Ноктюрны (сборник)

III

Девочка сначала смотрела на городскую гостью, а потом быстро кинулась к Агафье и спряталась за ее юбку. Татьяна Ивановна тяжело дышала, точно боялась в маленькой замарашке узнать то бесконечно родное и близкое, что могла только смутно чувствовать. Ей казалось, что и в избе душно, и что недостает света, и что все это какой-то сон.

– Ах ты, дурашливая, перестань! – уговаривала Агафья, стараясь выдвинуть прятавшуюся девочку вперед. – Ведь не чужая приехала! Вот, поглядите, сударышня-барышня, и родимое пятнышко.

Она оголила худенькую детскую ручку и показала повыше локтя две маленькие родинки. Девочка еще больше переконфузилась и даже закричала, когда городская гостья схватила ее, посадила на колени к себе и принялась целовать.

– Милая… милая… милая… Ты ведь моя, моя, моя!.. Я – твоя мама!

Девочка защищалась отчаянно, отталкивая мать прямо в грудь. Светлые глазенки потемнели, бровки сдвинулись, розовые губки сложились строго. Татьяна Ивановна усадила ее на лавку, опустилась на колени и порывисто начала целовать худенькие ручонки, шейку, плечики, всклоченные волосенки.

– Мама гостинцу из городу привезла, – повторяла Агафья, желая подкупить ребенка. – Не блажи, Наташка.

– Н-не-е! – капризно повторяла девочка, продолжая отталкивать городскую маму. – Не хочу гостинца, мамка… Пусть она уйдет… Н-не-е!..

– Моя, моя, моя… Родная моя… деточка… – всхлипывала Татьяна Ивановна, припадая своей головой к детским коленям.

Девочка тоже разревелась, пустив отчаянную ноту. Агафья, стоя за спиной городской мамы, показывала ей кулак, но и это не помогало. В уме Агафьи вихрем неслись свои бабьи мысли: зачем прилетела из города барышня, неужто она отымет девчонку? Ровно через каждые два месяца Агафья ездила в город к Татьяне Ивановне и обирала ее с ловкостью опытного человека. Девушка платила за содержание ребенка по десяти рублей в месяц и кроме того снабжала ее разным тряпьем, жареным и вареным. И вдруг эта доходная статья прекратится… А Татьяна Ивановна, стоя на коленях, жадными глазами вглядывалась в заплаканное детское личико, отыскивая в нем то родное и близкое, к чему рвалась ее душа, чем наболело это сердце. Все чувства теперь были сосредоточены на этом детском личике, мучительно ожидая от него ответа, но личико продолжало хмуриться и заливаться слезами.

– Я ее увезу в город, – с решительным видом заявила Татьяна Ивановна, поднимаясь на ноги.

– Как же это так, барышня-сударышня? – испуганно забормотала Агафья, делая глупое лицо. – Мы вспоили, вскормили дитю, а вы вдруг – в город.

– Да, вдруг… Ведь вы не даром поили и кормили. Я все время платила вам. А теперь я желаю взять ребенка себе… Понимаете?

– Не знаю, как муж… Ужо, вот он придет. И куда он делся?

– А я знаю, потому что девочка моя… У меня и билет из воспитательного дома с собой. Позовите старосту, я распишусь… А вам я заплачу.

Девушка достала портмоне и начала совать двадцатипятирублевую ассигнацию Агафье, которая не знала, что ей делать – брать или не брать. Она, действительно, боялась мужа. И девочку было жаль выпустить из рук. В этот решительный момент на пороге показался ямщик Иван и заявил самым грубым образом, что ждать больше не может.

– Я вот тебе покажу, как ты не можешь ждать! – накинулась на него Татьяна Ивановна с неожиданным ожесточением. – Разбойники вы, вот что!

– Что же, я и уеду! – еще грубее заявил Иван, почесывая в затылке. – Мне плевать!

– Ах ты… Молчать! Я еще с вами рассчитаюсь… Прямо к уряднику. Знаешь урядника?.. То-то… Поговори у меня еще… Я вам покажу… Убирайся вон! Постой, там у меня в кибитке остался узел, так принеси его сюда. Да живее ворочайся.

Недавний, разбойник, рассчитывавший сорвать с простоватой городской барыни за «простой» еще трешный билет, только почесал затылок и отправился за узлом.

– Ишь ты, прыть какую напустила! – бормотал он. – Так на дыбы и поднялась, как медведица. Все эти детные бабы такие: как увидала свово дитю, так и остребенилась. Теперь к ней не подступишься… Медведь, и тот не дерет корову, которая с теленком ходит по лесу. Последняя курица, и та… Вот тебе и трешный билет! К уряднику… Самый настоящий разговор. Теперь бы в самый раз напустить на Митрея Митрича: всю бы моль из него духом выпустила… Ах, братец ты мой, дело-то каксе вышло!

Развернув узел, Татьяна Ивановна мысленно поблагодарила предусмотревшую все «баронессу». На первом плане была простыня, полотенце и мыло с губкой. Конечно, прежде всего, нужно вымыть девочку, а в таком виде куда же ее повезешь? Агафья молча налила теплой воды в корыто, и Наташа поступила в полное распоряжение городской мамы. Ах, какие у нее были грязные ножки и ручки, какая грязная шея, уши, личико!.. Губка несколько раз делалась совсем грязной. Татьяна Ивановна делала все быстро и решительно, так что девочка даже не сопротивлялась, невольно поддаваясь более сильной воле. Агафья качала люльку и иронически наблюдала расхлопотавшуюся барышню-сударышню.

– А в люльке у вас тоже шпитонка? – спрашивала девушка, оканчивая мытье Наташи.

– Известно, шпитонка… Свои-то детишки перемерли, так вот чужих воспитываем. Только эта шпитонка не жилец… Как бы не окочурилась. Животом скудается больно.

Девушка заглянула в люльку. Там лежал ребенок месяцев трех, с каким-то восковым личиком. Он не плакал и не кричал, а только тяжело дышал. А ведь где-то у этого несчастного есть мать. Она, наверное, думает о нем, убивается. А тут так грязно и душно… Боже мой, если б она только знала, в какой обстановке росла ее несчастная Наташа! И как она могла это допустить?.. А какая милая «баронесса»: вот и чистая рубашка для девочки, старенькая и в заплатках, но чистенькая, и панталоны, и чулочки, и башмачки, и лифчик, и какое-то шерстяное платьице, и старенькая шубка, и теплый платок, – одним словом, все детское приданое. Наташа позволяла себя обряжать, изредка поглядывая вопросительно на Агафью.

– Вот и ты, Наташка, стала городского барышней, – иронически заметила Агафья, когда туалет быль закончен. – Только шляпку тебе нацепить да хвост.

– Агафья, вы сходили бы лучше за мужем, чем болтать пустяки. А я присмотрю за ребенком.

– И то схожу… – ворчливо согласилась Агафья. – Очень уж вы скоро наклались, барышня-сударышня, девчонку-то увозить. Тоже и на вас суд найдем…

– Хорошо, хорошо. Скажите по пути старосте, чтобы зашел сюда, мне некогда ждать.

Агафья вышла из избы, продолжая ворчать.

– Что, и тебе на орехи досталось? – встретил ее на улице ямщик Иван. – Нет, брат, теперь шабаш, совсем другая музыка… Слышала, как она даве про урядника ответила? И предоставит в лучшем виде… Нет, брат Агафья, теперь ее больше в оглоблю не заведешь. Шабаш!

Оставшись в избе одна, Татьяна Ивановна хотела разговориться с дочерью, которая все еще продолжала ее дичиться и больше всего была занята своим новым костюмом.

– Поедешь со мной на станцию? – спрашивала девушка. – Поедешь, крошка?

– Н-не-е… – плаксиво ответила Наташа, вытирая нос рукой.

– А там у меня игрушки оставлены… Много игрушек.

– Гостинец?

– И гостинцы… Приедем туда и все заберем.

– А мамка?

– Мамка здесь останется… На лошадках поедем, деточка.

Девочка в первый раз улыбнулась, глядя недоверчиво на нарядную городскую маму. После некоторого раздумья она отрицательно покачала головой:

– Нет, не поеду на лошадках без мамки.

– Да ведь мы вернемся опять сюда, глупенькая! А вот посмотри: часы… Вот браслет. Я тебе подарю часы, если поедешь.

Девочка не понимала половины городских слов и продолжала взглядывать недоверчиво, как только что пойманный зверек. Татьяна Ивановна пробовала ее приласкать, точно своими объятиями и поцелуями хотела перелить в нее переполнявшие ее чувства, но маленькая зверушка не поддавалась и повторяла одно: мамка. Эта сцена наконец измучила Татьяну Ивановну. Что она будет делать с этою упрямицей? В конце концов было просто обидно…

Девушка присела к столу в тяжелом раздумье. Наташа около лавки пробралась к печке и из своей засады наблюдала ее. Еще немножко, и Татьяна Ивановна, вероятно, расплакалась бы бессильными женскими слезами, но в этот момент в сенях послышался тяжелый топот, говор, и дверь избы распахнулась. Первым вошел пожилой мужик с жиденькою бородкой и медною бляхой, – староста, как догадалась Татьяна Ивановна. Из-за него выдвинулся другой, помоложе, приземистый и косолапый, с помятым от перепоя лицом. Он швырнул свою рваную шапку на печь и вызывающе оглядел гостью с ног до головы. Шествие замыкали Агафья и ямщик Иван.

– Здравствуй, – проговорил хозяин, протягивая свою лапу.

– Здравствуйте, – спокойно ответила гостья, не подавая руки. – Я приехала за своею девочкой.

– Так-с, оно конечно… Только свои-то дети у родителев живут, а не по чужим людям, – грубо ответил мужик. – Больно прытко ты разлетелась…

– Я с тобою не желаю разговаривать, а вот со старостой. Да… вот номер билета, по которому выдан был ребенок из воспитательного дома Агафье: 3507. Наконец Агафья меня знает. Я ей шесть лет платила за содержание ребенка…

– Агафья, ты получала? – обратился староста к хозяйке.

– Что получать-то… – вмешался хозяин, делая азартный жест.

– Помалкивай, Андрей, – остановил его староста. – Бабье дело… Пусть они промежду себя разберутся. Ну, Агафья, получала с барыни жалованье?

– Случалось… – нерешительно ответила Агафья, глядя на мужа. – Только какое это жалованье?.. Двугривенными поманивали, и только всего.

– Это уж ты врешь, Агафья, – неожиданно вступился ямщик Иван. – Поди-ка, вся деревня знает… Понапрасну запираешься. Говори лучше прямо.

Хозяин с азартом накинулся на непрошенного заступника, так что староста едва их рознял. В избе поднялся ужасный гвалт. Наташа опять заплакала и юркнула на печь.

– Что тут с ними разговаривать-то! – кричал Иван. – Получайте деньги, пока барыня дает. Четвертной билет жертвует, а после еще пристегнет малую толику… Ну, староста, благословясь, вдарь по рукам. Лучше так-то будет.

Староста замялся, почесывая затылок. Его нерешительность разрешилась только пятирублевою ассигнацией. Он сразу приосанился и заговорил другим тоном.

– Ну, Агафья, примай деньги… Что тут попусту балакать. Да собирайте девчонку… С Богом!

Муж Агафьи нехотя взял двадцатипятирублевую ассигнацию и презрительно зажал ее в кулак.

– Я совсем не желаю обижать вас, – заговорила Татьяна Ивановна, точно оправдываясь. – У меня сейчас больше нет денег, а после я с удовольствием заплачу еще.

Агафья разразилась отчаянным воем и спряталась за печкой. Теперь уж мужики окончательно не знали, что им делать. Разве с бабой сговоришь?.. Наташа переползла с печи на полати и с любопытством наблюдала все происходившее.

– Эй, девонька, оболакайся! – обратился к ней Иван, окончательно вошедший в роль посредника. – Дальние проводы – лишние слезы… А я на станцию вот как подмахну! Главная причина – барыня добреющая.

Татьяне Ивановне вдруг сделалось совестно за происходившую сцену. Она отправилась за печку, обняла Агафью и начала ее утешать.