Ноктюрны (сборник)

V

Мейчик любил кофе, но никто так не умел его приготовить, как Валентина Яковлевна. Это было настоящее священнодействие. И сейчас он сидел в столовой и наблюдал, как двадцать лет тому назад, за каждым ее движением. У него что-то защемило на душе… О, если бы можно было вернуть прошлое с его сладким безумием, грезами и дерзкими надеждами! А сейчас от жизни оставался только горький и мутный осадок, как на дне чашки от лучшего кофе.

– Да, я люблю Анну Сергеевну, как, вероятно, любил бы родную дочь, – думал вслух Мейчик, делая маленькие глотки. – В ней я иногда точно вижу лучшую, исправленную часть самого себе… А эта молодая дерзость – прелесть. Вся прелесть… Да, это темное органическое чувство заменяет нам прожитую молодость…

– Тсс!.. Ради Бога, тише! Это должно умереть вместе с нами. В тот день, когда Нюта узнает, чья она дочь, – она навсегда отвернется и от вас, и от меня. Поверьте, что я немножко знаю ее натуру, и вы ее не разжалобите своей сентиментальностью. Мне иногда даже кажется, как будто она начинает догадываться… Не далее, как вчера… Но, во всяком случае, она ни в чем не виновата, и наша обязанность щадить ее неведение.

– Да, да… Но я все-таки не понимаю, Валентина Яковлевна, за что она так упорно ненавидит меня?

– О, это наследственная ненависть, которую она всосала с молоком матери… Ах, это ужасное чувство, Леонид Павлович!..

Она сделала паузу и прибавила:

– Знаете, мне иногда делается даже жаль мужа… Он так быстро опускается… Человек, которого я когда-то хотела отравить… Да, в моем возрасте сожаление является синонимом любви…

Мейчик холодно улыбнулся, сделал несколько шагов по комнате и ответил:

– Любовь к мужу? Что же, время еще не потеряно, Валентина Яковлевна…

– Да, да… Я жалею его и обвиняю во всем только одну себя. Вы когда-нибудь испытывали чувство раскаяния? О, нет, все это вам недоступно… И моя любовь к мужу только особая форма ненависти к вам. А вы еще являетесь сюда с видом доброго гения.

– Боже мой, что вы говорите?!. – взмолился Мейчик, ломая руки. – Мне сейчас кажется, что мы уже умерли, похоронены и вдруг поднимаемся из могилы, чтобы докончить какие-то старые счеты. Ведь это ужасно, ужасно…

Он подошел к ней, взял за руку и хотел поцеловать, но она вырвала руку и горько засмеялась.

– Ах, оставьте, пожалуйста… не к лицу это ни вам ни мне. Если бы вы знали, как я устала… Хлопочу, что-то рассчитываю, о чем-то забочусь, и, в сущности, не все ли равно?.. Разве я не понимаю, что я состарилась раньше времени, и что у меня ничего нет впереди… Живешь, и обманываешь себя своими хлопотами… Я знаю, что мужчины не выносят подобных разговоров, но что же делать, – счастливое время прошло, если только оно не было таким же обманом, как и вся жизнь. Вот сейчас – я чувствую, что вы жалеете меня, и мне это обиднее всего… Понимаете, именно от вас я не хочу принимать сожаления. Я никогда и ничего не требовала от вас, так не оскорбляйте же меня своим сожалением. В вас я всегда уважала умного человека, так постарайтесь сохранить хоть это…

– Вы не договариваете, Валентина Яковлевна… Вся суть ведь не в нас с вами, а в ней. Да? Я и приехал собственно переговорить с вами серьезно по поводу Анны Сергеевны, т. е. ее будущего.

Серьезные разговоры Мейчика всегда пугали Валентину Яковлевну, и теперь она посмотрела на него встревоженными глазами.

– Я слушаю, – проговорила она, чувствуя, как руки у нее начинают холодеть.

Он прошелся по столовой, поправил галстук и терпеливо проговорил, точно боясь потерять нить своих мыслей:

– Вчера Анна Сергеевна заключила контракт на зиму с одним провинциальным антрепренером и на днях уезжает.

Валентина Яковлевна вскочила, точно по ней выстрелили.

– Как же Нюта ничего мне не сказала? Нет, этого не может быть… Я вам не верю!.. Не верю…

Он взял ее за руку, усадил на стул и заговорил серьезно и ласково, как умел говорить только он один:

– Прежде всего не волнуйтесь… Что это верно, так я вам за это ручаюсь, тем более, что, в сущности, устроил все я же. Да, я…

– Вы?!. Боже мой…

– Выслушайте до конца, дорогая… Вам небезызвестно, что Анна Сергеевна увлекается Чернолесовым.

– Ничего мне неизвестно… Просто он бывал у нас… Потом они вместе устраивали какие-то любительские спектакли. Одним словом, ничего серьезного… Впрочем…

Она не договорила и глухо зарыдала.

– Валентина Яковлевна, ради Бога, не волнуйтесь. Нужно радоваться, что все так удачно вышло. Чернолесов недурной человек, и я его хорошо знаю, как своего личного секретаря, поверьте мне, но он еще только начинает карьеру, и эта женитьба погубила бы все его будущее. А тут молодые люди на время расстанутся, проверят себя, и время покажет, насколько серьезно их взаимное чувство.

– Но почему она откровенно не объяснилась со мной? Кажется, я ее ни в чем не стесняла и не могла бы принести вреда.

– Смотрите на вещи проще: во-первых, это скрытная натура, а во-вторых, никогда не следует требовать чего-нибудь за свое чувство.

– Да, да, понимаю… – бормотала она, как во сне, вытирая слезы. – Он третьего дня забегал два раза… Она его ждала вчера и волновалась… и сегодня… Да, вес понятно. Чернолесов недурной человек, и если бы у него были средства, то он мог бы сделаться вполне порядочным человеком.

– В свое время у него будут и средства, и общественное положение… Вообще, он на хорошей дороге. И знаете, Анна Сергеевна все это отлично понимает и сама предложила этот временный разрыв… Мне правится ее решительность. Она тоже далеко пойдет, поверьте мне.

Валентина Яковлевна горько рассмеялась и махнула рукой.

– Куда она пойдет? Где эти наши женские дороги? Так, молодой самообман и вера в призрак собственного воображения.

– А я верю в Анну Сергеевну… Такие женщины не пропадают, а я в женщинах немного знаю толк.

Валентина Яковлевна успокоилась настолько, что могла говорить дальше почти спокойно. Что же, все молодые люди одинаковы, все уверены, что именно они открыли Америку и что старики мешают им жить. Конечно, немного обидно, но приходится мириться с этим молодым эгоизмом. Кстати Валентина Яковлевна припомнила свою бурную молодость и вздохнула. Да, у всякого наступает день итога…

Эта мирная беседа была прервана появившейся в дверях Анной Сергеевной. Девушка посмотрела испытующе на мать и скрылась.

– Она его ждет… – прошептала Валентина Яковлевна, качая головой. – Ах, как все девушки повторяют одна другую… Бедная, она так страдает… И представьте, мне и его тоже жаль… Ведь и он тоже мучится… Оба молодые, хочется жить, любить… Я не желала бы быть на его месте… Бедный мальчик! И у него, наверное, есть мать, которая заботится, волнуется, боится…

– Ничего, все обойдется помаленьку, Валентина Яковлевна… Время, как говорят итальянцы, самый справедливый человек. Молодое горе скоро забывается…

– А он скоро должен быть, Леонид Павлович…

– Да? Гм… Мне бы не хотелось с ним встретиться…

– Это можно устроить… Я вас проведу в свой будуар, и Нюта не будет знать, что вы здесь.

– Самое лучшее…

Она вышла посмотреть в гостиную, где дочь, и сделала Мейчику знак следовать за собой. Он повиновался и пошел за ней такой разбитой, усталой походкой, как человек, выдержавший бурю…