Дорога к людям

С СОЛДАТАМИ МАРШАЛА РОКОССОВСКОГО

Командир, военачальник Красной Армии Константин Константинович Рокоссовский... В течение четырех лет первой мировой войны участвовал в боях против войск Вильгельма Гогенцоллерна. Начал службу в драгунском полку, с 1917 года — в кавалерии Красной Армии. Как многие военачальники нашей армии, будущий маршал именно в коннице еще со времен гражданской войны овладел искусством конников совершать неожиданные для неприятеля рейды в тыл врага, выполнять мгновенные, сложные маневры, обескураживающие противника, что использовал с успехом в пору возросшего значения механизированных войск, танков, самоходных орудий, как это свойственно было бывшим кавалеристам маршалу Г. К. Жукову, С. К. Тимошенко и многим командующим корпусами, армиями и фронтами в минувшую войну.

...Но я не историк и не теоретик военного искусства. Я лишь свидетель довольно многих операций армии, потом фронтов, возглавлявитихся К. К. Рокоссовским, виделся с ним в годы войны часто, на нескольких фронтах, и мне хочется «вдогонку» за книгами, посвященными маршалу, рассказать о том, что я видел в боях, находясь поблизости от него, как он сам оценивал предстоявшие отход или наступления своих войск, а затем их тот или иной результат.

Главное — дать представление о Константине Константиновиче не только военачальнике, но человеке, он ведь сохранил бы свои особенности ума и души, будь не человеком армии, а, скажем, ученым, инженером, путешественником-геологом.

Несмотря на необходимую всем командирам и командующим строгость, суровость, предельную в бою требовательность, Рокоссовский в самых тревожных обстоятельствах никогда не повышал голоса и чем больше приглушал его, тем — это все подчиненные понимали — жестче и настоятельней было его распоряжение, чуть было не сказал я — просьба, настолько корректен был командующий и с офицерами, и с солдатами.

Скромен был в военном быту необычайно. Да это и видно было по его худощавости, — едва ли не солдатский рацион принят был за столом генерала, потом маршала. Даже гостей-журналистов, не чуждавшихся у других генералов спиртного, угощал после ужина не водкой, а чаем. И сам не пил, по крайней мере, мы не видели за его столом рюмок. Спиртное заменяла, если обстановка позволяла, беседа о новых спектаклях в Москве, о вышедших в столице книгах, — особенно ценил генерал романы А. Н. Толстого, ведь в «Хождении по мукам» он узнавал многое знакомое ему по сражениям первой мировой и гражданской войн! Но любил и Антона Чехова, перечитывал «Войну и мир» Льва Толстого.

...Человек высокой культуры, Константин Константинович знал «правила» войны Клаузевица, источники побед консула, генерала, императора Наполеона Первого, смелость замыслов и действий перешедшего на сторону Советов талантливого полководца Брусилова, энергию и военно-политический кругозор Фрунзе. Но никому не подражал, верный своему убеждению — даже в отступлении наступать! Как ни странно, отступление есть наступление?! Да, и мы в этом скоро убедимся.

Приходилось мне и моим друзьям по профессии видеть Константина Константиновича озабоченным, но никогда — растерянным, подавленным, озадаченным перед лицом грозно наступавшего противника. Спокойствие свое и решительность внушал — и без всяких поучений — всем подчиненным. Не любил менять и не менял без приказа свыше своих помощников-генералов. Спорил с ними редко, рано или поздно они воспринимали его доктрину военного искусства. Охотно принимал их предложения, связанные с тактикой предстоящих боев, если были эти предложения смелы и эффективны при здравом их анализе. Думается, знал об этом или догадывался — эти черты натуры и поведения соответствовали ленинскому взгляду на дельных работников Страны Советов, военных ли, гражданских ли. Читая записки, распоряжения Владимира Ильича, вспоминаешь, как, обращаясь к кому-то из руководителей учреждений или наркоматов, писал — не отрывайтесь от дела, попросите секретаря Вашего позвонить мне, когда освободитесь... Или: с проектом Вашим согласен вполне, можете проводить его в жизнь без лишних согласований со мной... Того требовал от своих помощников, всех вообще советских работников. Будь жив сейчас Рокоссовский, я бы не решился написать предыдущие строки. Маршал ни за что не согласился бы ставить свое имя рядом с именем Ленина, хотя не о сравнении же идет тут речь, а только о ленинском представлении о необходимых советским людям свойствах и правилах обращения с другими людьми, кто бы они ни были, кем бы они ни были.

Все, что я сказал, противоречит будто существующим взглядам и мнениям о характере и манерах людей военных. Война — не великосветская ассамблея. Знал я на фронте генералов без особого повода грубоватых, знал жестоких к противнику, если тот действовал как бандит и убийца мирных граждан, знал вспыльчивых, готовых пустить к такой-то матери опростоволосившихся в чрезвычайных обстоятельствах офицеров. Рокоссовский был корректен, справедлив и добр к рядовым, если даже они в чем-то проштрафились. Изменить своей натуре он не мог. Чем выше присваивали ему звания, тем обходительней становился Рокоссовский, к солдатам в особенности...

Приближалось время второй мировой войны. И у нас в армии шли споры о преимуществе мнения Дуэ о том, что-де авиация способна одна привести ту или иную страну к победе, или доктрины Фуллера: успех в современной войне обеспечивается действиями сравнительно небольшой, но превосходно оснащенной танковой армии. О том же писал в своей книге «Внимание, танки!» немец Гейнц Гудериан. Рокоссовский придерживался традиционного для Красной Армии учения: только объединенные усилия пехоты (кавалерия уже теряла свое значение), преимущество артиллерии и бронетанковых войск принесут успех в обороне и в наступлении. В то, что война начнется обороной, в сороковом году никто почти не верил. В первый же день будем драться на территории неприятеля! Только так! То была общая для всех уверенность.

Исход минувшей войны и на Западе, и в боях против Квантунской японской армии в Маньчжурии (мне довелось быть и в Восточной Пруссии, и на Тихом океане) доказал абсолютную правильность сторонников согласованных действий не только авиации, не только танков, но всех родов войск в единстве их целей и действий.

За две недели до нового, 1977 года вместе с другими офицерами и генералами пригласили меня выступить с воспоминаниями о войне, о битве под Москвой, в Научно-исследовательском институте истории СССР, где немало участников минувших сражений. Очередь дошла до меня после темпераментной речи давнего моего знакомого по боям у Истры и Волоколамска, бывшего командира 78‑й стрелковой дивизии, удостоенной звания 9‑й гвардейской, генерала армии Афанасия Павлантьевича Белобородова. После недавно перенесенной тяжелой автомобильной аварии генерал оправился и, по-прежнему плотный, крепко сбитый, жизнерадостный, улыбающийся, рассказывал (а вслед за ним и я) о прежнем его начальнике на театре войны под столицей К. К. Рокоссовском.

Константин Константинович вспоминал как-то, что незадолго до начала вторжения гитлеровцев на земли Белоруссии, Украины и России из кавалериста стал он танкистом, командиром 9‑го механизированного корпуса, который, однако, предстояло еще сформировать. Когда-то командир эскадрона, Рокоссовский полюбил новый для него род войск и сроднился с ним. К сожалению, как это было со многими авиационными и танковыми соединениями, вторжение застигло и его корпус в период реорганизации, смены вооружения на более современное, и дивизии, корпуса вошли в войну недостаточно оснащенными вооружением и машинами.

...Это было после первых боев корпуса К. К. Рокоссовского против превосходящих сил противника на реке Стырь, у Луцка, Здолбунова, Клевани, где люди его убедились: и малыми силами при умении и желании можно бить или хотя бы сдерживать яростный порыв неприятеля. Смоленщина. Дождь, дождь... Без карты, голодные, без табака брели мы, Павел Трошкин и я, по неведомому нам лесу в направлении к Ярцеву, где, как нам сказали, дислоцируется «группа» неведомого нам командира Рокоссовского. То было после чудовищно трудной переправы через Днепр под неистовой бомбежкой нацистов. Увидели сидящих под деревом троих военных, были они в плащ-палатках, и звания их определить мы не смогли. Но наши же! Подошли, назвали себя. Один из них, высвободив руку из-под плаща, протянул нам по папиросе. Мы удивились — «Казбек» у солдата? Но и обрадовались, успокоились.

— Куда? — спросил угощавший.

— В Ярцево.

Солдат улыбнулся — к кому?

— Да вот, говорят, есть там такой командир Рокоссовский.

Солдат промолчал. Не знал, видимо, такого.

Вдруг один из соседей того солдата спросил:

— Не пора ли нам, товарищ генерал?

Что? Солдат, оказывается, — генерал?

Высокий, худощавый, он встал и укоризненно поглядел на адъютанта, видимо. Ну, ясно — опасно же, нельзя в такой обстановке открывать достаточно высокое звание начальника кому бы то ни было, даже неизвестным корреспондентам!.. Позже мы узнали, то был Рокоссовский, привыкший перед любой операцией лично осмотреть местность предстоящего боя.

Так выглядело первое знакомство с будущим командующим 16‑й армией Западного фронта. На Смоленщине врага наконец надолго остановили. Базируясь в Вязьме, корреспонденты «Известий», «Правды», «Красной звезды» для быстрой связи с редакциями даже телефоном обзавелись, даже пировали в свободный час, когда наезжали к нам Константин Симонов с коньяком и московскими новостями и драматург Константин Финн с новыми анекдотами и небылицами. Бывали в Ярцеве у Рокоссовского. Спрашивали, где начал он войну.

— В Киевском военном округе, у Кирпоноса, тоже бывшего кавалериста. Вам известно, готовность приграничных частей должна исчисляться не днями, а часами. В округе, к сожалению, было не так. Не совсем так. Июнь сорок первого, а не получено ни одной новой, современной машины, полагающейся корпусу по плану мобилизации. Вечером же двадцать первого перебежал к нам от немцев поляк, солдат. Сообщил — на рассвете гитлеровцы начнут вторжение в Россию.

— И тогда не началось еще пополнение танками?

— Нет. Машин явно было недостаточно. Боеприпасов тоже. Зато командиры частей действовали спокойно, уверенно, быстро, я мог на них положиться, дело свое они знали отлично... Немцы уже бомбили Киев. Вскрыв на свой страх и риск секретный пакет, — это разрешалось сделать только с ведома Совнаркома или Народного комиссара обороны, — узнал: приказано продвинуться в сторону Ровно — Луцк — Ковель! Мучила вражеская авиация. Множество наших летчиков гибло из-за неравных сил в боях с «юнкерсами», «хейнкелями», «мессершмиттами». Иные наши воздушные корабли были уничтожены, не успев подняться из-за отсутствия горючего, прямо на аэродромах. Еще бы, мы перевооружиться не успели: Сталин, оттягивая время, полагал, что нападение Гитлера будет начато не раньше сорок второго года... Но стоит ли говорить о прошлом? Сейчас положение еще более грозное. Так близка Москва!

Приближались трагические дни, когда тогдашняя 16‑я, потом 19‑я армия генерала Михаила Федоровича Лукина и еще три наших армии после грандиозного наступления войск фельдмаршала фон Бока по плану «Тайфун» оказались на многострадальной Смоленщине в тисках окружения. Военные корреспонденты метались по всем направлениям, не зная, где линия фронта, где тыл, где оккупированная земля. Но о тех неудачах наших известно многим.