Агами

— Тебя убивать будут, Старый?

— Может, и будут, — хрипло ответил Паша.

Каша не лезла.

— А зона как же? Что люди скажут? Бунт будет? — зашептал Бунтын, теребя в руках ложку.

— Может, будет, Бунтын, а может и нет. Я кровь лить не буду. Хватит на мой век.

Последние слова Паша проговорил громко и отчетливо. Убьют — не убьют — это ещё неизвестно. А вот прибавки к сроку за организацию массовых беспорядков не надо.

Но Бунтын продолжал:

— Зона волнуется. Менты с утра шептались на продоле. Тоже волнуются. И я волнуюсь.

Паша вспомнил, как залетевшие в барак огромные спецназовцы в шарообразных шлемах снесли Витоса, как тот скрючившись стонал у двери под лестницей, когда Пашу тащили мимо с вывернутыми руками.

— Ты, Бунтын, не нагнетай. Зона не такое видала. И это вынесет.

Кормушка снова открылась, те же руки забрали посуду. Начался обычный тюремный день — орали вертухаи, хлопали замки и решётки, кого-то уводили на беседы, кого-то били и кто-то тогда кричал, а некоторые только стонали.

Паша лежал и вспоминал последний разговор с Трофимом.

— Вот ты спрашиваешь у меня, Трофим, кто теперь свой. А я тебе так скажу: ничего не поменялось вовсе. Человек тебе свой, а нелюдь — не свой.

Они сидели в каптёрке за полночь, и говорить приходилось шёпотом: сон каторжанина крепок, но нужные уши всегда слышат. Пили остывший чай, не кипятили, чтобы не шуметь.

— А ты кто?

— Вор. Воры всегда были. Царя пережили, коммунистов, чекистов.

— Ты убивал?

— Не без того. Так и все, кого мы пережили, убивали. Мы люди лихие, мы не сеем и не жнём, всегда так было, мы чужое берём.

— И моё можете взять?

— И твоё.

— Так какой же ты мне свой тогда?

Паша подумал, как объяснить, слова искал. Нашёл.

— Мы волки, и те, кому ты служить хочешь, — волки. Жить надо таким, какой ты есть. Мы не скрываемся. А они под личиной живут. И добро берут людское, и души — всё под личиной. Потому нет им веры и жидко всё, что они строят.

— Зачем ты мне говоришь это? Зачем вообще со мной говоришь, Старый? — совсем тихо спросил у него тогда Трофим.

— Я же вижу, зачем ты так жить начал, — ответил Паша, — я вижу. Ты не закона и порядка хочешь. Ты найти хочешь, кто беззаконие и беспорядок учинил. Кто отца твоего убил. Почему ты ни мать не знаешь свою, ни родни, и откуда ты пошёл тебе неизвестно. Место себе найти хочешь. Своих ищешь.

Паша встал, разлил себе и Трофиму остатки чая.

— А говорю я тебе это затем, чтобы ты не делал того, зачем в зону ко мне приехал.

Дверь лязгнула. Паша встал. Ну вот, за ним. Но нет, фельдшер заглянул в кормушку и ушёл. Спрашивать ничего не стал, а это и не нужно. Осмотр проведён. Для порядка достаточно.

Паша снова лёг и закрыл глаза.