По следам тунгусской катастрофы

Река Хушма

Йоги держались дня три. На четвертый день они перестали мелко пережевывать пищу, на шестой — было отменено стояние на одной ноге, а на восьмой день — йог Дима забыл умыться, хотя и продолжал периодически продувать ноздри.

Думаю, что и я со стороны выгляжу не лучше, чем все остальные, хотя бороду и не отрастил.

Сейчас вечер. Кругом необычайная тишина, только чуть слышно шепчутся вершины сосен да вдали журчит на камнях беспокойная Хушма. Мы сидим у большого костра, разложенного вблизи стоянки. Кругом разбросаны рюкзаки, сушится одежда, уткнув носы в передние лапы, чутко спят густошерстые лайки. В такие вечера хорошо думается и еще лучше — поется. Чаще других заводит песню Дима. У него приятный грудной баритон, и поет он, задумчиво глядя на меркнущие огоньки костра большими, чуть мрачноватыми, глазами.

Где теперь ты по свету скитаешься
С молотком, с рюкзаком за спиной
И в какую сторону заброшена
Беспокойною нашей судьбой?

Никто не знает, кем и когда сложена эта песня. Но уж, конечно, родилась она не в уютной квартире и не за семейным столом. Ее, верно, сложил человек, который вот так же, устав после трудной работы, сидел у догорающего костра и, глядя на подернутые седым пеплом рубины огня, вспоминал что-то свое, далекое, близкое.

Тихо потрескивали сухие ветки, одинокие искры взлетали ввысь, и далеко в дебрях слышался человеческий голос, поющий о любви, о разлуке, о верности.