Дорога к людям

II

Была осень. Виноград еще не созрел, но было тепло. Узнав, что наши войска на несколько дней остановились, мы привели себя в порядок (стирка обмундирования, получение новых гимнастерок, кителей, сапог) перед вступлением в Бухарест. Последовательно в штабе фронта, армии, дивизии мы, Симонов, поэт Борис Ласкин и я, просили разрешения войти в город с первыми нашими разведчиками, но получили отказ: «Вы что! Забыли — это же столица фашистского государства! Вотчина его главы, крайнего реакционера и нашего злейшего врага Антонеску! Представляете, как вас там встретят?»

Да, мы это представляли, но все же обратились с той же просьбой к командиру стрелкового полка. К нашему удивлению и радости, он ответил:

— Завтра утром будьте наготове. Отправлю с разведчиками на бронетранспортере.

Конечно, мы были готовы к отъезду раньше назначенного срока, в шесть утра. Выехали позже. Столица вражеской страны была спокойна, хотя бухарестцы знали о близком по времени вступлении наших дивизий. Прохожих на улицах было еще мало. Открывались магазины. Звенели металлические «шторы» витрин, поднимаясь вверх. Опускались цветные полосатые тенты, спасающие от лучей горячего солнца покупателей, главным образом дам и просто ротозеев.

Прохожие глазели на нас с любопытством. Видимо, и офицерские погоны, наши и разведчиков, удивляли их, казалось им — в Красной Армии они не могли привиться: это же «царские» русские погоны!

Бухарестцы называют свой город маленьким Парижем. Они в самом деле хорош. Много зелени, цветов, бульваров, парков и садов. На Cala Victoria стоит на площади памятник кому-то из королей или полководцев.

У дворца королевы Елены и ее сына Михая, кстати неплохого пилота, пышно одетые часовые, дойдя мимо железной ограды до конца ее, стукнув каблуками, поворачивали обратно, на встречу со своим коллегой, помнится, салютуя карабином, вздернув его вверх, и «прусским» шагом, поднимая ноги перпендикулярно туловищу, продолжали свой путь.

Наблюдали мы все это позже. В первый день не до того было. Все же опасность была, — солдаты и офицеры разведки, высадив нас по нашей же просьбе, отправились дальше. Захотелось пить. Зашли в кафе. Посетителей было полным-полно, однако свободный столик удалось найти.

В стороне сидело двое молодых людей в цветных ковбойках. Говорили они по-английски. Зная немного этот язык, я подошел к ним:

— Are you Englishmen?

— Americans!

Пригласил их за наш столик. Оказалось, пленные пилот и парашютист американского авиадесанта. Выпустили их из концлагеря только в то утро. На голод пожаловаться не могли, — Красный Крест предоставил им возможность получать посылки. В том числе и сигареты «Lucky Strick», которыми они нас сразу же и угостили.

— O, yes! O’key!

— Сигареты — счастье?

— Счастье-то они счастье для нас. Но я не об этом. По-английски lucky — удача. Ведь они избавились от плена!

— Ах, ну да!..

Разговорились. По давнему обычаю американцев, оба парня преподнесли нам по доллару. Мы ответили рублями. Не помню, что написали на долларе пилоты Симонову, а мне — «Я очень люблю свою мамочку. Она живет в Кентукки. У нее свой коттедж. Приезжайте к нам». Я ответил что-то в таком же роде, только без «мамочки».

Распрощались дружески. Это были в самом деле славные парни.

Осмотрев еще несколько улиц и площадей, часа в четыре зашли в ресторан-сад. Болтая о том о сем, пообедали, закурили по подаренной сигарете и поманили официанта:

— Сколько с нас?

Он назвал сумму в румынских леях.

Мы предложили советские деньги.

— Такие деньги мы не принимаем.

Кельнер подозвал метрдотеля.

— Нет. Найдите леи. Или разменяйте в банке. Он за углом.

— Во-первых, курс валюты нашей там неизвестен. Во-вторых, рано или поздно русские войдут в город (мы знали: войдут на другой день, но сообщать об этом румынам права не имели).

— И потом, мы же первые ваши гости из русских. Мы платим честно по счету. И отказывать нам в этом, право же, негостеприимно. Вы же, очевидно, уже поняли, что наши народы будут дружить.

Видимо, это как-то убедило метрдотеля. Поблагодарив официанта, дав ему на чай, мы вышли из ресторана с его столиками под открытым небом и вскоре вернулись в полк.

На другой день наши соединения всех родов войск в свежем, новом обмундировании вступили в город.

Тротуары были переполнены. Из окон глядели на колонны полков и дивизий любопытные девушки, мальчуганы, дамы и старики. День был ясный, солнечный.

На одной из площадей, где остановились «Т‑34», толпа горожан была особенно густа. Парнишки, цепляясь за руки наших «бронесолдат», вскарабкивались на корпуса машин, просили надеть на них кожаные шлемы танкистов, гордо взирали на окруживших танки людей (это «окружение» на сей раз было не грозным, а добросердечным), а люди в толпе махали шляпами, кепками, канотье...

Словом, после дружбы с немцами, смахивавшей больше на оккупацию, достаточно много румын прониклось чувством симпатии к русским солдатам и офицерам, весьма вежливым по отношению к населению освобожденных государств.

«Штабом» корреспондентов всех наших газет стал комфортабельный отель «Амбассадор» на одной из главных улиц столицы. Там и поселились мы. Помнится, каждый — в отдельном номере.

Связь с Москвой поддерживалась почтой, телеграфом и военными самолетами. Собственно, к услугам почты прибегали только для переписки с семьями и друзьями, — для «донесений» в редакции этот вид связи очень уж медлителен.

Вскоре Букурешти вернулся к обычной жизни, оживлявшейся только прохождением колонн наших войск, митингами, церемониальным маршем румынских соединений. Король Михай с его матерью Еленой объявили себя союзниками СССР. Бывали приемы у царствующих особ. Писатель и литературовед Вильям Вильмонт рассказывал мне:

— Досталось вашему покорному слуге место за столом рядом с матерью Михая. Она удивленно спросила: «Отчего у вас такие... не подходящие офицеру вашего ранга очки?» Я объяснил, что потерял свои и временно пользуюсь чужими. Тогда королева не без самодовольства постучала длинным своим ногтем по зрачку: знайте-де науку! Я онемел. Королева устранила мое недоумение: под веки вставлены соответствующие стекла: «Это очень, очень удобно, мсье!» (Вильям Вильмонт владеет несколькими языками, служит в 7‑м отделе штаба армии — по работе среди солдат и офицеров противника, и беседа с мадам Еленой далась ему без всяких затруднений.)

...Мы уже начали скучать, как ни были хороши румынские салонные оркестры, певцы и гитаристы.

Неожиданно, обрадовав К. М. Симонова и всех нас, приехал Павел Трошкин — с другого фронта. Вот кому были бы по сердцу веселье Бухареста, оживленные горожане на улицах, нарядные, хорошенькие девушки из «приличных» буржуазных семейств, неплохое вино и обильные яства, немыслимые тогда в нашей воевавшей стране! Но нет. Обычно жизнерадостный, прекрасно настроенный, общительный Павел Артемьевич, изумив нас, был донельзя мрачен, нелюдим, озабочен. Озабоченность его была нам понятна: истерзанная его «эмка» наотрез «отказалась» служить ему. В столице Румынии сохранился авторемонтный завод, филиал «фордовских», и там взялись привести машину в полный порядок.

Как ни старался Константин Михайлович, ценивший Павла за истинное бесстрашие, расшевелить, сделать его самим собой, прежним, приглашая Трошкина в подвальчик и заказывая сливовицу или румынскую водку цуйку и анисовую со знакомым с детства запахом микстуры, — ничего хорошего не получилось.

Однажды, возвращаясь откуда-то в «Амбассадор», увидел я в нижнем холле группу военных корреспондентов, необычно возбужденных. Что такое?

— Пашка Трошкин убит!

— Как!..

Да. Так было. Было! Трошкин погиб в неравной схватке с бандеровцами, напавшими на его машину...

Павла при участии известинца Виктора Полторацкого с почестями и ружейным салютом павшему майору похоронили во Львове.

Симонов, как и все друзья Павла, был потрясен, обескуражен, убит вестью о гибели молодого еще человека, с кем он был вместе, когда смельчак снимал первые свои кадры подбитой под Могилевом вражеской техники.

...В Букурешти Константин Михайлович был как бы проезжим гостем. Отчего — вы узнаете позже. Предложил мне отправиться с ним в Софию, по-болгарски — Со́фью. Я охотно согласился. Дунай. Порт Джурджу. Разговор с командиром одного из судов нашей флотилии... Потом ферробот — большой металлический паром, способный переправлять тяжелые грузы и, скажем, роту солдат. Небольшой, но милый прибрежный город Русе. Памятник Освободителям — русским воинам 1870—1871 годов. Харчевня близ сквера. Съели мы там из любопытства какое-то местное блюдо, запили кружкой пива — было тепло «на улице», как принято говорить. Продолжали путь на Со́фью. Симонов был оживлен, меня же охватила хандра. Все было интересно вокруг, но для меня покрыто серой дымкой. Поздно вечером остановились в горном трактире. Встретили нас радушно, угостили шашлыком и анисовой, не знаю ее названия по-болгарски, — если дольешь ее каплями воды, она, прозрачная, как хорошая грузинская чача, мутнеет. Местные лесорубы подтвердили: русские отбили у немцев столицу царской Болгарии.

Утром были в Со́фье. Толпы горожан окружили отряд болгарских партизан в гражданской одежде. Где поселиться? Нам указали на отель близ центра города. Все было хорошо, даже горячая вода в умывальнях, но все стекла окон разбиты. В нашем номере не переставая свистел ветер. Позавтракали, и нам передали приглашение одного из видных общественных и государственных деятелей будущей республики — Д. Казасова, пообедать с ним.

В отдельном кабинете ресторана ковры на стенах, глиняные кувшины — изделия крестьян-ремесленников, часть стопочек тоже керамические, с цветным узором.

Казасов, типичный славянин-интеллигент, напомнивший мне нашего историка Ключевского, оказался превосходным оратором. Учтивым, эрудированным, искренне доброжелательным, Предложил тост за русское воинство, дважды содействовавшее освобождению его страны — сперва от турецких, а теперь немецких поработителей.

Обед был не по военному времени обильным, но простым, преимущественно яства подавались национальные, «крестьянские».

Распрощались, поблагодарив, пожелали друг другу успехов, и мы с Симоновым поехали на местный военный аэродром. Я увидел командиров-летчиков болгарских воздушных сил в форме, напоминавшей дореволюционную русскую, с белой кокардой и серебряного цвета ободком.

— Как ты думаешь, они жалеют или нет об изгнании их союзников гитлеровцев?

— Ничего они не жалеют, — подхватил неожиданно подошедший наш офицер-пилот, приятель Константина Михайловича. — Отличные парни. Дрались вместе с нами против бошей, полный порядок.

Вечером тот же офицер заглянул к нам в номер. Расположились на полу, крытом ковром. Симонов, которого летчик просто боготворил, читал стихи.

...Возвращаясь в Бухарест, любовались горным, древним городом Тырново, когда-то столицей болгар. Как сакли в Дагестане, его строения нависают одно над другим, сбегая к бурливой реке, а над нею переброшен старинный мост; помнится, по краям его на пешеходных дорожках — лавочки, киоски, лотки... Красив город необычайно.