздействие вакуума на полковника. Кроме того, я не стал закрывать окна в моей лаборатории из опасения, что слишком высокая температура нарушит летаргический сон объекта или повлияет на процесс обезвоживания. Если бы тело разморозилось, то эксперимент мог закончиться неудачей. Моими усилиями в течение нескольких дней показания термометра держались на уровне 6—8 градусов ниже нуля, летаргический сон не нарушался, и одновременно свелся к минимуму риск замерзания тканей.

Удаление воздуха я производил крайне медленно из опасения, что газ, высвободившийся из-за разницы дав-

ления внутри тела и снаружи, прорвет сосуды и спровоцирует немедленную смерть. Кроме того, я постоянно следил за воздействием вакуума на кишечные газы, которые расширялись в организме по мере падения давления вокруг тела и могли бы вызвать серьезные повреждения. Такое расширение не могло повлиять на сохранность тканей, но малейшего внутреннего повреждения было бы достаточно, чтобы стать причиной смерти через несколько часов после возвращения к жизни. Такое часто происходит, когда оживление животного производится без должных мер предосторожности.

При работе с телом полковника несколько раз имело место слишком быстрое вздутие живота, что представлялось весьма опасным и вынуждало меня впускать под колокол небольшое количество воздуха. Прекращение вздутия свидетельствовало о том, что газ удалялся в результате экзосмоса44 либо спонтанного действия внутренних органов. Только к концу первого дня я смог ослабить меры предосторожности и поднять вакуум на несколько более высокий уровень.

На следующий день я еще больше поднял вакуум, в результате чего стрелка барометра опустилась на пять миллиметров ртутного столба. При этом положение тела и конечностей нисколько не изменилось, из чего я сделал вывод, что тело не подвержено конвульсиям. Мне стало ясно, что тело полковника уже прошло критическую стадию обезвоживания, утратило способность двигаться и в нем остановились физиологические процессы, однако смерть не наступила и сохранилась возможность повернуть все процессы вспять. Жизнь была приостановлена, но не прекратилась.

Каждый день я откачивал избыток водяного пара и при этом следил за показаниями барометра. Наступило 14 января. В тот день дверь моей лаборатории была в буквальном смысле снесена русским генералом графом Трологубом, уполномоченным генерального штаба. Этот высокопоставленный офицер в страшной спешке примчался в нашу деревню, чтобы отменить казнь полковника и препроводить его к главнокомандующему. Я терпеливо объяснил ему смысл моих действий, предпринятых по велению совести, предложил взглянуть через окошко в колоколе насоса на тело полковника, сказал, что буду счастлив сохранить тело человека, который мог бы сообщить полезные сведения освободителям моей страны, и сообщил, что могу самостоятельно оживить его, если мне пообещают сохранить ему жизнь и свободу. Генерал граф Трологуб, человек, безусловно достойный, но получивший лишь военное образование, счел, что я шучу над ним. Он выскочил из лаборатории, захлопнув дверь перед моим носом, да еще и обозвал меня старым дураком.

В течение трех недель я продолжал откачивать воздух и поддерживать давление на уровне 3—5 миллиметров ртутного столба. По собственному опыту я знал, что животные могут ожить даже после того, как их в течение восьмидесяти суток продержали в сухом и холодном вакууме.

Прошел месяц, и 12 февраля 1814 года я констатировал, что состояние тканей не ухудшилось, вследствие чего я принял решение подвергнуть тело полковника дополнительным воздействиям, чтобы обеспечить более надежную консервацию путем его полного обезвоживания. С помощью специального крана я пустил под колокол воздух, затем приподнял колокол и приступил к следующей стадии эксперимента.

Теперь тело полковника весило лишь сорок шесть фунтов, что составляло примерно треть от первоначального веса. При этом следует принять во внимание, что одежда потеряла гораздо меньше влаги, чем собственно тело. Однако тело человека почти на четыре пятых состоит из воды, что подтверждается результатами соответствующих исследований.

Исходя из этого обстоятельства я переместил чашу с телом полковника в большую сушильную печь, в которой постепенно довел температуру до 75 градусов Цельсия. Превышать этот показатель я не решился, поскольку при более высокой температуре могли бы разрушиться белки, а это лишило бы ткани возможности восстановления их функций.

Я заранее подготовил специальный аппарат, с помощью которого внутри печи производился обдув сухим воздухом. В целях обезвоживания воздух пропускался через ряд сосудов, наполненных серной кислотой, негашеной известью и хлоридом кальция.

Тело находилось в печи в течение недели, после чего его внешний вид не изменился, зато вес, включая одежду, уменьшился до 40 фунтов. В течение следующей недели вес тела уже не менялся. Из этого я сделал вывод, что обезвоживание прошло успешно. Мне было хорошо известно, что мумифицированные трупы после ста и более лет содержания в церковных склепах весят не более десяти фунтов, но такая потеря веса не наступает без значительного повреждения тканей.

Наконец 27 февраля я собственноручно уложил полковника в специально заказанные ящики. С этого момента, то есть в течение девяти лет и одиннадцати месяцев, мы с ним не расставались ни на один день. Я перевез его в Данциг, и он стал жить в моем доме. Я не стал включать его в свою зоологическую коллекцию. Он покоится на почетном месте отдельно от всех экспонатов, и я никому не позволяю наливать свежий хлорид кальция в расставленные вокруг его тела флаконы. Уважаемый полковник Фугас, мой дорогой и несчастный друг, я буду ухаживать за вами до конца моих дней! Но мне не суждено присутствовать при вашем воскрешении. Я не смогу разделить радость отважного воина, вернувшегося к жизни. Ваши слезные железы, бездействующие в настоящее время, в надлежащий момент восстановят свои функции, но они не оросят вашего благодетеля драгоценными благодарными слезами. Потому что возвратиться в свое первоначальное состояние вы сможете лишь тогда, когда меня уже не будет на этом свете.

Вас, должно быть, удивит, что при всей моей любви к вам я так долго не выводил вас из этого глубокого сна. Кто знает, не омрачит ли горечь упреков слова благодарности, которые вы произнесете над моей могилой? Действительно, я по собственной воле, не заручившись вашим согласием, продлил этот эксперимент, который представляет большой научный интерес. Мне следовало выполнить данное самому себе обещание и вернуть вас к жизни сразу после подписания мирных соглашений. Но послушайте, мог ли я вернуть вас во Францию в то время, когда ваша страна была оккупирована нашими солдатами и нашими союзниками? Я не стал подвергать такую возвышенную душу, как ваша, столь тяжким испытаниям. Нет сомнений, что большим утешением для вас стало бы возвращение в марте 1815 года великого человека, которому вы навсегда остались верны. Но кто знает, не стали бы вы жертвой страшной катастрофы, случившейся при Ватерлоо?

В течение первых пяти или шести лет я не возвращал вас к жизни, сознательно пренебрегая вашими личными

интересами и даже интересами науки. Произошло это... вы уж простите меня, господин полковник, из-за моего трусливого стремления сохранить свою собственную жизнь. Болезнь, от которой я скоро сойду в могилу, называется гипертрофия сердца. При этой болезни сильные волнения противопоказаны. Если бы я решился провести операцию по вашему оживлению, основные этапы которой я описал в приложении к завещанию, то, без всякого сомнения, умер бы до ее завершения, вследствие чего мои ассистенты испытали бы такой шок, что не смогли бы довести до конца все процедуры по вашему возвращению к жизни.

Но я уверен, что ждать вам осталось недолго. К тому же от такого ожидания вы все равно ничего не теряете. Вы не стареете, вам по-прежнему двадцать четыре года, ваши дети подрастают, и когда вы вернетесь к жизни, вы практически будете их сверстником. Вы были неимущим офицером, когда появились в Либенфельде, неимущим оставались в моем доме в Данциге, зато мое завещание сделает вас богатым. Больше всего я хочу, чтобы вы были счастливы.

Настоящим завещанием я приказываю моему племяннику Никола Мейзеру на следующий день после моей смерти разослать письменные приглашения десяти самым известным медикам Прусского королевства и прочитать им мое завещание вместе с прилагаемой памятной запиской с тем, чтобы они в моей собственной лаборатории без промедления приступили к оживлению полковника Фугаса. Их расходы, связанные с поездкой и пребыванием в Данциге, а также прочие траты, должны быть возмещены за счет средств, предусмотренных в моем завещании. Кроме того, две тысячи талеров должны быть потрачены на публикацию на немецком, французском и на латыни результатов этого выдающегося эксперимен-

та. По одному экземпляру соответствующей брошюры следует разослать в каждое научное общество Европы, которые будут существовать на тот момент.

В том случае, если применение всех достижений науки не позволит вернуть к жизни господина полковника, тогда все мое имущество перейдет в собственность моего единственного родственника Никола Мейзера.

Жан Мейзер, доктор медицины».

Глава Vlll,