Дорога к людям

ПАРЕНЬ С МАМАЕВА КУРГАНА

Для тех, кто двадцать семь лет назад был свидетелем грандиозного сражения на берегах Волги, по крайней мере два обстоятельства, не боюсь в этом признаться, покажутся едва ли не чудом. Первое — то, что нашим солдатам, нашим войскам вопреки всем мрачным предзнаменованиям, вопреки всяким пророчествам удалось все же удержать в своих руках Сталинград, или то, что осталось тогда от Сталинграда.

Это первое обстоятельство уже потому равносильно чуду, что оно противоречит давним законам войны, классическим теориям ведения боя. У противника в этом сражении были все преимущества — широкий плацдарм для маневра, для перестроения и переброски войск; множество коммуникаций, подходов, направлений для переброски резервов. У нас — узкий край Волги на правом берегу, песчаные скосы, где ютились штабы (в таких хрупких «норах» я нашел штаб 62‑й армии генерала В. И. Чуйкова), несколько полуразрушенных зданий у берега, окопы, вырытые в окровавленной земле или в обломках камней. И единственный путь для доставки войск и боеприпасов — волжская переправа, легендарная, с мечущейся водой, встающей дыбом от взрывов бомб, снарядов, мин, — переправа, существовавшая только потому, что державшие ее люди способны были на дела, поступки, усилия поистине сверхчеловеческие.

Были дни в период обороны, когда, казалось, ничего живого не оставалось на наших позициях, все сожжено, выгорело, рухнувшие стены зданий погребли под собой только тела погибших, и ничего, ничего не осталось там, кроме перемолотого взрывами камня, раздавленных фашистскими танками кирпичей. Неприятель на всякий случай снова и снова бомбил это каменное «кладбище» и в очередной раз шел в наступление в уверенности, что сопротивления не будет, не может быть, оно сломлено бесповоротно: мертвые камни не могут стрелять! Но как только гитлеровцы подходили ближе к нашему рубежу, камни оживали, «кладбище» разило огнем, готовило могилы для самих наступавших, поглощало атакующих, — наша оборона оставалась обороной там, где, казалось бы, люди не могли уже жить, двигаться, сопротивляться, драться.

Слово «чудо» я пишу с некоторым опасением — однажды в самые страшные дни обороны я произнес его, обращаясь к одному из офицеров штаба армии генерала Чуйкова (штаба, который вопреки всяким правилам находился в десятках метров от переднего края, от бешено атаковавшего противника). Офицер помолчал, посмотрел на меня и сказал холодно:

— Чудо? В нашем лексиконе и в наших военных уставах такого термина нет!

Второе обстоятельство, которое я все же осмелюсь назвать чудом: наш Сталинград, истерзанный, разрушенный, почти не существующий — камень и кровь, — после беспримерной, фантастической, страшной, чудовищно трудной обороны встает из пепла, из праха, обрушивается ответным ударом на врага и с помощью внешних армий и фронтов в свою очередь сжимает врага тройным окружением, принуждает к сдаче остатки армии фельдмаршала Паулюса, заставляет фашистскую Германию услышать звон похоронных колоколов. Разумеется, тут в лице Сталинграда я вижу нашу Красную Армию, нашу страну, наших людей, наш справедливый строй.

...Продолжая свой рассказ, я снова вернусь к этому короткому, многозначительному слову — чудо! Рядом я поставлю другое великое слово — жизнь!

Кому не приходилось слышать это название — Мамаев курган!

Мамаев курган в Сталинграде. Один из узлов многодневного сражения. Один из опорных пунктов нашей обороны. Теперь там воздвигнут грандиозный монумент в честь героев Сталинградской битвы. Склонив голову, проходят гости Волгограда, приезжающие со всех концов страны и всего мира, мимо мраморных знамен, на которых начертаны имена доблестно погибших защитников Сталинграда, Волги, Мамаева кургана.

Имена... Имена... Имена... Русские, украинские, белорусские, грузинские, азербайджанские, — в них видишь весь наш народ-герой. И на одном из знамен среди других фамилий — Шамаев Марк...

И вдруг, как бы из небытия, приходит в редакцию письмо. Подпись — Марк Шамаев. Да, то самое имя. Тот самый человек. Тот самый воин. Он жив! Он заканчивает свое письмо так:

«...Мы теперь часто пишем и рассказываем молодому поколению и бойцам, приходящим в армию, о героической гибели отдельных героев. Это, конечно, очень важно. Но не внушаем ли мы молодежи неверную мысль, что героическое на войне ведет к неизбежной смерти? Ведь это совсем не так!»

Да, это не так!..

И вот я на пороге комнаты Марка Шамаева в центре Баку. Он не стар, моложе меня — ему пятьдесят восемь лет. Худощавый, стройный, подвижный, с улыбающимися глазами. Марк — сын одной из народностей, населяющих Азербайджан, татов, уроженец города Кубы.

В первый день войны, 22 июня 1941 года, Марк был уже в 48‑м инженерном полку НКВД. В апреле сорок второго года Марк подал заявление — он просил направить его на фронт. Вскоре же оказался в Сталинграде. Четыре месяца спустя его перевели в 19‑й полк 13‑й гвардейской дивизии А. Родимцева — ныне генерал-полковника, дважды Героя Советского Союза.

Родимцев! Передо мной тут же всплыли картины боев под Киевом, под Харьковом, — тогда впервые я услышал это имя, увидел человека, о котором уже тогда шла молва в окопах, молва, распространившаяся на всю нашу страну в дни Сталинградского сражения.

В августе дивизия, нуждавшаяся в переформировании после трехмесячных тяжелых боев, перебрасывается в Камышин. В ночь на 16 сентября, в разгар Сталинградского сражения, гвардейцы на катерах были доставлены на правый берег Волги — в Сталинград.

Был ли это город? То, что увидел Марк, было за десятки километров видимое зарево, потом по мере приближения — нечто изрыгающее пламя, перечерченное трассирующими пулями, вспыхивающее новыми и новыми взрывами. Немцы обнаружили ночную переправу дивизии, открыли артиллерийский огонь, один из катеров был подбит; спутники Марка спасли тонущих, и прямо с переправы полк, в котором служил Шамаев, бросился в наступление на Мамаев курган.

Да, на тот самый легендарный Мамаев курган!

Тот самый курган, где на тринадцатом по счету мраморном знамени в траурном зале в перечне погибших значится Марк Шамаев.

В ту далекую пору Марк был старшиной 6‑й роты младшего лейтенанта Чупринина. В момент штурма Мамаева курагана Марк был недалеко от своего командира. В те же часы, огненные, вихревые, Марк впервые увидел Родимцева: он был душой внезапного штурма. Наступление велось рассредоточенно. Надрывались минометы, с каждой минутой нарастал пулеметный огонь. Вспыхивало наше вездесущее, бессмертное «ура». Наземную свою оборону гитлеровцы подкрепили авиацией.

Вражеская пуля свалила командира. Марк отнес его в лощину. Командир умер на руках у Марка — казак, добрый, справедливый, бесстрашный человек! Осатанев от горя и злобы, Марк Шамаев бросился вперед. Он и его товарищи по полку оказались в самом горячем, «вредном» месте. Потери росли с каждой минутой. На помощь пришел 416‑й полк той же родимцевской дивизии. На рассвете наши солдаты ворвались в первую неприятельскую траншею. Бой шел и ночью — все перемешалось тут, наступление и оборона.

Ночь не спали, не отдыхали ни минуты — ночь боя, ночь штурма! В своей книге, посвященной Сталинградской битве, генерал А. Родимцев вспоминает: «...только к вечеру удалось попасть в расположение полка Долгова, который выбил гитлеровцев с Мамаева кургана».

Полк Долгова. Тот самый полк, где служил тогда Марк Шамаев!

Был еще страшный день — пять человек осталось на том участке Мамаева кургана, где держались Марк и его товарищи. Пять человек! В Сталинграде это было немало. Нет, совсем немало. Если учесть, что это были за люди — люди Сталинградской обороны!

...17 сентября Шамаева и его друзей перебросили с Мамаева кургана к пивному заводу против Дома специалистов, у здания Госбанка.

Здесь нет места для рассказа о том, что такое уличный бой в Сталинграде 1942 года. Фашистские военные обозреватели писали: это страшнее самого ада.

Линия фронта проходила здесь через этажи полуразрушенных зданий, подвалы, пепелища, заводские цехи. Проходила эта линия и по вертикали: на первых этажах — наши, на верхних — фашисты. Шамаев помнит: это был яростный ближний бой, в котором доходило до того, что противники хватали друг друга за горло и душили.

Ярость наших бойцов достигла наивысшего предела. Марк Шамаев, попавший в пополнение 19‑го гвардейского полка, в минуты затишья с некоторым солдатским удивлением вспоминал свое прежнее житье-бытье. Мирную жизнь, отца — сезонного рабочего, работу на рыбных промыслах, комсомольскую жизнь, райком, где он заведовал агитмассовым отделом, переезд из Кубы в Баку, труд переводчика на татский язык в Азербайджанском государственном издательстве.

Как странно все это выглядит, когда смотришь вот отсюда, из пекла сталинградского боя!

И вот однажды жена Марка получила похоронную.

Геройски погиб...

Но странно — с фронта от Марка приходили жене деньги. Она написала командиру полка. Тот вызвал писаря. Оказалось, что при переводе из части в часть, когда пятерых защитников Мамаева кургана направили в другой полк, писарь ошибся и счел Марка погибшим. И вышло так, что ошибка оказалась двойной: писарь забыл вычеркнуть Шамаева из списка погибших!

Ясность во все это внесло последнее письмо Марка в редакцию.

...В ноябре сорок второго года в затишье Марк вызвался добыть для кухни соли из брошенного железнодорожного эшелона. Полз до будки стрелочника, а там оказался фашист, выжидавший темноты, чтобы пробраться к своим. Он кинулся на Марка, стал душить, оба свалились, катались по земле, — Марк изловчился, ударил фашиста ногой, тот грохнулся наземь. Шамаев схватил брошенный в будке автомат нациста и прикончил его. Вернулся без соли, но с трофейным автоматом.

1 февраля 1943 года, в пору последних уличных боев в районе Красноармейска, Марк получил два тяжелых ранения. Было ранение и до этого — осколок мины во время схватки у Дома специалистов попал в правый бок. В санбате Марк дал себя перевязать и тут же вернулся в строй.

Но два новых ранения вынудили Шамаева провести в саратовском госпитале около четырех месяцев. Тогда же он узнал, что его и младшего политрука Мирошниченко, с которым вместе дрался на Мамаевом кургане, наградили медалями «За отвагу».

...Да, бой за Мамаев курган не забыт. Даже в той небывалой войне, не знающей равной в истории по ожесточенности сражений, едва ли найдешь еще пример, когда бы пять солдат обороняли большую часть высоты, да еще такой ключевой, как Мамаев курган. Может быть, за сутки тысячи раз смерть готова была поглотить Марка Шамаева, но отступала бессильно: человек оказывался посильнее смерти!

После госпиталя — Владикавказское военно-пехотное училище, затем Суздальское, но кончить курс не пришлось: Марка перебросили на Брянский фронт. То была пора нашего наступления на многих направлениях, был взят Орел, прозвучал в Москве первый артиллерийский салют. Пришел и на нашу улицу праздник, воевать стало веселее!

Но война оставалась войной. Однажды Марку поручили как командиру разведки достать «языка». Вышли ночью. Моросил дождь. Ползком через топь с двух сторон наши подкрались к вражеской пулеметной точке, рванулись в бункер, скрутили фашиста, заткнули рот платком — и назад. Гитлеровцы опомнились, накрыли нашу группу смертоносным светом ракет и шквальным огнем. Все же Марк и его подчиненные избежали гибели и доставили «языка» целым и невредимым.