По следам тунгусской катастрофы

Юра Кандыба и его друг Акбар

Вечерами центральная группа сходилась в Избах. Здесь делились результатами, спорили до хрипоты, намечали дальнейшие исследования. После того, как нам удалось подтвердить факт некоторого повышения радиоактивности в центре катастрофы, возник вопрос: с чем она связана? Если это действительно след катастрофы 1908 года, то логично было предположить, что радиоактивные вещества сосредоточены, главным образом, в верхних слоях почвы, хотя это не исключает возможности выпадения радиоактивных осадков или выноса радиоактивных веществ из глубинных слоев грунта. Если же это радиоактивность, обусловленная минеральным составом лежащих под поверхностными слоями грунта пород, то повышение радиоактивности должно наблюдаться и в глубоких слоях почвы.

Нужно было пробивать шурф глубиной в несколько метров и производить затем послойные замеры радиоактивности. Колодец решено было рыть недалеко от известной Сусловской воронки. Борис Иванович Вронский благословил нас, мы сфотографировались над местом будущей шахты, и Куликовских времен ломы, найденные нами в Избах, ударили по торфяным подушкам.

Рытье ямы было возложено на Леню Шикалова и Валеру Кувшинникова. Первые полметра были вырыты за полчаса, следующие пятьдесят сантиметров — за остаток дня: под разрытыми мхами, блестя потным, как у мамонта, крупом, чернела вечная мерзлота. Кристаллическая поверхность ее звенела под ударами лома.

На третий день работы крутые плечи Леонида Шикалова и розовая физиономия Валерки Кувшинникова скрылись под землей. Группы уходили в маршруты, бродили с радиометрами по северным холмам, любовались великолепными ландшафтами, наслаждались ягодными богатствами. Парни же целые дни толклись у своей ямы, кастрюлей вычерпывая набежавшую за ночь воду, и продолжали упорно долбить мерзлоту. Подымаясь на поверхность, они варили себе грибной суп, поедали его и снова лезли в черную дыру.

Вскоре рядом с Сусловской воронкой и Куликовой заимкой красовалась пятиметровая Шикалово-Кувшинниковская яма. Наступил торжественный момент. Держа в руках радиометр, Леня на веревках спустился в яму и тщательно, слой за слоем, через каждые десять сантиметров промерил фон. Радиоактивность была слегка повышена лишь в верхнем слое почвы, с глубины 10–15 сантиметров радиометр упорно твердил: фон, фон, фон.

Восточная и западная группы должны были вернуться к 15-му числу. Продукты на заимке иссякали, небо определенно дышало осенью. Страницы записных книжек были покрыты сотнями цифр, но мы все еще не могли сказать что-либо определенное о характере радиации на Южном болоте и окружающих его сопках. Рядом с участками земли с несомненным повышением бета-фона, рядом с ними были другие, не более примечательные, чем берега далекой Чамбы или каменистое русло Макикты. Все же, после бесчисленных замеров, многокилометровых причудливых петель по Кабаевому острову, вдоль ручьев Чургим и Хой, вокруг вершин и вершинок, окруживших болота, стала, наконец, складываться, в общих контурах, картина распределения радиации.

Возникли и некоторые предположения по поводу причин ее мозаичности. Тогда-то, для проверки этих предположений, и возник план трехдневного ударного пробега — на север, до озера Чеко, и по южной гряде холмов, окаймляющих Котловину. По дороге следовало брать образцы почв и растительности, замерять интенсивность радиации и по мере возможности производить индуктометрию.

Кувшинников и Демин были назначены в Южную группу, Плеханов и Галина Колобкова шли на озеро Чеко, а Леня с Сашей оставались на заимке, где Леня мог, наконец, погрузиться в таинства флорометрии.

Утром 12 августа, вооруженные радиометрами, мешками для проб и индуктометрами, группы отправились в путь. Галка в последний момент сунула Диме с Валерием дополнительный НЗ — несколько кусков сахара, продовольствие на три дня не обременяло плеч, и вскоре мы потеряли друг друга из вида за густыми грядами низкорослой березки. Это были последние «рабочие» маршруты. Мы не подозревали, что они принесут нам немало неприятных минут…

Чеко — лебединое озеро