Ноктюрны (сборник)

2

Продолжаю свое письмо, которое немножко затянулось. Русский человек вообще пишет плоховато, а письма и совсем плохо. Перехожу к тому, с чего следовало начать. Девушка, которая выходит замуж, несмотря на свое полное незнание жизни, все-таки понимает, что в лице мужа получает «человека с прошлым». Нынешняя девушка, благодаря гг. романистам, понимает это особенно хорошо. Но в ее воображении представляется что-то грандиозное, и она с некоторой гордостью начинает думать, что именно для нее муж пожертвовал величайшими соблазнами мира и, главное, своей холостой свободой. Нет девушки, которая не завидовала бы в этом отношении счастливцу-мужчине, которому позволено решительно все, а ей именно все запрещено. Тут выступает на сцену психология запретного плода… Увы! Он совсем не так сладок, как рисуется в неопытном воображении, и в нетронутом, свежем человеке вызывает вполне нормальное чувство отвращения. Много виноваты в этом отношении сами мужчины, которые любят кокетничать своими мнимыми победами, фантастическими романами и любовными приключениями. Представьте себе, что этого нет, и вы будете правы. Некоторые исключения в счет идти не могут. «Женский вопрос», как острит Коко Ведерников, начинается для молодого человека обыкновенно с тех пожилых женщин бальзаковского возраста, которые, так сказать, этим путем переживают свою вторую молодость.

Бальзаковская женщина – только вступительные шаги, это только призрак женщины и глубокий самообман. В душе мужчины остается неистребимым влечение к настоящей женщине, к настоящим чувствам, которое в ранней юности выражается обожанием кузин, дачными романами и мимолетными встречами где-нибудь на пароходе, в вагоне железной дороги, в театре. Вот на этой почве и разыгрывается самое печальное, т. е. фальсификация настоящего чувства. Боже мой, сколько тут разыгрывается грустных историй, сколько проливается напрасных слов и растрачивается непроизводительно энергии. Выступает на сцену она. Нужны ее настоящие чувства, ее сердце, ее душа…

Это случилось года три назад – нет, четыре, потому что моему сыну дне недели тому назад исполнилось три года. Да, у меня есть сын, т. е. не сын, а так, что-то такое без названия, как бывают болезни без названия, когда больные говорят, что «все болит». Меня пригласил летом погостить на дачу один хороший знакомый. Мне отвели комнату где-то на чердаке «с протекцией» и сквозным ветром, – одним словом, как и следует быть комнате молодого человека, приехавшего «взять свежего воздуха» после довольно рассеянной зимы. У моей комнаты было одно достоинство, которое меня и погубило – она была на чердаке, и мне с высоты этого чердака открывался вид на соседнюю дачу. Как опытный человек, я не показывался в окне, чтобы не нарушать обычного течения жизни соседей. Меня интересовало, как живут неизвестные мне семейные люди. Ведь обыкновенно всякая семья прихорашивается под взглядом постороннего человека, и даже семья моего доброго знакомого, я уверен, не была тем, чем старалась казаться изо всех сил. А со своей вышки я мог наблюдать настоящую и ничем не подкрашенную жизнь. Я даже не старался узнать, кто мои соседи, как их зовут, и наблюдал их с любопытством естествоиспытателя, который рассматривает под своим микроскопом каплю воды с барахтающимися в ней инфузориями. Ведь это интересно видеть людей, которые у вас на глазах проделывают все мелочи жизни, и вы не слышите ни одного звука. Мне приходилось говорить за них целые монологи, вести разные сцены и вообще разыгрывать жизнь. Это очень интересно. О, как отлично я их изучил и как отлично понимал каждое их движение! Он был зрелых лет мужчина, растворявшийся в радостях семейного счастья, она совсем молодая и цветущая женщина, к которой он относился, как к ребенку. Связующим звеном служили три бебешки – две девочки и мальчик. Последний являлся главным лицом. Он был то же, что все мы – в свое время вел рассеянную жизнь, в свое время устал и в свое время женился. Вообще был хитрый мужчина, сумевший взять от жизни все. Она была удивительно мила, когда оставалась одна с детьми. Я любовался ею. В его присутствии она делалась как будто немного неестественной, точно он мешал ей и стеснял, как неловко сшитая обувь мешает ходить. Бывали и сцены и размолвки, но не бурного характера, как у влюбленных супругов. Очевидно, это был брак по расчету, и она уважала мужа. Возвращаясь из города, он привозил целую кучу всевозможных картонок, в которых бебешки уже знали толк и накидывались на них с жадностью. Хитрый папаша, как и все другие папаши, являлся для них живым игрушечным магазином. Дети искренно любили папашу-игрушечный магазин, ждали его, встречали с радостным визгом, и, как мне казалось, она заражалась этой фальшивой детской любовью, основанной на взятке, и делалась тоже ласковой и любящей. В ней вообще оставалось еще много детского и нетронутого, и она особенно бывала хороша в минуты такого детского настроения, чем хитрец-муж и пользовался.

Знакомство произошло случайно, как все делается на даче. Представьте, я сказал, что ее зовут Ольгой Николаевной, и угадал. Удивительно, что имя характеризует человека, особенно женщину, и я долго соображал, как ее зовут, пока не решил, что Ольгой. Она сначала не поверила мне, а потом с каким-то подозрительным изумлением потихоньку принялась наблюдать меня. Он отнесся ко мне с деланым добродушием соседа-дачника. Его звали Петром Алексеевичем. Он где-то служил, потом получал доходы с какого-то именья на юге и еще занимался каким-то делом, так что любимой его фразой было:

– Ох, молодой человек, занят я по горло.

Ей не нравилось имя Петр, и она звала его Pierr’ом, что выходило еще хуже и совсем уж не подходило к его русской наружности. Она ближе показалась мне еще милее, чем издали, особенно пытливые и детски-широко раскрытые серые глаза с бахромой темных ресниц.

Не буду утомлять вашего внимания подробностями, но через две недели – ровно через две – Ольга Николаевна нашла, что имя Serge гораздо лучше, тем Pierre. Она отдалась с каким-то детским страхом, что было так неестественно в замужней женщине, у которой трое детей. Я, говоря откровенно, не любил ее, но меня манила к себе эта свежая женщина, которая еще не любила. Что-то такое еще неиспытанное, таинственное и волнующее охватило меня, и я любовался этими серыми глазами, полными такой чудной тревоги, девичьей ласковости и страха.

Когда я уезжал с дачи, сославшись на дела, – признаться, мне этот роман начинал наскучивать, особенно, когда Ольга Николаевна принималась мечтать о каком-то фантастическом будущем (у нас будущее?!.), – она преподнесла мне на прощанье сюрприз; она была, конечно, против моего отъезда и оплакивала его еще за две недели вперед.

– Serge, я должна тебе признаться, что я… я… – лепетала она, беспомощная и жалкая, как раздавленная птица.

– Не может быть! – решительно заявил я. – Это тебе показалось…

Она молчала, как горничная, ощипывая какую-то бахромку на своей летней накидке.

Признаться сказать, вернувшись в Москву, я совсем не желал поддерживать этого дачного знакомства, как это обыкновенно и водится, но представьте себе мое приятное изумление, когда Петр Алексеевич около масленицы сам разыскал меня. Сначала я немного даже струсил, но Петр Алексеевич имел такой радостный вид и сообщил мне, подмигивая:

– А у меня радость; родился сын Борис… хе-хе! Вот, молодой человек, вы этого даже и не поймете, а я счастлив. И Оля счастлива… Она непременно желает вас видеть. Знаете, у женщин бывают фантазии. Хе-хе…

Это был какой-то идиот. Нечего делать, отправился отдавать визит. Ольга Николаевна встречает меня такая радостная, так красиво смущенная, с каким-то маняще-виноватым видом – у молодых матерей бывает такое выражение в глазах. Мамка выносит младенца, – одним словом, полная картина семейного счастья.

– Он как две капли воды походит на тебя… – шепнула мне Ольга Николаевна, когда я уходил.

Не правда ли, как все это мило? Даже очень мило… Моей первой мыслью было сбежать из Москвы, куда глаза глядят. С какой стати это мой ребенок, когда у ней есть муж? Кто может это доказать, наконец? Мало ли какие фантазии могут разыгрываться в самой красивой женской головке. Но она приехала ко мне сама, о чем-то умоляла, плакала, становилась на колени – более дурацкое положение, чем мое, трудно себе представить. А я еще сам его усугубил, потому что, уступая неотступным просьбам Ольги Николаевны, начал бывать у них в качестве «молодого друга», как окрестил меня Петр Алексеевич, большой плут и хитрец. Собственно говоря, мне пришлось уступить силе – Ольга Николаевна непременно обещала отравиться, если я не буду у них бывать. Этого еще недоставало…

Представьте теперь мое положение. Эта связь продолжается уже целых три года. Я сделался окончательно своим человеком в доме. Прислуга мне фамильярно улыбается, а кухарка спрашивает, какой соус приготовить к котлетам. Я приношу Борису игрушки, справляю день его рождения, бегаю по детским докторам и в аптеку, когда он болен, бебешки меня встречают радостным визгом. Ольга Николаевна выходит ко мне по-домашнему, Петр Алексеевич советуется со мной относительно своих старческих недугов и т. д. Представьте себе душевное состояние фальшивого монетчика, который является каждый день на монетный двор и видит среди настоящей монеты свой собственный фальшивый двугривенный. Ведь это ужасно, Меня мучит судьба моего Бориса – теперь я начинаю убеждаться, что он действительно мой. Лучше было бы, если бы он был сиротой, подкидышем – чем хотите. Когда супругам угодно ссориться, они выбирают меня третейским судьей.

– Молодой друг, рассудите нас!.. – взывает муж.

– Сергей Васильевич, войдите в мое положение! – просит Ольга Николаевна.

Когда Петр Алексеевич сердится на Ольгу Николаевну, он начинает очень ядовито на что-то намекать и ведет диалог в таком роде:

– О, и я, молодой друг, тоже был молод… да-с. Мне было тогда… ну, сколько вам сейчас? Да, да, ровно двадцать восемь лет… Я любил женщин… хе-хе… и они того, не платили мне черной неблагодарностью. И представьте такой случай: муж был моих лет, а жена… ну, так, приблизительно, в возрасте Оли. Да… И представьте себе, она, т. е. жена, а не Оля, – по уши в меня врезалась. Даже хотела отравиться… Ей-Богу! Да… А муж оказался таким идиотом и дураком… Хе-хе!.. И ведь как она меня запутала. Целая история потом вышла, молодой друг… Я-то думал, что муж ничего не замечает, а он… да-с… в одно прекрасное утро…

Ольга Николаевна при таких разговорах ярко вспыхивает, поднимается и демонстративно уходит. Старый плут добродушно смеется, потирает руки и, подмигивая, говорит:

– Нам не нравится, молодой друг… Что значит молодая-то кровь: сейчас и загорелась. Шучу, шучу, не сердитесь… Мне еще от Оли вот как достанется, а что поделаете: такой проклятый веселый характер.

Ольга Николаевна в дурную минуту делает еще хуже. Она принимает вид жертвы и каким-то расслабленным голосом говорит:

– Serge, тебе пора жениться… Семья – великое дело. Только семья дает нам все. Что же, рано или поздно этим кончится… Я тебя не стесняю и не имею права стеснять. Да и вообще, стоит ли думать о такой женщине…