Том 8. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо. Проза

Любви господ Ивановых отца и сына

Иван Ивнович Иванов старший был знакомым еще моего отца. Он где-то служил, на ком-то был женат и имел сына Ванечку. Лица обоих не были ничем замечательны: лица, как все лица, которые вы встречаете на улице: нос, два глаза, рот, котелок, фуражка, – вот и все. Впрочем, как говорится – по Сеньке и шапка. Таким обыкновенным людям было бы даже странно иметь необыкновенные физиономии. Скажу даже: несколько неприлично. Ванечка, конечно, был гимназист. Так как мы очень часто виделись, то оба Ивановы невольно служили объектами моих случайных наблюдений и даже некоторых размышлений в свободное время. Я часто себе задавал вопрос, неужели обыкновенность этих людей ничем не может быть нарушена? Даже, например, таким чувством, как любовь? Но Иванов-отец, по-видимому, был добрым семьянином, верным мужем и любил свою жену так же, как ходил в департамент. А Ванечка, которому было только 12 лет, конечно, еще не любил, а только мечтал о любви бессознательно, для чего выбирал уединенные уголки, иногда далеко не поэтические… После таких мечтаний он как-то соловел и руки делались более потными. Но вот и все. У него, случайно, не было веселых немецких гувернанток, которые, как недавно случилось, увозят своих восьмилетних воспитанников, и последние пишут своим родителям такие записки: «прастите мы с Амалией муш и жена, а пришлите пятьсот рублей».

Нет, это было бы слишком для Ванечки Иванова. Он просто со своими товарищами выходил к соседней женской гимназии и поджидал выходящих оттуда барышень, которые, на время перехода от гимназии к дому, довольствовались и такими кавалерами, как Ванечка и его товарищи. Барышни были почти взрослыми, с завитыми волосами, с черными бантиками и, хотя и в полукоротких, но модных юбках. Ванечке они нравились, и потом так делали все. Эти прогулки относились тоже больше к области мечтаний и заставляли Ванечку только еще чаще удаляться в те не особенно поэтические места, о которых мы говорили выше. Так шло некоторое время тихо и прилично, а главное, очень обыкновенно. Но вдруг случилось нечто, тоже очень обыкновенное, но не особенно приличное и во всяком случае – неспокойное.

Однажды, заехав к ним перед обедом, я застал мадам Иванову одну и в видимом нервном волнении.

– Что с вами, дорогая? Вам как будто не по себе?

– Нет, ничего, хотя Иван Иванович меня очень удивляет.

– А что случилось?

– Он стал теперь пропадать, и его видят то тут, то там с разными женщинами.

– Ну, если с разными, то это беда еще не такая.

– Ах, почем я знаю, может быть, с одной и той же! Я не говорю уже о себе, но ведь все эти дамы стоят денег, а у него семья, взрослый сын.

Я успокаивал, как мог, госпожу Иванову, говоря, что, кажется, ее муж недавно получил повышение и, вероятно, хотел его справить, угостить сослуживцев, что вполне естественно. А относительно денег, чего же вам беспокоиться? Ведь ваш муж, вероятно, так же вам дает на хозяйство, на платья, остатки кладет на текущий счет, так же к вам мил и внимателен, так из-за чего же вам расстраиваться?

– Да, конечно, мне дает деньги, посмел бы он этого не делать, но он из-за каждой копейки торгуется, как старьевщик. И почем я знаю, может, он делает долги, ведь это ужасно.

В эту минуту вошел сам глава семейства и, не ожидая нападения со стороны жены, сделал диверсию, начав громко, ex abrupto:

– Нет, вы представьте себе, что делает мой Иван! Действительно, нет больше детей! Вчера возвращаюсь домой, а он вылезает из комнаты горничной, в самом развратном виде. Я, конечно, выдрал его за уши, но Даше нужно отказать и взять кого-нибудь постарше.

– Вы бы лучше рассказали нам, откуда вы ночью возвращались? – проговорила госпожа Иванова, прищуривая и без того узкие глазки.

– Уж ты-то хоть не заводи истории! Достаточно с нас одного нашего сынка.

– Нет, вы мне глаза не отводите!

Я удалился, найдя, что разговор принимает слишком семейный характер. Стороной я слышал, что ивановская Даша вскоре перешла из их семейного дома в родильный приют; что Иван Иванович-старший сделался опять домоседом, а Ванечка поступил в университет, конечно, на юридический факультет. Не обладая большими средствами, он мог проводить время с легкими девицами только очень среднего калибра, но предавался этому времяпрепровождению с большим усердием.

Однажды, зайдя, после долгого перерыва, к Ивановым перед обедом, я застал госпожу Иванову одну и в видимом нервном состоянии.

– Вы чем-то расстроены, дорогая?

– Меня беспокоит мой сын. Я, конечно, понимаю, что это молодость, но нельзя же так каждый день; его видят везде с разными женщинами.

– Ну, если с разными, так это еще не такая беда!

– Ах, почем я знаю, может быть, все одна и та же! И потом, это стоит денег, откуда он их берет? Он, наверное, делает долги, а нам придется за него платить. Не кончит университета, что же, пойдет в хулиганы, в дворники?

Я успокаивал, как мог, госпожу Иванову, как вдруг вошел сам предмет нашей беседы, и, не ожидая нападений, начал очень громко, ex abrupto:

– Вот вы меня все попрекаете, что я делаю на стороне, а у себя дома всякую гадость разводить – это можно? Я вчера возвращаюсь домой, и что же? Мой папаша вылезает из Глашиной комнаты в виде явно предосудительном.

– Как ты смеешь против отца! Хулиган! щенок! негодяй!

Я снова удалился, найдя, что разговор принимает слишком семейный характер. Стороной я слышал, что Глаша перешла из семейного дома Ивановых в родильный приют, а Ванечка женился на очень милой, приличной барышне. Через два года у него родился сын Иван, а Ивана Ивановича-дедушку я имел случай видеть как-то на катке в Таврическом саду. Старый господин подвязывал коньки какой-то гимназистке и потом бодро стал резать голубой лед, взявшись с ней за руки. Это была уже почти взрослая барышня, с завитыми волосами, с черными бантами, и хотя в полукороткой, но модной юбке. Конечно, для полноты круга мне нужно было бы заставить дедушку Иванова мечтать о любви, удалившись в места не столь поэтические, но я боюсь, как бы мой рассказ не стал похож на сказку про белого бычка. Потому я кончаю, прибавив только, что уже внук Ивановых теперь гимназист и вероятно так же поджидает на углу соседних гимназисток, потому что едва ли может придумать что-либо другое, будучи самым обыкновенным Иваном Ивановичем Ивановым.