Темное просвещение. Американские консерваторы против Империи и Собора

Ломез: Я думаю, это вызывает у некоторых еще одно несогласие с вашей точкой зрения на элиту, составляющую собор. Вы сказали или, по крайней мере, намекнули, что они — преподаватели Гарварда и редакционный состав New York Times, не говоря уже о верхушке пищевой цепочки в различных бюрократических структурах и институтах, которые определяют интеллектуальный вклад, приводящий к нашему упадку, — что эти элиты компетентны, умны и фактически являются настоящие сливки меритократического общества. Многие говорили мне: «Неужели Ярвин лжет, когда говорит это? Конечно, он должен видеть то, что видим мы: наши элиты в лучшем случае являются повитухами. Они не знают истории, наивны в отношении нынешних реалий и близоруки в своих предписаниях. Они грубые и жестокие. Другими словами, собор посылает не все, что в его силах».

Правы ли они? Разве Бритва Хэнлона не применима к тому, что мы видим от наших нынешних элит — Фаучи, Бреннаны, Бакеты, Милли, Цукеры — они, по сути, просто тупые?

Но, например, такой человек, как Шерил Сэндберг, может работать на высоком уровне как в Вашингтоне, так и в Силиконовой долине. Вы не можете быть тупым и работать на высоком уровне в Силиконовой долине. Если у вас нет каких-то очков покемонов меньшинства, вы не можете быть тупым, поступить на дипломатическую службу и преуспеть на ней. Возможно, вы и не буквальный гений, правда… но если это акушерки, то они высококлассные, более 135 акушерок. То же самое относится и к большинству «престижных» журналистов, даже к худшим из них.

Это заблуждение опасно, потому что оно заставляет вас думать, что можно взять доброжелательного, умного и энергичного человека, который также действительно понимает, как работает правительство, такого как Доминик Каммингс в Великобритании, и ожидать, что он сможет заставить машину работать хорошо.

Это спорный вопрос, заключается ли проблема в людях, или проблема в структуре, или и в том, и в другом. Любая или обе проблемы могут быть решены только за один шаг — растворение всего этого. Вопрос спорный, потому что элемент действия не меняется.

Но когда мы персонализируем это, наша пропаганда также кажется более отвратительной, возможно, более захватывающей, но нацеленной на более низкий и кровавый тон. Моя интуиция подсказывает, что эта стратегия привлекательна, но неэффективна, и именно поэтому я предпочитаю более холодный и четкий акцент на структуре.

Ломез: Я должен возразить, по крайней мере, в той степени, в какой произошло заметное снижение, даже за десятилетие или около того, которое я провел, работая бок о бок с острием меритократического копья, качества мышления и административных способностей от бумеров до их поколения X и тысячелетних заменителей. Новая элита, похоже, явно менее компетентна — и к тому же менее умна — в равной абсолютной ценности с тем, чтобы быть более идеологически ревностной. Стив Сайлер также отметил, что в основном еврейский «мозговой трест», который поддерживал американский либерализм во второй половине 20-го века, был, помимо всего прочего, гораздо более способным народом, чем тот, кто выполняет эту роль сейчас. Что-то в механизме отбора пошло не так. Я мог бы привести бесчисленное множество примеров, но достаточно сказать, что это мнение разделяют почти все, с кем я разговариваю, кто наблюдал смену караула в течение этого столетия.

С этой проблемой связан вопрос о том, как воспитать не по годам развитого ребенка при этом новом устроении, понимая, что меритократический процесс нарушен и ведет туда, куда вы бы хотели, чтобы ваш любимый человек попал. Воспитываете ли вы своего ребенка так, чтобы он быстрее осваивал систему и зарабатывал как можно больше денег за максимально короткое время, чтобы он мог, по крайней мере, чувствовать себя комфортно во время спада? Учите ли вы их подыгрывать и перенимать все модные моральные тенденции, чтобы они могли вписаться в общество? Учите ли вы их пути «анарха»? Как ориентироваться в этом лабиринте?

Кертис Ярвин: Да, мы, безусловно, наблюдаем медленное снижение качества жизни людей, как среднего, так и высшего уровня. Этого просто недостаточно, чтобы что-то действительно произошло, кроме того, что со временем вы будете сосать все больше и больше. И большая часть отсоса по-прежнему исходит от системы, а не от людей — имейте в виду, что со временем система также отсасывает все больше.

Как воспитывать ребенка в такой среде? Это всегда зависит от ребенка — его склонностей, темперамента и т. д. Правильного ответа не существует. Если они от природы бунтарны, ваша главная забота заключается в том, что они будут бунтовать против вас, поэтому вы должны притвориться, что вас не волнует политика, и позволить машине внушать им — это сработало для меня довольно хорошо. Но это очень рискованный поступок. И, конечно, я действительно еще не занялся ни карьерой, ни серьезным образованием. Еще раз: это всегда зависит от ребенка!

Ломез: Я начинаю осознавать ограниченность нашего времени и внимания наших читателей, но прежде чем завершить это интервью, я хотел бы спросить о вашей поэзии. Поэзия, конечно, в некотором роде мертвое искусство, и большинство тех, кто пробует ее, заканчивают тем, что пишут «съеживаюсь», что, по крайней мере, отчасти объясняет, почему я был так поражен, когда наткнулся на ваши тюбики со стихами вскоре после смерти вашей жены. Это одно из лучших стихотворений, которые я когда-либо читал, и, безусловно, лучшее новое стихотворение, которое я читал за многие годы, а другие, которые вы разместили в своем подзаголовке, также были необычайно высокого качества. И, на мой взгляд, это не похоже на счастливую случайность; вы явно потратили на это время, оттачивая свое мастерство.

Тогда возникает вопрос: как ваша поэзия вписывается в вашу большую интеллектуальную работу? Почему это важно для вас? Имеет ли это какое-либо отношение к политической литературе, возможно, как способ персонализации этих больших теоретических абстракций, о которых вы обычно пишете? Есть ли что-то в необходимой словесной экономии поэзии по сравнению с вашим более дискурсивным стилем прозы, что помогает обострить ваши мысли? Я имею в виду, расскажите мне побольше об этой поэтической тенденции.

Кертис Ярвин: Поклонник, который тоже является вдовцом, сказал мне, что это стихотворение вернуло ему точное переживание потери жены, очень высокий комплимент. Я думаю, не стоит читать это, если вы не хотите такого опыта?

Почти вся поэзия — это пресмыкательство, и в основном, когда это не пресмыкательство, это еще хуже. Очень трудно написать стихотворение, в котором не было бы съеживания, и худший способ сделать это — попытаться написать стихотворение, в котором не было бы съеживания. По сути, это вся поэзия акушерок — тому, чему вас научат на семинаре для начинающих писателей. Когда вы добиваетесь успеха, у вас возникает такое чувство: я поэт. Я написал стихотворение, которое не вызывает отвращения. Существуют различные дешевые уловки для достижения этой цели, и различные формы сюрреализма являются лучшими.

Но если вы хотите сделать это хорошо, вы должны не съеживаться, не беспокоясь о том, что будете съеживаться. Мой старый учитель поэзии — Марк Терпин, ученик Роберта Пински, — часто говорил о важности стихотворения. Он должен пойти на риск — и, как правило, единственное, чем он может рискнуть, — это съежиться.

Я не уверен, что это имеет какое-то отношение к остальным моим работам. Это просто то, чем я занимаюсь время от времени в течение тридцати лет. Помогает то, что начало-середина 20-го века, который не так уж далек от нас, действительно был одним из исторических пиков искусства — оно, может быть, и умерло, но умерло недолго. Марк однажды привел Тома Ганна в нашу группу; ему понравились мои вещи (хотя и не так сильно, как мой метр), и мы вместе выпили очень запоминающееся пиво в Коул-Вэлли, где он жил; я собирался послать ему еще, но было ли это достаточно хорошо? Потом я был в самолете, открыл газету и увидел, что он мертв. Ах, литературная жизнь.

Кертис Ярвин: Да, мы, безусловно, наблюдаем медленное снижение качества жизни людей, как среднего, так и высшего уровня. Этого просто недостаточно, чтобы что-то действительно произошло, кроме того, что со временем вы будете сосать все больше и больше. И большая часть отсоса по — прежнему исходит от системы, а не от людей — имейте в виду, что со временем система также отсасывает все больше.

Как воспитывать ребенка в такой среде? Это всегда зависит от ребенка — его склонностей, темперамента и т. д. Правильного ответа не существует. Если они от природы бунтарны, ваша главная забота заключается в том, что они будут бунтовать против вас, поэтому вы должны притвориться, что вас не волнует политика, и позволить машине внушать им — это сработало для меня довольно хорошо. Но это очень рискованный поступок. И, конечно, я действительно еще не занялся ни карьерой, ни серьезным образованием. Еще раз: это всегда зависит от ребенка!

Ломез: Я начинаю осознавать ограниченность нашего времени и внимания наших читателей, но прежде чем завершить это интервью, я хотел бы спросить о вашей поэзии. Поэзия, конечно, в некотором роде мертвое искусство, и большинство тех, кто пробует ее, заканчивают тем, что пишут «съеживаюсь», что, по крайней мере, отчасти объясняет, почему я был так поражен, когда наткнулся на ваши тюбики со стихами вскоре после смерти вашей жены. Это одно из лучших стихотворений, которые я когда-либо читал, и, безусловно, лучшее новое стихотворение, которое я читал за многие годы, а другие, которые вы разместили в своем подзаголовке, также были необычайно высокого качества. И, на мой взгляд, это не похоже на счастливую случайность; вы явно потратили на это время, оттачивая свое мастерство.

Тогда возникает вопрос: как ваша поэзия вписывается в вашу большую интеллектуальную работу? Почему это важно для вас? Имеет ли это какое-либо отношение к политической литературе, возможно, как способ персонализации этих больших теоретических абстракций, о которых вы обычно пишете? Есть ли что-то в необходимой словесной экономии поэзии по сравнению с вашим более дискурсивным стилем прозы, что помогает обострить ваши мысли? Я имею в виду, расскажите мне побольше об этой поэтической тенденции.

Кертис Ярвин: Поклонник, который тоже является вдовцом, сказал мне, что это стихотворение вернуло ему точное переживание потери жены, очень высокий комплимент. Я думаю, не стоит читать это, если вы не хотите такого опыта?

Почти вся поэзия — это пресмыкательство, и в основном, когда это не пресмыкательство, это еще хуже. Очень трудно написать стихотворение, в котором не было бы съеживания, и худший способ сделать это — попытаться написать стихотворение, в котором не было бы съеживания. По сути, это вся поэзия акушерок — тому, чему вас научат на семинаре для начинающих писателей. Когда вы добиваетесь успеха, у вас возникает такое чувство: я поэт. Я написал стихотворение, которое не вызывает отвращения. Существуют различные дешевые уловки для достижения этой цели, и различные формы сюрреализма являются лучшими.