По следам тунгусской катастрофы

Первые трудности

3 июля

Много времени пришлось потратить в крайздраве. Ведь если допустить, что в 1908 году на Подкаменной Тунгуске был атомный взрыв, то это могло отразиться на состоянии здоровья местного населения. Можно ожидать, например, повышения заболеваемости раком, болезнями крови, увеличения мертворождаемости и врожденных уродств. Мы думали, что кое-какие данные такого рода можно обнаружить в статистике органов здравоохранения. Пришли в крайздрав, договорились с его руководителями, подняли архивные материалы, но — увы! — оказалось, что систематическая врачебная помощь в Ванаваре была введена лишь с 1936 года, т. е спустя почти тридцать лет с момента катастрофы. Конечно, обнаружить что-либо в таких условиях затруднительно. К тому же анализ заболеваемости стал приводиться в отчетах районной больницы лишь в последние годы. Решили попытать счастья в краевом онкодиспансере. На наши вопросы врачи диспансера дали категорический ответ: никаких особенностей в заболеваемости раком в Тунгусско-Чунском районе нет. Ответ, очень для нас важный, но, к несчастью, данные по раку в этом районе есть лишь начиная с 1953 года. Что там было во времена, близкие к Тунгусской катастрофе — никто не знает. В общем, придется многое уточнять на месте, в Ванаваре. Ну что же — поживем, увидим, день моего отлета туда уже не за горами.

5 июля

Я уже писал, что в краеведческом музее нам дали адрес доктора Симонова — старейшего медицинского работника и большого знатока прошлого Эвенкии. Сегодня утром мы с Геннадием познакомились с этим человеком, и мне кажется, что о нем стоит написать подробнее.

Живет Леонид Александрович Симонов в небольшом домике на краю города. Лет ему — около семидесяти, он невысок ростом, худощав, седобород и по внешности своей напоминает не то старого врача-земца, не то интеллигента-народника. Всю свою жизнь он проработал в Сибири, а точнее — в Эвенкии, куда уехал после окончания университета в 1916 году.

Не стяжательство и не склонность к приключениям привели его в невылазную глушь дореволюционного Севера. Хороший, знающий врач, он без труда смог бы составить частную практику в любом сибирском городе. В 1916 году, когда Леонид Александрович приехал в Эвенкию, никакого медицинского обслуживания в этом районе не существовало. А район был приличного размера, любое европейское государство могло бы в нем уложиться без особого труда. На тысячи верст — тайга, гари, буреломы да мочажины, отдельные фактории, связанные друг с другом тонкой ниточкой полузаросших троп. Купец, урядник, шаман составляли «интеллигенцию» этого мира. Нужно было обладать большой решимостью, ясностью цели и твердой волей, чтобы пойти на такой шаг. И Симонов пошел на него. Пошел спокойно, без фразы, без позы, не рассчитывая на какую-то личную выгоду или прославление.

Шли годы. Сверстники Симонова изобретали новые виды хирургических операций, писали ученые труды, выступали на научных конференциях.

Симонов кочевал от стойбища к стойбищу, лечил трахому и сифилис и показывал первым оседлым эвенкам, как надо белить избу. Никто не знает, какой мерой может быть измерен его труд, но думается, что в Эвенкии 1916 года научить людей мыться в бане было не меньшей заслугой, чем сделать в других условиях научное открытие.

Этот человек видел на своем веку многое и многих. Он отлично помнит, с каким трудом приходилось пробивать на первых порах вековое невежество и дикость. Он помнил, как организовывались первые школы, как за буквари садились парни в шестнадцать — семнадцать лет, как родители отказывались обучать детей грамоте, говоря; «На что она охотнику? Белку и без грамоты добывать можно».

Симонов — один из тех, чьими руками создается новая жизнь на Севере. Симонов, этнограф Суслов и многие другие геологи и этнографы, врачи и педагоги, инженеры и ученые ехали в эти края не за длинным рублем, не в сибирский Клондайк, а шли согретые мечтой о счастливом и светлом будущем. И разговаривая с Симоновым, мы невольно думали, хорошо было бы почаще и побольше показывать таких людей нашей молодежи — у них есть чему поучиться. Ведь, что греха таить, иной молодой человек или девушка, окончив институт, пускают в ход все правды и неправды, нажимают на любые доступные рычаги, чтобы только не выезжать за пределы трамвайного маршрута. Мне бы очень хотелось, чтобы с Симоновым поговорили и девушка-архитектор, не желающая ехать по направлению из Москвы в Кулунду и считающая Пензу «глухой периферией», и молодой режиссер телестудии, чья карьера в некоем сибирском городе закончилась в течение недели, и тот выпускник мединститута, который полагает, что Крым всегда лучше, чем Нарым.

Эвенкию Симонов знает прекрасно. И не только оттого, что он проработал там много лет, но и потому, что даже сейчас, когда он на пенсии, каждый день к нему в дом приезжают из Эвенкии. Все, кто проезжает через Красноярск — едут ли они на учебу, просто ли приехали по делам, — идут к «дедушке Симонову». Иногда это его хорошие знакомые или бывшие пациенты, а чаще всего — люди, которых он лично не знает, но которые всегда могут найти в его доме приют, ночлег и теплое дружеское участие. Ежедневно почтальон приносит ему толстую пачку писем. Ему пишут из разных концов Союза; пишут его воспитанники и друзья, где бы они ни находились.

Я не буду говорить о том, что в его доме мы встретили самый радушный прием. Леонид Александрович долго рассказывал нам о своей жизни в Эвенкии, о быте и нравах эвенков, называл адреса людей, к которым мы могли бы обратиться в связи с работой экспедиции. Но о заболеваниях людей, которые можно было бы поставить в связь с падением метеорита, он ничего сказать не мог. Думаю, что это очень важное свидетельство в пользу того, что если такие заболевания и были, то только в отдельных случаях, и поэтому они могли быть не замечены. Интересно было бы знать, откуда у А. П. Казанцева сведения о том, что люди, бывавшие в первое время на месте катастрофы, заболевали и умирали. Пока что никаких указаний на этот счет нет.

7 июля

В полете… Под крылом самолета проплывает наша родная Сибирь. Видны поля, похожие на пестрое одеяло, пыльные ленты проселочных дорог, с ползущими по ним букашками — автомашинами, зеленые массивы лесов. Чем дальше на север, тем их становится все больше и больше. Пересекли серебристую полосу Енисея. За ним полей почти не видно, кругом, насколько хватает глаз, тайга. Местность здесь холмистая, и кажется, что летишь над застывшим зеленым морем. Порой мелькают причудливо извитые таежные речки с низкими заболоченными берегами. Пустынно, но все же эти леса уже обжиты человеком: нет-нет, да и промелькнут, словно спичечные коробки, постройки леспромхозов, от них — песчаными змейками разбегаются лесные дороги. Деловитыми жуками копошатся в чаще трелевочные тракторы.

Самолет идет плавно, почти не качаясь. Ощущения скорости нет; с трудом веришь, что каждую минуту на несколько километров приближаешься к тому таинственному пока для нас кружочку на карте, который называется Ванаварой.

Короткая посадка, и мы снова в воздухе. Леса идут теперь, не прерываясь, сплошным массивом. Леспромхозов уже почти не попадается, исчезли проезжие дороги.

Кругом стоит могучая вековая тайга, в зеленом мареве которой неопытный человек теряется, как иголка в стоге сена. Погода сегодня ясная, лишь кое-где видны кудрявые июльские облака. Жарко. Включены вентиляторы, но все же духота дает себя знать… Идем на посадку. Справа виднеется голубая гладь — Ангара. Вот, она, оказывается, какая! Что же, о такой реке и в самом деле можно складывать песни. Делаем круг над Кежмой. Несколько минут тряски по летному полю, и самолет останавливается. Беру рюкзак, выхожу. В ушах еще звенит от гула моторов. Бросается в глаза, что многие встречающие в черных сетках, закрывающих лица от мошкары.

В аэропорту много народу, но мне везет, я сходу попадаю на самолет, следующий в Ванавару. И вновь лес; и леса без конца. Ровно работает мотор. И этот гул, и легкое покачивание, и волнующее ощущение полета к долгожданной цели — все это приводит в то состояние, когда хорошо, мечтается и думается. Мысль невольно снова возвращается к виновнику нашего путешествия — к Тунгусскому метеориту. Что же, все-таки, это такое было. Признаться, гипотеза А. П. Казанцева не кажется мне вероятной. Успех, который она имеет в широких кругах, — это не успех научной теории, а скорее успех красивой фантазии, психологически созвучной нашей эпохе, эпохе начала покорения космоса. Но, с другой стороны — как говорится, чем черт не шутит. Без сомнения, существуют уголки Вселенной — и, может быть, даже нашей Галактики, — где уже давным-давно звездолеты и планетолеты неведомых нам миров бороздят бескрайние межзвездные просторы. Но расстояния, разделяющие один центр разумной жизни от другого; колоссальны, они так велики, что их не может себе реально представить даже самое пылкое воображение.

Но ведь даже сами расстояния — вещь весьма относительная! Когда наши бабушки семьдесят лет назад на перекладных добирались из Томска в Петербург, им приходилось тратить на это почти три месяца. А сейчас на реактивном самолете тот же путь мы можем проделать за несколько часов. Конечно, скорость света — это такой рубеж, который перешагнуть принципиально невозможно (если верить теории относительности), но с другой стороны, мы сейчас не можем ничего сказать о продолжительности жизни разумных существ других миров. Почем знать, может быть, она гораздо больше нашей, а может быть, «там» давно найдены способы удлинения жизни (мечтаем же мы, врачи, увеличить продолжительность человеческой жизни до полутораста лет, и вряд ли это предел). И — как знать, — может быть, в предположениях фантастов есть все-таки доля истины!

Дух захватывает при одной мысли о том, что, может быть, вот эти вздыбленные холмы, петляющие в заболоченных долинах речки, эти красноватые скалы видели в иллюминаторы космического корабля пришельцы «оттуда» — в последние мгновенья своего существования.

И если так, то, что случилось с ними, понятно нам, людям. Пройдут годы, и в иллюминаторы наших земных космических кораблей заглянут каналы Марса, грозовые облака Венеры, ледяные бездны Юпитера. Человечество, запустившее спутники, пойдет на штурм других планет. Колумбы, спящие сейчас в колыбелях, поведут могучие корабли к звездам. Этот путь не будет легким. Будут и неудачи, будут и жертвы. Но ничто не сможет остановить человека, стремящегося все познать.

Самолет сильно встряхивает Лес расступился, внизу видна широкая, кое-где морщинистая лента реки, на ее крутом скалистом берегу разбросаны, точно спичечные коробки, сотни две домиков. Снижаемся.

Здравствуй, Ванавара!

9 июля

Ванавара — не глушь и не медвежий угол. Я всерьез начинаю сомневаться, существуют ли у нас на севере «медвежьи углы», о которых с таким упоением пишут любители ложной романтики. Ванавара — это, прежде всего, советский райцентр. Здесь есть все необходимое для культурной жизни: клуб, газета, радио, с любовью подобранная библиотека, школа-десятилетка, великолепный интернат для детей эвенков, больница, санаторий. На улицах — много детворы. Бросается в глаза, что поселок интенсивно строится. По направлению к лесу вытянулась целая улица свежих срубов.