Шальная звезда Алёшки Розума

* * *

— Чем вы меня нынче порадуете, дружочек? — Лицо старика процвело ласковой улыбкой, возле глаз собрались лучики морщинок, превратив обладателя в доброго дедушку.

И сидевший напротив за лоснящимся от грязи столом, невольно поёжился, вспомнив, что перед ним один из самых безжалостных мучителей, истязавший своих жертв не по свирепости и сердечному неистовству, а по долгу службы, с холодным сердцем.

— Вы хотели повод, чтобы отправить Елизавету в келью. Такой повод есть. — Молодой собеседник понизил голос, и его визави тут же придвинулся ближе. — Фрейлина Елизаветы, Мавра Егоровна, совершила тяжкое преступление — вытравила плод, однако та не только не предала преступницу суду, но и всячески постаралась это скрыть. Знают о случившемся лишь одна из фрейлин да сама Елизавета. Мне удалось выведать сие совершенно случайно… Стало быть, Елизавета знала и одобряла поступок своей камеристки. А быть может, и сама подтолкнула её к нему…

— Кто-то может подтвердить ваши слова? — Глаза пожилого хищно блеснули.

— Та самая фрейлина, Прасковья Нарышкина, она видела, как Мавра покупала зелье.

— Фрейлина? — Пожилой поскучнел и волчий блеск в глазах притушил. — А ещё свидетели есть?

Собеседник с сожалением покачал головой.

— Не думаю. О таком поступке не болтают каждому встречному…

— Тогда проще будет взяться за того, кто продал зелье. Кто это? Знаете? Верно, какая-нибудь местная знахарка? Если пригрозить ей обвинением в колдовстве, она живо язык развяжет…

— Это старая цыганка из табора, стоявшего здесь несколько дней.

— То есть табор уже ушёл? — Пожилой огорчился. — Вряд ли в таком случае удастся что-то доказать…

— Неужели вы не сможете заставить Прасковью говорить? С вашими-то талантами… — Молодой брезгливо скривил губы.

— Ну отчего же… Конечно, смогу. — Пожилой улыбнулся беззлобно, похоже, отвращение собеседника его не оскорбило, а позабавило. — Донести-то я её заставлю… Но скажите-ка, дружочек, кто из них двоих сильнее духом — Прасковья или Мавра?

— Конечно, Мавра, — заверил молодой, не задумываясь.

— Вот то-то и оно, — вздохнул пожилой. — Если Мавра не признается… а она не признается — в сём даже сомневаться нечего, ибо признание приведёт её на плаху, — то при дознании первой на дыбе висеть вашей Прасковье, и её донос будет считаться праведным, ежели она три пытки выдержит, от слов своих не откажется… Как полагаете, выдержит?

— Нет… — Молодой помрачнел. — Она от них откажется, едва только ту дыбу увидит…

— И я так полагаю, — согласно кивнул старик. — Да и вообще я не большой сторонник допрашивать с пристрастием дам, к тому же принадлежащих к высшему обществу. Тут осторожность превеликая нужна, можно такое услыхать, что потом бы самому как кур в ощип не угодить. Слово-то не чижик, коли с уст слетело, да ещё в расспросной каморе, в присутствии канцеляристов, что протокол ведут, назад его при всём радении не словишь…

— Должен быть флакон с зельем, но покуда мне не удалось его найти… — Молодой вздохнул.

— Что ж, зелье — это лучше, особливо ежели вы его найдёте у преступницы, а не в огороде под кустом… Но вам тогда придётся свидетельствовать на дознании. Не боитесь?

Молодой некоторое время молчал, сумрак не давал возможности проследить за выражением его лица, но пожилой, кажется, и не стремился к тому — тянул своё пиво и лениво скользил взглядом по сторонам. Наконец, собеседник взглянул прямо на своего визави, и пожилой господин отметил сузившиеся глаза и сжатые губы:

— Боюсь, ваше превосходительство. Вас все боятся. — Молодой вновь усмехнулся криво. — Но волков бояться — грибов не видать. Я поищу зелье, а коли не найдётся, вызнаю и другие грешки государыни цесаревны, не сомневайтесь.