Ноктюрны (сборник)

I

Волжский пароход, тяжело разгребая мутную, покрытую радужными нефтяными пятнами воду, подвигался вперед с убийственной медленностью, т. е. так казалось Марье Александровне. Судорожные подергивания пароходного корпуса от работы машины чувствовались даже в рубке первого класса, где сейчас сидела Марья Александровна, что ее волновало и злило, точно какая-то невидимая рука дергала ее, Марью Александровну. Она морщилась и устало закрывала глаза. Ее раздражал и голос мужа, который разговаривал с господином представительной наружности «критического возраста», разыгрывавшим из себя какого-то волжского лендлорда.

«Какие они оба противные, – думала она, съеживаясь. – И как противно оба кривляются…»

Муж, еще молодой человек с бородкой «анри катр», в незнакомом обществе всегда делался каким-то фальшивым, как был фальшивым за своим прокурорским столом. У него как-то по-мертвому поднимались угловатые плечи, грудь вваливалась, и голос получал терпкие интонации, точно царапали по сухому дереву. На пароходе он разыгрывал из себя настоящего джентльмена и на этом основании спрятал свою судейскую фуражку в чемодан, а ходил в котелке. Бывали моменты, когда Марья Александровна начинала ненавидеть мужа и тяготилась его присутствием. Попытки преодолеть это чувство не приводили ни к чему, и сейчас она переживала именно такой момент, и муж начинал ей казаться совершенно посторонним человеком, как и его собеседник, такой же фальшивый и какой-то наломанный. У них даже в голосе было что-то общее и в самой манере говорить.

– Я с вами никак не могу согласиться, – говорил муж, растягивая для важности слова. – Есть, конечно, наследственность, что и доказано наукой блестяще, но есть известные границы… да!.. Наука немного увлекается…

– Извините меня, если я с вами не соглашусь, – мягко возражал волжский лендлорд. – Именно здесь нет и не может быть никаких пределов, и никакая наука не может их установить. Народ определяет крайне характерно и просто: голос крови. Что это значит? А то, что есть бесконечно связующая органическая сила, которая несокрушима, которая проявляет себя более или менее интенсивно, даже на время как будто теряется и выпадает, но это не мешает ей существовать в каждом из нас. В некотором роде каждый из нас является живым итогом всех своих предков. Выражаясь бухгалтерским языком, природа «заитоживает» в нас все пережитки наших кровных предшественников.

Волжский лендлорд, очевидно, старался выражаться как можно кудрявее и временами поглядывал на Марью Александровну, стараясь проверить произведенное впечатление. Муж в свою очередь начинал волноваться, потому что считал себя недюжинным оратором, а тут выходило так, что он встретил недюжинного соперника. В рубке было еще двое, но они не обращали на споривших никакого внимания: «лендлордова жена», как назвала про себя Марья Александровна пышную высокую брюнетку, и сын Марьи Александровны, мальчик лет четырех, который давно присматривался к лендлордовой жене, кокетливо прятался за мать и кончил тем, что подошел к ней. Марья Александровна составила от нечего делать характеристику этой дамы: она из какой-нибудь бедной дворянской семьи, училась в институте, провела несколько девичьих зимних сезонов без всякого успеха и, обозленная на все, вышла очертя голову за богатого представительного старика. Она была еще молода, одних почти лет с Марьей Александровной, но ее уже старила преждевременная брюзгливая полнота, вялые движения и апатичный взгляд красивых темных глаз. Потом Марья Александровна определила по завистливому взгляду, каким смотрела лендлордова жена на ее ребенка, что у нее нет своих детей. Старевшаяся прежде времени женщина точно боялась самой себя и не мешалась проявить затаенную нежность к чужому ребенку.

«Какая она несчастная», – решила в заключение Марья Александровна.

– А тебя как зовут? – спрашивал мальчик, усаживаясь на колени к лендлордовой жене.

– Клеопатрой Павловной, – ответила та, стараясь попасть в наивный ребячий тон.

– А меня Борей… папу зовут Петром Николаевичем. А твоего папу?

Клеопатра Павловна слегка заалелась и ответила не вдруг. Ее кольнуло это детское слово: папа.

– Моего папу зовут Николаем Петровичем, – ответила она, взглянув на Марью Александровну с больной улыбкой.

Забравшись на колени, Боря без церемонии принялся играть часовой цепочкой с дорогими брелоками, потом заставил снять брошь с розовой жемчужиной, браслеты, кольца, одним словом – вел себя, как настоящий маленький дикарь. Эта бесцеремонность маленького мужчины волновала и раздражала Клеопатру Павловну. Ей хотелось стиснуть его и долго-долго целовать это розовое личико, пухлую шейку, крошечные ручки, но ей было совестно проявлять свои ласки открыто.

А мужчины продолжали спорить, уснащая речь учеными терминами и последними словами науки. Старик время от времени повторял засевшее у него в мозгу «голос крови», и Марья Александровна готова была его возненавидеть именно за это. Желая выдержать джентльменский тон, спорившие обращались друг к другу с изысканнейшими любезностями: «Беру на себя смелость обратить ваше внимание…», «Позвольте мне не согласиться с вами…», «Простите, если я предложу вам такую комбинацию…» и т. д. Это было тоже противно.

– Если хотите, наследственность – все…

– А как же тогда прогресс?

– Именно в наследственности и заключается прогресс, как в зерне заключается будущее растение… да-с…

Разыгравшийся Боря в это время начал шалить с присущей мальчикам грубостью. Он тянулся обеими ручонками, чтобы схватит шляпу. Клеопатра Павловна отклоняла голову, но мальчик оказался сильным и успел схватить добычу, причем шляпа съехала набок и пострадала прическа. Эта борьба закончилась совершенно неожиданно: когда Клеопатра Павловна схватила буяна за обе руки, он пребольно укусил ее…

– Ах, какой злой!.. – крикнула она.

Марья Александровна бросилась на выручку и страшно сконфузилась. Но Боря вошел в раж и вцепился в Клеопатру Павловну, как волчонок. В моменты таких вспышек его лицо принимало совсем не детское выражение, как было и сейчас.

– Извините, пожалуйста, Клеопатра Павловна, – бормотала она, силой стаскивая Борю с колен. – Это такой… такой негодный мальчишка!..

Клеопатра Павловна тоже была сконфужена и, стараясь улыбаться, быстро ушла к себе в каюту, чтобы поправить прическу. Боря продолжал барахтаться и делал попытку укусить материнскую руку. Марью Александровну поразило больше всего то, что в лице взбесившегося мальчишки было что-то общее с выражением волжского лендлорда, несмотря на громадную разницу лет. Она схватила сына за руку и потащила его из рубки. Мужчины не обратили никакого внимания на эту маленькую сценку и продолжали свой спор, причем Марья Александровна еще раз услышала при выходе ненавистную ей фразу: «голос крови».