Гробница Александра

15

Во второй половине дня Том предался сиесте. Обычно он снимал жилье в городе, но сейчас, по окончании сезона, в доме археологов имелась свободная комната, там он и устроился. Этот дом был чудесным старинным традиционно критским каменным строением, которое некогда служило маслодавильней, а после в течение долгого времени — пристанищем для семейства коз. Начавшиеся раскопки привлекли сюда команду энергичных студентов-волонтеров, которые помогли расчистить дом, а нанятые по контракту местные рабочие тщательно восстановили его, создав жилые и служебные помещения, к тому же разбили очаровательный сад. Таким образом, возникла удобная обстановка для работы и быта археологической партии; во время сезона раскопок, когда дом населяло большое количество людей, здесь царила приятная атмосфера.

Том распаковал вещи, принял душ и переоделся к вечеру. Потом прошел на кухню, налил себе стакан воды из холодильника и, усевшись на веранде, с удовольствием ее потягивал. Он не хотел нигде засиживаться допоздна, однако решил пройтись пешком до ближайшей деревни Хиеронеро — пропустить стаканчик и перекусить в одной из тамошних таверн. Никого из местных знакомых о своем приезде он не предупреждал, но в таких местах новости разносятся быстро.

Когда он шел по дороге в Хиеронеро, сзади раздался автомобильный гудок. Поравнявшись с Томом, машина остановилась, продолжая урчать мотором.

— Привет, друг! — крикнул водитель потрепанного старенького пикапа.

Том присмотрелся, и его лицо расплылось в улыбке.

— Привет, старина, как поживаешь? — воскликнул он по-гречески. — Я направляюсь к Барбояннису выпить. Увидимся там?

— Да, буквально через несколько минут, — ответил мужчина, снова трогаясь с места.

Том продолжил свой путь, вдыхая свежий деревенский воздух и любуясь пейзажем, который выглядел сейчас гораздо свежее и зеленее, чем летом. Он перешел через мостик над высохшим руслом, которое наполнялось водою только весной, и вошел в деревушку. Хозяин местной ракийной Кириос Барбояннис сидел за деревянным столом в центре зала, болтая с мужчиной, зашедшим купить сигарет.

— Ahhh, Palaikari, kalosorizete! — затрубил он своим сиплым зычным голосом. Это было традиционное критское приветствие. «Kalosorizete» означает «пусти здесь свои корни и останься с нами».

Том тепло пожал старику руку, прежде чем сесть за центральный стол в ожидании своей очереди. Пока хозяин разговаривал с посетителем, он оглядел небольшой зал. Это было действительно крохотное квадратное помещение. Кроме относительно небольшого центрального стола по трем углам располагались столики еще меньшего размера и маленькая толстопузая печка с плоской крышкой у задней стены — для приготовления пищи. Стулья были традиционные для таких таверн — с плетеными тростниковыми сиденьями и спинками, сделанными из светло-коричневых перекладин оливкового дерева. Платановые столешницы опирались на зеленые — в цвет нижней части стен — ножки. Верхняя часть стен и потолок были ослепительно белыми, как и наружные стены дома. У двери, ведущей в жилые комнаты Барбоянниса и его жены Георгии, стоял огромный холодильник. Между дверью и холодильником висел телефон с круглым диском. Когда в 1988 году Том впервые приехал в Дикту на трехмесячный — с начала марта по конец мая — сезон раскопок, это был единственный общественный телефон во всей деревне. Более того, он был единственным средством связи и для всех близлежащих деревень, поскольку ни в одной из них телефона не было. Теперь, когда у всех есть мобильные и на другом конце селения установлен еще один общественный аппарат, телефоном в ракийной пользовались крайне редко. Он стал персональной линией связи Барбоянниса и Георгии.

На другом конце ракийной находилась маленькая кухня, где хозяин мыл стаканы, разливал раки и готовил мезе[34], которое подавал с графином раки. В кухне было маленькое окно — единственное во всем помещении, занавешенное кружевной занавеской, чтобы Борбояннис, пока готовил закуски, видел, что происходит снаружи. В угол на высокой подставке был втиснут телевизор. Том вспомнил, что в 1989 году, когда его установили, Георгия закрывала пульт управления толстой пластиковой пленкой, чтобы защитить от мелкой красной пыли, которая в Дикте проникает повсюду, особенно в летние месяцы, когда дует мелтеми — летний ветер. Туалет находился снаружи, за домом, и был самым примитивным из когда-либо виденных Томом, он был встроен прямо в естественную скалу. Расщелину-вход вполне можно было принять за вход в подземный мир.

Наконец посетитель, пришедший за сигаретами, отбыл, и Барбояннис повернулся к Тому. Похлопав его по спине, он сказал по-гречески:

— Рад видеть тебя, Том. Что привело тебя сюда в такое время года? Мы не знали, что ты приедешь.

Том ответил тоже по-гречески:

— Нужно кое-что изучить на раскопе. Я ненадолго, всего на несколько дней. В пятницу улетаю в Рим.

— Итак, что будешь пить? — спросил Барбояннис тоном завзятого бармена. — У меня есть раки этого года, прямо из казана. Думаю, тебе понравится. — Барбояннис славился своим раки и тщательно оберегал секрет его приготовления. В это время года здесь все гнали домашнюю водку в собственных дистилляторах, которые называли казанами, винокурни обычно устраивали в горах.

Том заказал карафачи — маленькую бутылку и попросил две стопки.

— Ахиллес будет здесь с минуты на минуту, — объяснил он.

И действительно, вскоре, широко улыбаясь, в дверях показался Ахиллес. Том встал, они обнялись, потом уселись за стол, чтобы насладиться раки и беседой, наблюдая закат. Время от времени по узкой дороге, проходящей перед скромным деревенским баром, проползала машина. В остальном же благословенную вечернюю тишину нарушали лишь звуки деревенской жизни да птицы, певшие в оливковых деревьях, окружавших дом.

— Рад видеть тебя, Том, — сказал Ахиллес, поднимая стопку и провозглашая традиционный критский тост: «Stigeiamas».

Том стукнул дном своей стопки по столу, потом поднял ее, ответил тем же тостом, означавшим «за наше здоровье», и отпил добрый глоток бодрящего алкоголя, который согрел горло, после чего они с Ахиллесом продолжили беседу по-гречески.

— Что ты делаешь здесь в такое время года? Надолго приехал? Если на несколько недель, можем устроить отличную утиную охоту. Я знаю идеальное место, там утки останавливаются на пути в Африку. Как известно, задерживаются они здесь всего на три дня, так что надо ловить момент, но я провел кое-какую разведку и видел, что несколько птиц уже прилетело. Думаю, в этом году их будет много.

Раки Барбояннис подал вместе с мезе — широким блюдом, полным разных закусок, и тарелкой сырых помидоров и огурцов, нарезанных ломтиками и посыпанных морской солью. В Греции алкоголь никогда не подают сам по себе, его всегда сопровождают какой-нибудь едой.

— К сожалению, я приехал всего на несколько дней. Мечтал бы посмотреть перелет диких уток. Знаешь, в минойской настенной живописи он использовался в качестве одного из сюжетов. Видимо, и тогда пути сезонной миграции уток пролегали здесь. Особенно прекрасна нильская сцена, найденная в Акротири, на Санторине, утки там изображены очень реалистично. Думаю, художник рисовал их с натуры. — Том заглянул в глаза Ахиллеса, ожидая реакции, но у того был непроницаемый взгляд завзятого покериста. — Я привез новое специальное оборудование для исследования стелы, которую мы обнаружили летом перед малым храмом Александра Великого, — продолжал Том. — Часть надписи на ней стерлась, и я надеюсь, что это приспособление поможет восстановить не читаемые невооруженным глазом фрагменты. Завтра еду на раскоп. Результат должен быть получен сразу же, поэтому нет нужды задерживаться. Да и консервация статуи Александра практически закончена. Так что, боюсь, в этом году утиную охоту мне придется пропустить. А как прошло открытие заячьего сезона? Твой новый пес хорошо себя зарекомендовал?

Ахиллес держал двух превосходных охотничьих собак местной критской породы, одной из старейших в Европе. Минойцы охотились с такими более четырех с половиной тысяч лет назад. Несколько минойских собачьих предков было найдено в историческом пласте позднего бронзового века. Собаки были поджарыми, мускулистыми, с отличным нюхом и острым зрением, словно являлись воплощениями Анубиса, египетского бога с собачьей головой. На охоте они были очень резвы и, что неудивительно, напоминали классическую греческую породу охотничьих собак.

— Он еще молод, но проявил себя прекрасно, — улыбнулся Ахиллес. — Принес мне двух отличных зайцев. Ты же знаешь, это мой любимый спорт. Собаки вели себя потрясающе. Они обожают охоту так же, как я. Видел бы ты их! Берут след зайца и преследуют его, как те самонаводящиеся тепловые ракеты, которые показывают в военных американских фильмах. Стоит им засечь цель — и считай, что мишень поражена.

— С другими охотниками проблем больше не возникает? — поинтересовался Том. Ахиллес в равной степени был известен и как превосходный собакозаводчик, и как страстный охотник-спортсмен, поэтому между ним и некоторыми другими охотниками из соседних деревень шло острое соперничество. Дважды его собак травили гнилым мясом — мучительная смерть для животных и конец охотничьего сезона для их хозяина.

— Нет. Я теперь гораздо осторожней, никого не подпускаю к собакам.

— Случилось ли что-нибудь новое с тех пор, как я был здесь последний раз в августе? — спросил Том, наливая по второй стопке раки из маленькой бутылки.

— Это — от меня, — подошел Барбояннис, ставя на стол тарелки с печеной картошкой и охотничьими колбасками — сезонным блюдом, подаваемым только в это время года.

— Вообще-то не так давно случилось нечто странное и трагическое. — Ахиллес сделал паузу для большего эффекта и для того, чтобы Том успел наполнить стопки. — Старая пастушка из деревни, Даная, может, ты ее помнишь, погибла несколько недель тому назад. Она прожила необычную жизнь. В детстве, когда ей было всего шесть лет, она потеряла всю семью, все они утонули во время шторма, перевернувшего лодку. Девочку взяли на воспитание тетка и дядя. Она ухаживала за их овцами и большую часть жизни проводила со стадом на пастбище.

— Да, конечно, я помню ее, — сказал Том. Пастушество было необычной для женщины восточного Крита профессией. Почти все местные пастухи были мужчинами.

— Говорят, в молодости, задолго до моего рождения, она была очень красива. Но проведя столько времени в одиночестве, немного одичала, и никакой мужчина не сумел ее приручить. Она никогда так и не вышла замуж. Ходили слухи, будто она язычница, потому что редко — чтобы не сказать вообще никогда — посещала церковь. В нашей маленькой деревушке на такое вызывающее несоблюдение религиозных обычаев смотрят косо. Поговаривали также, что она была жрицей Зевса и, находясь в горах со стадом, исполняла странные ритуалы жертвоприношения животных. Разумеется, сам отчасти будучи пастухом, я ни на йоту не верю этим слухам. Думаю, это всего лишь домыслы суеверных селян, которые любят посудачить на подобные темы. Хотя она действительно любила носить ярко-синие одежды с золотой каймой и с возрастом стала все больше выделяться из среды своих сверстниц, которые большей частью были вдовами и одевались только в черное.