Агами

Глава 16. Третья гостья

Стол был накрыт на четверых. На кухне. Почему-то Маша и представляла себе, что этот разговор состоится так, не в гостиной — а она тут была, пусть и небольшая, и не в ресторане — этот вариант принимающая сторона отмела сразу.

Молодой, худощавый, прекрасно говоривший по-русски немец по имени Гюнтер, что вёл переговоры две недели назад, моментально снял с лица мягкую, почти влажную временами — когда поглядывал на Анну, — улыбку, когда услышал от Маши предложение о встрече в ресторане. Мало было шансов, что согласятся они на такое, но пробовать надо, таков был план.

Ресторан оборудовать аппаратурой можно быстро. Средства объективного контроля — штука важная. Исполнить задание и предъявить руководству аудио, а лучше видео. Вот человек, он сидит напротив тебя. Вот он умирает. Умер. Нейтрализация зафиксирована. Что может быть прекраснее? А как оборудовать квартирку, о которой ты узнал, только когда тебя туда привели под охраной?

Анна была хороша на той встрече, спору нет, рыжая и обнажённая ровно настолько, насколько нужно, чтобы глаза Гюнтера покрылись поволокой, которая, однако, слетела от Машиных слов про ресторан.

— Встреча будет там, где мы вам скажем.

— Как интересно, — почти прошептала Анна, округлив глаза, — а когда мы узнаем?

— Когда я вас поведу, — в тон ответил Гюнтер, он уже справился с собой, протягивал манерно слова.

Вернулся в игру, даже поволоку на глаза вновь натянул. Закончил разговор неожиданно: просто встал, оперся на длинные руки с рельефной мускулатурой, посмотрел сверху, поблагодарил за встречу, попросил — нет, дал указание — ждать и ушёл. Даже не расплатился за кофе.

Тогда возникло у Маши это ощущение: что ничего не будет просто, что весь этот прекрасный план по установлению контакта и проникновению в круг общения, безупречный план, обсуждённый самыми опытными аналитиками, — чушь и ничто, когда против тебя такие глаза, которые видят, что ты пришла не смотреть в них, а заставить поверить в легенду. Не верят. Ни словам твоим, ни голым коленям Анны Томпсон.

Вечером говорили с Анной, и снова Маша будто смотрела в тёмную пропасть.

— О чём ты переживаешь? — удивление Анны было искренним.

— А ты как-то слишком спокойна! — Маша не смогла сдержать раздражения.

И весь разговор раздражение только нарастало.

— Ну, окей, — убеждала Анна, — мы провалим задание, не сможем установить контакта с этой вашей эмигранткой, агентом влияния высшей степени важности, не сможем подвести к ней человека. Предположим, так и получилось. И что? Мы просто не смогли выполнить задание. Так бывает. Мы выполнили план, но не выполнили задание. Мы уедем. Я в Вашингтон, а потом меня пошлют ещё куда-нибудь. Ты вернёшься в свою Сибирь или ещё куда-то, а потом поедешь на новое задание. В чём проблема? Это всего лишь работа.

Маша не могла объяснить, и это раздражало больше всего. Пыталась, даже сорвалась на крик, но тут же осеклась — увидела в глазах Анны жалость, не гнев, а именно сочувствие и желание помочь. Оттого остановилась и сказала: «А давай лучше выпьем вина!» Выпили, развеселились, Анна стала вспоминать, как Гюнтер смотрел на неё, даже изобразила, как он пытался глазами снять её юбку, короткую, но не слишком.

— Под слишком короткую мужчина хочет залезть, понимаешь? А юбку правильной длины он хочет снять. Они же примитивные, мужики. Мне ещё час нужен с этим Гюнтером, и он наш. И чтобы ты не мешала своим русским трагизмом. Ну или, может, расслабишься, тогда мы его на двоих быстро разберём на составные элементы. — И рассмеялась, звонко, беззаботно.

Маша снова увидела перед собой взгляд Гюнтера, тот, без поволоки, холодный и пустой. Смеяться не хотелось. Такого не растащишь на двоих, сам растащит. Долго потом не могла уснуть. Думала о плане, искала слабые места. Чем больше думала, тем больше сомневалась.

Ну хорошо, легенда, можно считать, оказалась жизнеспособной. Молодые журналистки, приехали на ультрапродвинутые тренинги по мультикультурной публицистике в Берлин. Получилось. Смогли выйти на Софию Керн, знаковую фигуру ещё доконвенционального диссидентства, помогли в этом европейские агенты службы, а как без них. Но всё это не так сложно по большому счёту. Да, София Керн живёт очень закрыто, покушения на неё уже бывали, но эту задачу — выйти на контакт — решить не так сложно.

Но вот что дальше? Оставалось самое сложное — оперативная работа с ближним окружением Софии. И с первым же, с Гюнтером, начались проблемы. Он не верил, Маша это чувствовала, и уверенность Анны ничего не меняла. Не на её юбку смотрел Гюнтер при разговоре. Он впитывал их слова, их самих. Изучал. Играл. Версию про начинающих журналисток из России и США выслушал без эмоций. Словно не первый раз такое слышит, подумалось тогда Маше. Может и не первый, конечно. Почему должно быть иначе? И про встречу с Софией Керн, такой загадочной и закрытой, и — может быть, и это удастся — про интервью с ней выслушал с тем же покерфейсом: будто все эти хитроумные планы внедрения известны ему давно и детально, всё это он уже проходил и ещё не раз пройдёт.

Три дня назад Гюнтер снова вышел на связь. Встретились в том же кафе, Анна пошла одна. Сказала: «Не мешай мне работать с мальчиком». Маша даже обрадовалась глубоко внутри. Не хотелось снова с ним видеться, с этим «мальчиком».

В этот раз Анна не стала надевать короткое, выбрала образ студентки-отличницы. Просторный свитер, потёртые джинсы, стоптанные кроссовки. Волосы разбросала небрежно по плечам. Пояснила: «Плохие парни любят таких». Сработало или нет, было непонятно: придя после встречи, Анна весь вечер проходила задумчивой и к обычному лёгкому состоянию возвращаться не хотела, натянуто улыбалась Машиным шуткам, а на предложение выпить бокал вина только поджала губы.

Но дело было сделано — окончательное согласие Софии на встречу Гюнтер передал и попросил ждать. Сколько ждать, не сказал. Анна попросила передать ещё одну просьбу: немного расширить формат мероприятия и допустить на встречу их недавно приехавшую подругу, исследующую процессы интеграции коренного населения России. На это Гюнтер ответил предсказуемо: «Ждите». Данные подруги записал. И снова не стал платить за ужин.

Утром он позвонил, когда они только закончили завтрак, и назвал время и место встречи — вечером, недалеко от парка Темпельхофф. Разговаривала с ним Маша. В сухом голосе немца не было эмоций, только вежливость. Опять Маша удивилась его чистому, почти без акцента, русскому. Гюнтер сказал, что София ждёт и Машу, и Анну, и третью их подругу. Будет рада видеть. Маша выразила в трубку дежурный восторг, Гюнтер так же дежурно поблагодарил.

Анна собиралась молча, лёгкость её после второй встречи с Гюнтером пропала. Маша попыталась развеселить её, даже подошла и обняла, но Анна отстранила её почти грубо: «Не надо». Перед выходом присели на дорожку. Маша научила Анну этому обычаю, та поначалу смеялась, говорила, что все русские странные, но потом тоже полюбила так делать. Самоорганизация, так она стала называть этот ритуал. Сел, успокоил мысли, вспомнил, что забыл, а если не вспомнил, значит, не особо и нужно было, и пошёл. Странно, но «посидев на дорожку», успокоились обе.

— Это всего лишь задание. Нам нужно выполнить план. Мы почти всё сделали, остался только это вечер, — проговорила Анна мантру, которую, по всей видимости, повторяла про себя весь день.

И улыбнулась уже своей настоящей улыбкой.

— Ну что, пойдём? — Маша взяла Анну за руку и мягко подняла с придверного стульчика.

Ехали на такси недолго. Жара ещё стояла, хотя солнце уходило к западу, и люди старались скрыться от неё в домах и парках, отчего дороги были полупусты. Они подъехали вовремя, даже чуть загодя, и вышли из машины за пару кварталов от Колумбиадамм. Шли пешком, Маша смотрела по сторонам. Не могла отвыкнуть делать это в старых европейских городах, шла и крутила головой, читала вывески на маленьких кафе и мастерских. Странное чувство рождалось в такие моменты: словно что-то потеряно так, что не найти никогда, что-то старое, семейное, важное, способное изменить жизнь её самой и всех, кто будет после неё, и могло изменить жизнь тех, что был до. Но потерялось навсегда, ушло вместе со временем.

Вот здесь трактир каких-то братьев, гордая приписка — с 1855 года. А тут шьют обувь уже триста лет. Здесь пекут песочные пирожные, и по утрам весь квартал ходит сюда пить кофе. Тоже с давних пор. Анна этому не удивлялась, у неё в Абердине тоже есть лавки, которые открывали первые переселенцы. Потому и спокойна Анна, потому для неё задание — лишь выполнение плана, потом она поедет в отпуск к себе домой, и там будет всё как прежде. А что будет дома у Маши? Где все эти лавки кожемяк и сапожников там, куда вернётся она? Важно ли это вообще, если никогда не угадать, куда вернёшься: в ту же страну или в совсем другую, где её начальники уже расстреляны в подвалах, а её саму ждут лагеря.

Осталось встретить Лидию, которая должна была ждать здесь.

Анна дернула Машу за рукав:

— Смотри, вон он идёт.

Гюнтер шёл от парка Темпельхофф, легко и немного вальяжно. Светлые брюки, светлое поло. Породист, широкоплеч, голову держит прямо и высоко. Красив. С ним рядом, вразвалку, сутулясь, держа руки в карманах, шёл второй — чуть ниже ростом и уже в плечах. Большерукий — так про себя назвала его Маша — был в кепке, рубашке с короткими рукавами и в свободных голубых джинсах. Руки и вправду были мощными, с массивными бицепсами и широкими предплечьями. «Походкой воровскою» — вдруг вспомнилось Маше. За спиной у него висел рюкзак, который она разглядела, когда большерукий, коротко кивнув Гюнтеру, пошёл в сторону от него.

Лидии нигде не было видно.

— Привет, девушки, — сказал Гюнтер по-русски, подходя.

Анна и Маша поздоровались.

— Подождём в машине? — расслабленно улыбнулся Гюнтер, показав на стоявшую неподалёку машину — ничем не приметный серый минивэн.

Резон был, стоять под городскими камерами видеофиксации долго не хотелось, потому обе сели в машину. Двери закрылись, и автомобиль тронулся, едва Маша и Анна успели расположиться на заднем сиденье.

— А Лида? — вскрикнула Маша скорее для порядка, потому что понимание уже пришло.

Чёрный пистолет, который Гюнтер положил на колено, накрыв узкой холёной ладонью, сомнений не оставлял.

— Лида не придёт, — коротко сказал он.

Очень утомительно ждать вечера жарким городским днём. Никогда и нигде София этого не любила. Жаркая летняя Москва была ужасна, и Тамбов летний, хоть и маленький, но тоже безумно тяжёл в жару, и Новосибирск, и Ярославль, и даже Питер.

После утреннего разговора с Викой София поговорила с Ибрахимом, которого пришлось успокаивать. Он разъярился, темперамент, что поделаешь. Никогда спокойно не жила, постоянно пытались кого-то ввести поближе, на решение какое-то натолкнуть, а от чего-то, напротив, отговорить. Казалось бы, и страны той нет, откуда уезжала, и люди там теперь другие, и правители. Название оставили стране, да и только. И люди остались — из тех, что жили там. Одни сидят, другие сажают и надзирают.

Вокруг жизнь клубится, народы строят цивилизации, а эти всё сажают и сидят. У всех идеология. У первых — чтобы загонять остатки своего народа в лагеря, а у вторых — чтобы сидеть и рожать новых сидельцев. Местами меняются, а то как же, идеями — тоже. И сажать, и сидеть нужно идейно, в тех местах это всегда умели, с Конвенцией или без.