Король гор. Человек со сломанным ухом

ГРОМ СРЕДИ ЯСНОГО НЕБА

"М-ль Виржиния Самбукко имеет честь сообщить вам о бракосочетании ее племянницы м-ль Клементины Самбукко с г-ном Леоном Рено, горным инженером.

Г-н и г-жа Рено имеют честь сообщить вам о бракосочетании их сына господина Леона Рено с м-лъ Клементиной Самбукко.

Обе стороны просят вас пожаловать на церемонию венчания, которая состоится 16 сентября 1859 года в приходской церкви Сен-Максанс ровно в одиннадцать часов».

Фугас настаивал, чтобы и его имя стояло в пригласительных билетах, а родственники жениха и невесты отча-

янно пытались убедить полковника в абсурдности этого требования. Госпожа Рено заклинала его целых два часа. Она говорила, что все их знакомые и она сама считают Клементину внучкой господина Ланжевена, что господин Ланжевен вел себя очень достойно, когда удочерил чужого ребенка, и что обнародование этой семейной тайны будет выглядеть, как скандал, затеянный пришельцем с того света, и глумлением над памятью бедной Клементины Пишон. Полковник реагировал на ее слова с горячностью молодого человека и старческим упрямством.

— Права природы, — заявил он, — неоспоримы. Они выше светских условностей и главенствуют при любых обстоятельствах. Честь той, кого я называл своей Эгле92, мне дороже всех сокровищ мира, и я душу выну из каждого, кто заговорит о глумлении. Она лишь потому уступила моему напору, что приняла нравы великой эпохи, когда краткость жизни и непрерывность войн позволяли забыть о формальностях. И наконец я хочу, чтобы мои правнуки, которые вскоре появятся на этом свете, знали, что кровь их предков неотделима от крови Фугаса. Кто он такой этот ваш Ланжевен? Это чужак, вторгшийся в лоно моей семьи! Интендант — это всего лишь снабженец, канцелярская крыса! Плевать я хотел на Ланжевена!

Упрямец так и не поддался на уговоры, но уступил просьбе Клементины. Юная креолка легко взяла его лаской, против которой он не смог устоять.

— Мой добрый дедушка! Мой милый добрый дедушка! Мой старый юный дедушка! Мы отправим вас учиться в школу, если вы не возьметесь за ум!

Она по-свойски садилась к нему на колени и дружески шлепала по щекам. Полковник переходил на строгий тон, потом его сердце таяло от нежности, и он начинал плакать, как ребенок.

От такой фамильярности у Леона Рено портилось настроение. Я даже думаю, что его радость немного меркла. Он, конечно, не сомневался в любви своей невесты и порядочности Фугаса, и в итоге был вынужден признать, что некоторая интимность в отношениях дедушки и внучки вполне естественна и нисколько его не задевает. Но ввиду новизны и необычности всей этой ситуации ему потребовалось время, чтобы разобраться со своими чувствами и впредь не расстраиваться. Этот дедушка, за которого он отдал пятьсот франков, которому сломал ухо, для которого купил участок на кладбище Фонтенбло, этот предок, который был моложе его самого, который напивался у всех на глазах, который поначалу казался ему забавным, но оказался опасным, а потом и невыносимым, этот почтенный глава семьи, который начал с того, что стал просить руки Клементины, а кончил тем, что швырнул своего будущего внука в гелиотропы, никак не мог претендовать на безоговорочное уважение и безоглядную дружбу.

Господин и госпожа Рено уговаривали сына смириться и почитать Фугаса, как родственника.

— Потерпи несколько дней, — говорила матушка, — он не останется здесь надолго. Он солдат, и как рыба не может жить без воды, так и он не сможет жить без армии.

Но в глубине души родители Леона хранили горькие воспоминания о пережитых ими волнениях и бедах. Для их семьи Фугас стал настоящим стихийным бедствием, и нанесенные им душевные раны не могли зарубцеваться в один день. Готон все так же молча дулась на него. Ее отправили помогать мадемуазель Самбукко готовиться

к свадебному застолью, и она оглашала весь дом своими горькими вздохами.

— Ах, Селестен! — говорила она своему помощнику, — ну и злодей же наш новый дедушка!

И только Фугас чувствовал себя прекрасно. Он перестал безобразничать, сделался паинькой и ни на кого не держал зла за все, что сам натворил. Он держался по-свойски с Клементиной, был галантен с супругами Рено и демонстрировал Леону искренние дружеские чувства.

— Мальчик мой, — говорил он Леону, — я понял, каков ты есть, и горячо тебя полюбил. Ты заслуживаешь счастья, и ты будешь счастлив. Скоро ты поймешь, что, купив меня за двадцать пять луидоров, ты выгодно вложил деньги. Если благодарность окажется под запретом, то свой последний приют она найдет в сердце Фугаса.

За три дня до свадьбы нотариус Бониве довел до сведения семьи Рено, что полковник явился к нему в контору и потребовал, чтобы ему показали брачный контракт. Но только он взглянул на листы гербовой бумаги, как немедленно порвал их в клочки и бросил в камин.

— Господин писака, — сказал он, — доставьте мне удовольствие и перепишите этот шедевр. Внучка Фугаса не может выйти замуж, имея за душой лишь восемь тысяч годового дохода. По праву рождения она может рассчитывать на миллион, который я вам и вручаю!

С этими словами он вынул из кармана чек на миллион франков, прошелся по кабинету, гордо скрипя сапогами, и швырнул на стол клерка господина Бониве тысячефранковую банкноту, крикнув громовым голосом:

— Это тебе, дитя Базоша93, выпей за здоровье императора и Великой армии!

Семейство Рено решительно восстало против такой вольности. Клементина, узнавшая обо всем от своего будущего мужа, имела долгий разговор в присутствии мадемуазель Самбукко со своим молодым и грозным дедом. Она напирала на то, что ему всего двадцать четыре года, что рано или поздно он женится, и эти деньги принадлежат его будущей семье.

— Я не хочу, — сказала она, — чтобы ваши будущие дети говорили, что я их ограбила. Сохраните эти деньги для моих будущих дядей и тетей!

Но на этот раз Фугас был непоколебим.

— Ты что, смеешься надо мной? — спросил он. — Неужели ты думаешь, что у меня хватит ума жениться? Я не собираюсь становиться монахом, но в моем возрасте и с моим темпераментом я в любом гарнизоне всегда найду себе собеседницу без каких-либо матримониальных обязательств. Марсу нет нужды одалживать у Гименея факел, чтобы сходить на прогулку с Венерой! Зачем мужчина вьет гнездо?.. Чтобы стать отцом! Сейчас обо мне можно говорить в сравнительной степени, а через год, если наш милый Леон покажет себя настоящим мужчиной, то обо мне заговорят в степени превосходной. Прадедушка — вот самое лучшее звание для двадцатипятилетнего солдата! В сорок пять или пятьдесят лет я уже буду прапрадедушкой, а в семьдесят... Впрочем, во французском языке нет слов, чтобы обозначить то, кем я стану! Но мы потребуем, чтобы эти болтуны из Академии такое слово придумали! Ты боишься, что в старости я останусь без гроша? Сейчас у меня есть жалование и офицерский крест. В возрасте Анхиса и Нестора1 я буду получать пенсию. Прибавь к этому двести пятьдесят тысяч франков, которые мне задолжал прусский король,

Персонажи древнегреческой мифологии. и ты поймешь, что до конца дней мне хватит денег не только на хлеб, но и на тушенку, как говорят солдаты. Добавь к этому навеки закрепленный за мной участок земли на местном кладбище, который твой муж оплатил авансом. Имея все это и ведя скромную жизнь, можно быть уверенным в завтрашнем дне.

Волей-неволей пришлось пойти ему навстречу и принять его миллион. Этот благородный жест наделал в городе много шуму. Имя Фугаса, которое и без того было у всех на устах, еще ярче засияло в ореоле славы.

Все жители Фонтенбло мечтали присутствовать на свадьбе Клементины. Даже из Парижа приехало немало народу. Свидетелями со стороны невесты были маршал герцог де Сольферино и знаменитый Карл Нибор, который несколько дней тому назад был избран в Академию наук. Леон скромно обошелся приглашением нескольких старых друзей, выбрав в качестве свидетелей архитектора господина Одре и нотариуса господина Бониве.

Мэр ради такого случая надел новый трехцветный шарф. Кюре обратился к молодым с трогательной речью, упомянув в ней о бесконечной доброте Провидения, которое время от времени совершает для истинно верующих настоящее чудо. Фугасу, чья нога не ступала в церковь с 1801 года, чтобы осушить слезы потребовалось два носовых платка.

— Жаль, что мы мало общаемся с воистину почтенными людьми, — сказал он, выйдя из церкви, — но с Богом мы всегда сможем договориться! В конце концов, что есть Бог? Это тот же Наполеон, но вселенского масштаба.

Сразу после церемонии мадемуазель Виржиния Самбукко повела гостей на пир, который устроили с размахом, достойным Пантагрюэля. На этом семейном празднике присутствовали двадцать четыре человека и среди них почти оправившийся от ран господин дю Марне и преемник Фугаса на посту командира 23-го полка.

Фугас никак не мог заставить себя взять в руки лежавшую перед ним салфетку. Он очень надеялся обнаружить под ней привезенный маршалом патент бригадного генерала. Но когда оказалось, что под салфеткой ничего нет, на его подвижном лице появилась гримаса искреннего разочарования.

Сидевший на почетном месте герцог де Сольферино заметил выражение его лица и громко сказал:

— Терпение, старый товарищ! Я знаю, чего тебе недостает. Не моя вина в том, что для тебя праздник слегка испорчен. Когда я явился к военному министру, оказалось, что его нет на месте. В канцелярии мне сказали, что твое дело затормозилось по формальным причинам, но тем не менее соответствующее уведомление ты получишь через двадцать четыре часа.

— Черт бы побрал этих канцелярских крыс! — воскликнул Фугас. — У них на руках все необходимые бумаги — от свидетельства о рождении до копии полковничьего патента. Вот увидишь, они еще скажут, что не хватает справки о вакцинации или еще какой-нибудь грошовой бумажки!

— Говорю же вам, молодой человек, терпение! Ты еще можешь подождать. Не то, что я. Если бы не Итальянская кампания, благодаря которой я заработал маршальский жезл, они обрезали бы мне уши, словно выбракованному коню, под тем лишь предлогом, что мне стукнуло шестьдесят пять. А тебе только двадцать пять, и ты уже бригадный генерал! Сам император пообещал тебе это в моем присутствии. Лет через пять, если ничего не помешает, ты получишь новые генеральские звезды. А потом тебе надо будет в качестве командующего удачно завершить какую-нибудь кампанию и считай, что ты уже маршал и сенатор, а это не так плохо.

— Да, — сказал Фугас, — все это обязательно сбудется, но не потому, что я самый молодой из всех бригадных генералов, а потому, что я участвовал в великой войне и учился воинскому искусству у великого мастера. Но главное заключается в том, что я отмечен судьбой. Почему более чем в двадцати битвах ядра пролетели мимо меня? Почему я без единой царапины прорвался сквозь тучи бронзы и свинца? Потому что у меня, как и у него, есть своя звезда. Его звезда, конечно, больше, но она погасла на острове Святой Елены, а моя все еще ярко горит на небосклоне. Раз доктору Нибору удалось оживить меня несколькими каплями горячей воды, значит еще не свершилось то, что предначертано мне судьбой. Французский народ восстановил имперский трон, а это значит, что мне вновь представилась возможность показать свою отвагу при покорении Европы, чем мы непременно займемся. Да здравствуем мы оба, император и я! Через десять лет я стану герцогом или князем, а там... почему бы нет? Просто, когда начнут раздавать короны, надо оказаться в нужном месте! В этом случае я усыновлю старшего сына Клементины. Мы назовем его Пьер-Виктор II, и он сменит меня на троне, как Людовик XV сменил своего прадеда Людовика XIV.