Атласный башмачок

СЦЕНА II

ДОН РОДРИГО, ЯПОНЕЦ ДАЙБУЦУ, ДОН МЕНДЕС ЛЕАЛЬ

Каюта на корабле дона Родриго. Дон Родриго стоит; он постарел, у него седые волосы, одна нога — деревянная. Возле него, за столом, заваленным бумагой, кистями и красками, рисует японец Дайбуцу[60]. В углу — гравировальный пресс. В другом углу — дон Мендес Леаль, вниз головой. Он представляет собой просто силуэт, вырезанный в черной материи.

При желании, в глубине сцены можно установить экран, на который будут проецироваться соответствующие эпизоды и рисунки таким образом, чтобы публика не скучала, пока актеры будут рассказывать свои побасенки.

ДОН РОДРИГО (описывая) На самом верху два толстых столба с широкими прорезями, с массивными капителями цвета яичного желтка, выполненные в романском стиле.

Богородица, в синих одеяниях, восседает, прислонившись к правому столбу. На уровне груди вообще никаких цветных красок, видна только пухлая ручка ребенка, хорошо прорисованная.

У ее ног —лестница, спускающаяся до края рисунка. Наверху два царя–волхва; нарисуй–ка мне какого–нибудь аристократа из твоей страны в парадной одежде с каммори преувеличенных размеров на голове, тело и руки–ноги закутаны в двенадцать слоев шелка, так что со спины и костюм и его хозяин представляются единым целым.

И изобрази–ка ты мне этакого дубину европейца высоченного роста, черноволосого, непреклонного, как правосудие, с островерхой шляпой, огромным носом и деревянными икрами, а на шее — орден Золотого руна.

Пониже, с левой стороны, виден со спины царь негритянский, с диадемой из гривы льва, на абиссинский манер, и ожерельем из когтей. Прислони его к чему–нибудь с одной стороны, а в другой руке, вытянутой во всю длину, пусть держит дротик.

Самый низ рисунка представляет верблюда, тело которого наполовину срезано, так что он кажется одной горбатой линией. Седло, конская сбруя, красный султан на голове и колокольчик под подбородком.

За столбами, наверху, будут горы, как те, что возвышаются за Пекином, с башенками и стенами с бойницами, наобум наброшенными на склоны, словно ожерелье. Чувствуется, что сразу за ними начинается Монголия.

Вакаримаска?[61]

ЯПОНЕЦ Вакаримасс[62].

ДОН РОДРИГО Все это занимает лишь левую часть длинного рулона бумаги. А справа и снизу останется место для вереницы испанских стишков, с их игреками и вопросительными знаками наоборот. Пусть все будет благочестиво, с множеством квадратных скобок и орфографических ошибок.

У меня некогда был секретарь, который ненавидел наивные стишки такого рода. Одна мысль о моем бедном Родиларе вызывает у меня желание сочинить что–нибудь. ЯПОНЕЦ (указывая на дона Мендеса Леаля) Не слишком ли заждался нас в таком неудобном положении этот добрый господин?

ДОН РОДРИГО Закончи–ка лучше свою работу, пока мы оба разогреты!

Я чувствую, что у тебя получится! Я чувствую, как мое вдохновение уже дышит на кончиках всех твоих десяти пальцев!

ЯПОНЕЦ Как ваше превосходительство могло когда–либо заниматься чем–то иным, кроме живописи?

ДОН РОДРИГО Вопрос, что я сам себе не перестаю задавать. Сколько потерянного времени! И к тому же как я мог так долго довольствоваться двумя ногами, на манер косолапых, когда на одной и то слишком хорошо стоять?

Теперь меня забавляет так вот ковылять между небом и землей с одной ногой и крылом!

ЯПОНЕЦ Другая нога моими стараниями навсегда увековечена под маленьким надгробием на боле битвы при Сэндигахаре[63].

ДОН РОДРИГО Я о ней ничуть не сожалею! Японцы, я слишком люблю вас! Стоило лишиться ноги ради того, чтобы попасть в вашу страну!

ЯПОНЕЦ Так это пушечными выстрелами выражали вы нам вашу симпатию?

ДОН РОДРИГО Приходится пользоваться тем, что оказалось под рукой, а в моем распоряжении никогда не было ни цветов, ни нежностей.

Вы были слишком счастливы в этой вашей сухой норке посреди моря, в вашем садочке, наглухо закрытом от остального мира, где вы попивали глоточками чай из маленьких чашечек.

Мне скучно смотреть на счастливых людей, это, в конце концов, аморально, у меня так и свербело внутри от желания вторгнуться в ваши церемонии.

ЯПОНЕЦ Оказавшись среди нас, волей–неволей вам пришлось некоторое время учиться покою и неподвижности.

ДОН РОДРИГО Я еще и сегодня вижу себя там, на последнем этаже замка в Нагойе, служившего мне тюрьмой! Что за тюрьма!

Скорее я сам, застряв в суставе ее главных сочленений, удерживал всю Японию целиком, это я обладал всей Японией целиком через мои семьдесят окон!

Господи, как же там было холодно!

С одной стороны — сельская местность, зима, поля, покрытые трещинами, и розовая земля, и черные рощицы, и даже самая малейшая деталь казалась деликатно прорисованной кисточкой из кабаньего ворса на тончайшем фарфоре,

С другой стороны город заполнял до половины ряды моих окон, выходящих на запад, и я до сих пор помню то единственное темное голубое пятнышко, которое образовывала витрина красильщика на серой чешуе крыш.

Там–то я и познакомился с тобой, старина Дайбутсу! Сколько рулонов со священными изображениями мы развернули с тобой вместе! Сколько длинных свитков медленно прошло сквозь мои пальцы, подобно реке рисунков и букв!

ЯПОНЕЦ Если бы вы захотели, я мог бы научить вас рисовать в нашей традиции.

ДОН РОДРИГО Я никогда бы не научился! Недостало бы терпения! У меня руки словно деревянные колодки.

Я не смог бы подарить природе мое воображение, как абсолютно чистый лист бумаги, пустой папирус,

На котором постепенно проступают тени, обрисовываясь и окрашиваясь в разные краски,

Те, что можно выразить, но не те, что созданы, дабы навсегда остаться в наслаждении и тайне несказанного света,

Как те воды, откуда рождается лотос и сами ваши Острова, четыре–пять камней в океане.

Я не для того пришел к вам, чтобы позволить зачаровать меня.

ЯПОНЕЦ (говорит, как если бы хотел запечатлеть каждую мысль иероглифом на бумаге) Высшие истины передаются только через тишину.

Если вы хотите приручить природу, не стоит шуметь. Подобно земле, которая отдается проникающим в нее водам. Если вы не хотите вслушаться, вы не сможете услышать.

ДОН РОДРИГО И ты полагаешь, что я ничего не услышал все эти долгие зимние дни, лишенный ног, когда я расшифровывал архивы ваших священнослужителей и отшельников?

Или когда разыгрывал в своем воображении, одну за другой, росписи на ширмах комнаты, где вы меня заперли? Пленник не стен и железных решеток, но гор, и моря, и полей, и цветов, и лесов,

Бесконечно расстилавшихся вокруг меня на тонкой бумаге.

Я слышал! Я расслышал

Два слова, что не переставали сопровождать меня, шаг за шагом, в чудном странствовании по дороге из бумаги.

И одно из этих слов: почему?

Почему? Какой секрет обо мне самом завязывался и развязывался в сердцевине этих иероглифов, подобных пузырькам, поднимающимся от одной только мысли?

Есть нечто, без конца повторяющее: почему?

С ветром, морем, утром и вечером, и каждой частицей обитаемой земли.

— Почему этот бесконечный ветер мучает меня? — говорит сосна. — За что так необходимо изо всех сил цепляться?

— Что так умирает в экстазе? — восклицает хризантема.

— Что есть такого мрачного, чтобы существовал я, кипарис?

—Что зовется лазурью, чтобы я был таким голубым?

— Что существует столь нежное, чтобы я стала такой розовой?

— Какое невидимое прикосновение заставляет мои лепестки терять свой цвет, один за другим?

— До чего сильна эта вода, если благодаря ей у меня сильный хвост и жакетка из чешуи!

— Каких руин, спрашивает утес, я обломок? К какой несуществующей надписи приготовлен мой склон?

Все выступает, все проявляется с тайной улыбкой великого пробела[64], сокрытого золотой дымкой.

ЯПОНЕЦ И какое же второе слово?

ДОН РОДРИГО На этих картинах никого нет! Напрасно художник нарисовал корабли на воде и светящийся в солнечных лучах большой город в бухте мрачного залива,

Все это не способно ответить на ожидание гор, громоздящихся друг над другом, дабы лучше видеть,

Ни уменьшить одиночество, как не может его уменьшить хор лягушек и цикад.

ЯПОНЕЦ Да, художники поместили вокруг нас великий урок тишины. Даже эта ватага играющих малышей в мгновение, когда бумага схватывает их под кистью, становятся

Тишиной и неподвижностью, зрелищем для вечности.

ДОН РОДРИГО Друг Дайбуцу, не для того же, в самом деле, чтобы в свою очередь превратиться в тишину и неподвижность, рассек я посредине континент и пересек два моря.

Но потому лишь, что я человек вселенский, католический, и хотел, чтобы соединились воедино все части человечества, чтобы не было ни одной, которая считала бы себя вправе жить в своей ереси,

Отделившись от всего остального человечества, как если бы оно в ней не нуждалось.

Ваш барьер из цветов и чар, да и он тоже должен быть разрушен, как все другие, и именно для этого и пришел к вам я, вышибатель всех запоров и странник всех дорог!

Вы больше не будете в одиночестве! Я принес вам целый мир, всю полноту слова Божьего, всех ваших братьев, которых, нравится вам это или нет, вы волей или неволей должны узнать, всех братьев в одном прародителе.

И раз уж вы лишили меня ноги, раз уж вы заперли в тюрьму то, что оставалось от моего тела,

Мне, чтобы вырваться, не оставалось ничего другого, кроме души, и воображения, да еще возникшие через посредство рук твоих, брат Дайбуцу, которыми я завладел, Эти картинки, к которым вы подтолкнули меня, эти великие свершения для меня самого, что я рисовал на клочках бумаги.

ЯПОНЕЦ Вы говорите, что все эти святые — ипостаси вас самого?

ДОН РОДРИГО Они значительно больше похожи на меня, чем увядшее тело и вытравленная душа!

Это какая–то частица меня, которой все удалось, и она добилась своего восшествия на престол!

Они полностью живые! В них нет больше сопротивления и пассивности! Они все полностью повинуются духу, который ими движет. Они как великолепные кисточки в руках совершенного художника, как те, которыми пользовался Сессю[65], когда рисовал свой круг бесконечного совершенства в храме Киото.

Вам ничего другого не остается, как красиво украшать вашу тюрьму. Что касается меня, моими рисунками я выстроил нечто, выходящее за пределы всех тюрем!

Я придумал рисунок, который приспосабливается к движениям вашей души, как колесо водяной мельницы к потоку воды. Тот, кто принимает через глаза прямо в глубину души образ этого бездонного заряда, который весь движение и желание,

Обнаруживает в себе силу, несовместимую отныне со всякого рода ограждениями!

Так некогда, во время моего там пребывания, проявили себя ваши мученики с Южного острова, которых распинали и обливали жидкой серой!

ЯПОНЕЦ Сеньор Родриго, ваши рассказы мешают мне рисовать.

Я понял, чего вы хотите. И уже сделал разметки. Теперь сюжет больше не принадлежит вам, и если вы позволите, я закончу сам.