По следам тунгусской катастрофы

Дела центральные

Стояли тихие, ясные августовские дни. Днем было жарко, но желтый лист, появившийся на деревьях, и холодные темные ночи напоминали о приближении осени.

В распоряжении экспедиции оставались считанные дни, а основная работа ее по существу еще не начиналась.

Простившись утром 7 августа с шестью товарищами, ушедшими, на запад и на восток, центральная группа окунулась в гущу текущих дел. Остаток дня прошел в составлении конкретных наметок на ближайшую неделю и в заготовке дров: их решили запасти вперед дней на десять. В ход пошла двуручная пила, которую Юра Кандыба бессменно таскал с собой; по сухим стволам застучали походные топоры, и возле старого, куликовских времен, каменного очага, выложенного шагах в пятнадцати от избы, стала быстро вырастать поленница сухих смолистых чурок.

Ближе к вечеру произошло событие, которого мы долго ждали: пришла московская группа: Борис Смирнов. Женя Арцис и их товарищи. Двигались они в стремительном темпе, стремясь наверстать время, потерянное в результате ванаварского сидения и подъема в байдарках вверх по Хушме.

Уже три недели мы были одни, и поэтому встреча с москвичами была для нас вдвойне приятной. Жаль только, что пришли они слишком поздно, когда половина наших товарищей уже ушла в маршруты. Присев около костра, ведем шумный, пестрый разговор о работе, о том, что уже сделано, что предстоит сделать, о том, что лето уже идет к концу, а впереди еще сотни километров нехоженых дорог. Но не зря говорит мудрая китайская поговорка, что новая встреча — начало новой разлуки: пообедав с нами, перекурив и отдохнув, ребята снова укладывают рюкзаки и, крепко пожав на прощание руки, скрываются за деревьями: им надо спешить на север, к Кимчу.

Часам к семи вечера топоры и пилы умолкают, и вся шестерка собирается в избе для окончательного уточнения намерений.

— Ну что ж, друзья, — говорит, опершись локтями на стол, Геннадий, — можно считать, что подготовительный период полностью закончен. Теперь за две недели нам предстоит как следует повозиться в центре. Задачи, которые стоят перед западной и восточной группой, вы знаете: они соответствуют, в основной, тому, что делала наша группа во время похода на Лакуру. Задача нашей центральной группы намного сложнее. За четырнадцать дней, которые имеются в нашем распоряжении, мы должны обшарить радиометрами буквально каждый квадратный метр Большой котловины, включая Северное болото, взять большое число проб, не говоря уже об индуктометрической разведке. Мы должны учитывать также, что каждый день работы может существенно изменить первоначальные наметки, потому что мы не знаем, с чем нам придется столкнуться. То, что тут говорили Дима, Виктор и Николай о повышенной радиоактивности в Котловине, — пока что нельзя считать фактом. Эти наблюдения нужно повторить еще, еще и еще, прежде чем они будут иметь достоверный характер. Если они подтвердятся, — их нужно будет значительно расширить. Работать придется небольшими группами, по 2–3 человека, базируясь на Избы. Вечерами будем собираться и обсуждать наши результаты. Первое, что мы должны сделать, — провести радиометрию кромки Южного болота и сделать выход в район Северного болота. Этим займемся завтра же. Валера, приборы в порядке?

— В порядке, — меланхолически отвечает Валера, отмахиваясь от комаров, которые даже здесь, в избе, не дают покоя.

— А как с питанием к ним?

— Хватит на полгода работы. Взяли явно с избытком;

— Ну, это ничего, избыток не недостаток. А индуктометры проверил?

— Проверил.

— Ну, что же, хорошо. Давайте тогда разбиваться.

Тут же создаются две маршрутные подгруппы, и разговор принимает иное направление.

— А все-таки, как хотите, — с мрачной убежденностью говорит Дима, — повышение радиоактивности — это факт.

— Ты что, можешь дать гарантию, что это не случайное колебание фона? Тем более, что это повышение всего на какой-то десяток делений, — вступает в разговор Валерий.

— А ты что думаешь, — горячится Дима, — что через пятьдесят лет после атомного взрыва радиоактивность может быть повышена в десятки раз? Не забывай, что большинство образующихся в момент взрыва изотопов обладает коротким периодом полураспада, а из долгоживущих многие дают хорошо растворимые в воде соединения, которые неизбежно будут вымыты осадками! Ведь даже в Хиросиме через 4 месяца после атомной бомбардировки не удалось обнаружить повышенной радиоактивности.

— Так вот поэтому я и отношусь осторожно к тому, что ты говоришь.

— Ладно, не будем спорить, — урезонивает Геннадий. Поживем — увидим. Не будем забывать о том, что радиометрия— журавль в небесах, а металлометрия — синица в руках.

— А главное, мальчики, — вставляет свое слово Леня Шикалов, — не забывайте о флорометрии. Флорометрия — это главное.

— Да разъясни ты, наконец, — не выдерживает Дима, — что такое эта самая флорометрия? Ты о ней говоришь который раз, а я никак не возьму в толк, что к чему.

Леня начинает разъяснять. Дима чешет в затылке и снова повторяет мысль о том, что флорометрия в его представлении — некое таинство. Саша Ероховец тем временем, склонив кудлатую голову у тускло мигающего огонька стеариновой свечки, вносит в блокнот путевые впечатления. Для Саши наша экспедиция — большая жизненная школа: здесь он впервые самостоятельно чистил убитую дичь, впервые слышал слово «изотоп» (оно ему понравилось), впервые брал пробы и делал топором затесы. Работал он не щадя сил, никогда и никому не жалуясь на недостаток вдохновенья. Кажется, он собирается воспеть наше путешествие. Одного не хотелось бы нам: походить на трогательных и чуть смущенных героев первого Сашиного сборника рассказов «Весенняя черемуха», вышедшего в Красноярске в 1959 году. Саша, не стоит про нас так… Мы не трогательные и не смущенные.