Агами

Глава 19. Хозяин «Печоры»

Денис Александрович любил вечер и чем старше становился, тем меньше стеснялся этого. Ровно в 18.00 он выходил из кабинета, сколь важными бы ни были дела. По молодости и рьяности возбуждался, когда вызывал шеф. Чем выше занимал должность, тем важнее становились шефы и причины вызовов. Но возбуждение это постепенно теряло остроту, хотя случалось всякое: расскажи кому, ответит, что опаснее и важнее некуда. Опыт, думал Денис Александрович, вот в чём он заключается — в онемении нервных окончаний. Ты просто перестаёшь чувствовать.

После Конвенции, ареста и возращения на службу с серьёзным повышением в должности, Денис Александрович часто ловил себя на мысли, что не может представить себе чего-то по-настоящему пугающего и способного терзать болью и сомнениями изнутри. Он хорошо спал и не терял аппетита. Сохранил спортивную форму: соответственно возрасту — шутила жена, когда он иногда, усмехаясь, рассказывал, что проверял функциональные показатели и они снова немного снизились. Но он всё равно сильнее сверстников в спортзале. «Сильнее, ты всегда был сильнее», — говорила Татьяна. Было смешно, конечно. Раньше ты был просто сильным, а сейчас — «соответственно возрасту». И возраст сильнее тебя, каким бы ты ни пытался казаться самому себе.

Первые годы после возвращения нравились Денису Александровичу безоговорочно. Власть, к которой он так долго шёл, обволакивала его мягким туманом, проникла куда-то внутрь, стала им самим. Власть давала силу управлять другими, почти неограниченным их количеством, и почти без ограничений определять их судьбы. Власть оказалась универсальным растворителем зла. Сколько бы его ни было сотворено — власть объясняла и оправдывала всё самим своим наличием и своей необходимостью.

Денис Александрович очень скоро, возможно, потому, что время было сконцентрировано и рождало поток событий необычайной важности, сначала почувствовал, а потом принял как должное то, что вынужден быть неограниченно жестоким. Это оказалось обязательным условием сохранения власти над кругом людей, которых он должен был интегрировать в новую реальность. И тех, кого не мог или не хотел. И тех, кто не хотел сам. И тех, кто интегрировался и разочаровался.

А ещё у власти оказался крайне приятный бонус, побочный эффект. Выяснилось, что можно не переживать об ошибках. Решение, которое претворяется в жизнь, и неважно, правильное оно или нет — вот что такое власть. И неважно, какой результат повлечёт это решение: власть нуждается в любом и любой переварит. Эффективность решения не имеет значения. Одно лишь условие нужно соблюдать — не позволять, чтобы в решениях усомнились те, в отношении кого они принимаются, а тех, кто усомнился, — нейтрализовывать.

Осадок. Не давал покоя лишь он: какое-то смутное и малообъяснимое ощущение, что не всё идёт так, как надо, или, если совсем честно, всё идёт гладко, но не туда. «Налипли», вспоминал он слова Джона Смита, который вербовал его в «Мирном», арестованного, лишённого всего — званий и должностей, карьеры, семьи. Власти. Вы налипли — как мухи на ловушки. Этих мух можно не убивать, говорил тогда Джон Смит, вреда от вас нет.

Он оказался, конечно, не Джоном и не Смитом, но это неважно, иначе и быть не могло. Остался куратором Дениса Александровича, а это означало, что был всесилен по отношению к нему. Властен, насколько можно быть властным в отношении человека, которого всегда можно лишить всего и поменять на кого-то другого, да хотя бы на того, кого сам Денис Александрович и воспитал.

Но не это, не власть куратора давила беспокойством, нет, с этим каждый чекист приходит на службу и с этим живёт в пенсионной отставке до конца. Привыкает к добровольной беспомощности перед своим Personal Jesus в частности и всемогущим пантеоном в целом. Переживает, если вдруг возникает подозрение, что рассердил или потерял доверие.

Волновало другое. У власти выявился и стал всё отчетливее год от года проявляться один, но системный порок. Люди. Те, что должны жить решениями Дениса Александровича. Их становилось всё меньше. Они вживались в новые агломерации и растворялись в них. С ними уходила власть. Конечно же, Денис Александрович убеждал своих, что они будут нужны всегда, ведь даже интегрированных нужно контролировать. И те, что поглупее, верили. Он доказывал кураторам, что полномочия службы надо распространять и на интегрированных, его слушали, ему улыбались, но границы оставляли прежними — ваши полномочия завершаются в кластерах коренного населения, интегрированные выходят из сферы ваших полномочий. Довольно того, что в переходный период в пенитенциарные кластеры направляются преступники из вновь прибывших. Что тоже, по мнению аналитиков Конвенционального совета, способствует интеграции.

И способствовало, что и говорить. Один за другим кластеры закрылись за ненадобностью, последние два общегражданских за Уралом — в прошлом году. Пенитенциарные, в которых Денис Александрович не сомневался, тоже сжались до одного — «Печоры». Ликвидированы даже «ЗФИ», «Мирный» и вообще все якутские. На их месте выросли гражданские поселения. А в них власти УПБ не предусматривалось.

Хозяином «Печоры», вот кем я стал, думал Денис Александрович. Предавать то, что даже предавать поздно, и властвовать над теми, кто в твоей власти не нуждается, — вот что осталось. Вкупе с осознанием того, что он и вообще все, кто что-то мог, опоздали с этим пониманием на полвека. Даже тридцать лет назад понять это было не поздно. А сейчас цена этому пониманию грош, а назначение — оставаться осадком в душе человека, властвующего над тремя миллионами людей, живущих в последнем кластере и ещё не обнаруживших за забором мира.

Страшна не временность власти сама по себе, а временность неотвратимая, обозримая в том близком будущем, где ты ещё жив, в уме и способен страдать. Как это воспринимать — как предназначение или как вызов? Нет смысла думать об этом, если твоё назначение — отвечать на вызовы и создавать их другим.

Подошёл вечер, и Денис Александрович вышел из кабинета. Помощник поднялся, посмотрел выжидательно.

— Перекуси пока. Буду через час. Работа ещё есть. Закажи кофе и бутерброды, — коротко приказал Денис Александрович и ушёл.

Лидия Фельдман, очень сообразительная, понимающая с полуслова и даже без слов, была его помощницей долго. Справлялась, но было видно, что не её это. Шире мыслила, хотела работы и поездок, оперативного пространства. Перспективная, а значит, нужно идти в оперативную работу. Рост может быть только оттуда. Говорили об этом в последней совместной командировке, вечером, после бутылки Luce, старого и прекрасного. Денис Александрович разрешал себе иногда вот так, безобидно, ужинать с Лидой. Помнил и ценил, как она стреляла в Сергея, как ликвидировала Давида Фельдмана. Держал дистанцию. Не только потому, что видел тогда её настоящую, сильную и холодную, но и потому, что не хотел рисковать — Лида обещала вырасти в большого функционера, нужно было лишь поддержать. Аккуратно. Забравшиеся наверх по головам других и получившие власть не любят тех, кто пользовался ими в прежней жизни. Это Денис Александрович знал наверняка.

Допустимые шаги к нему Лида прогнозируемо сделала при первой возможности. Получив мягкий отказ, попыток не повторяла. А собеседником оказалась идеальным — слушающим, думающим и немногословным.

— Берлин, Лида, вот наше болевое место, — объяснял он ей тогда.

Долго объяснял. Обстановку. Задачу. Цель и подходы к ней.

Лида слушала, думала, задавала короткие вопросы. О Софии Керн она знала, но ожидаемый вопрос задала:

— В чём необходимость нейтрализации? Таких много. Уехали, эмигрировали, пишут. Недовольные, но такие всегда были и всегда будут. Допуск на недовольных нужно оставлять в любых расчетах, вы сами нас так учили. Самых влиятельных надо брать на контроль. Вербовать, в конце концов. Опыт имеется.

Лида в такие моменты говорила короткими фразами, без лишнего. Денис Александрович любовался даже неосознанно. Лида чувствовала. Ждала ответа, чуть приподняв брови, и глядя в глаза — с уважением, но прямо. Да, далеко пойдёт, нет сомнений.

— Понимаешь, Лида, опасны не недовольные и мыслящие иначе. Сами по себе они достаточно управляемы. Установление оперативного контроля над их группами чаще всего не представляет сложностей: эти люди склонны к рефлексии и тревожности. Как результат — снижение критичности восприятия негативной и компрометирующей информации о единомышленниках, склонность к скорому и публичному суду над ними как над предателями. Всё это от страха за себя и неуверенности в собственной безопасности и устойчивости статуса, причём когда им ничего не угрожает. Не нужно тебе объяснять, что в таких условиях простор для манипулирования этими людьми безграничен. Но есть другие, есть успешные, состоявшиеся пассионарии, — Денис Александрович любил это слово. — Это люди, обеспечившие себе устойчивое материальное и социальное положение. Имеющие обширную сферу влияния. Убеждённые противники органов государственной безопасности. Не поддающиеся вербовке. Контролирующие информационную и личную безопасность. И представляющие угрозу.

— Кому? — спросила Лида.

— Нам, — честно ответил он.

Денис Александрович доехал до парка неподалеку, оставил водителя и охранника в машине и пошёл гулять. Снова думал об ответе на тот вопрос Лиды. Он был очень прост до отсечки 2024-го, до Конвенции. Можно было сказать: «Национальным интересам Российской Федерации». Даже когда их не стало, когда страна начала жить на ренту от углеводородов, сведя свои интересы к перераспределению этой ренты, фраза всё равно звучала хорошо. Солидно.

Ещё можно было сказать: «Интересам государственной безопасности». Но какое сейчас государство? Ответ, казалось бы, вот, прямо перед тобой, висит в воздухе, протяни руку и бери. Всё та же Российская Федерация. Но от прежней структуры государственного управления ничего не осталось, как не осталось и от государственных корпораций, их вообще в первую очередь разогнали. Есть парламент, есть правительство, есть премьер-министр и даже президент — как там его? Выборы есть. И кто же в этой власти? Новые поселенцы и интегрированное коренное население. Полномочий в отношении них у Управления президентской безопасности в целом и лично у Дениса Александровича нет. Его полномочия — пенитенциарный кластер «Печора». Население, которым он мог управлять, которое признавало и не сметало по каким-то причинам с лица земли его «государственную безопасность», осталось только там. Остальным он не был нужен: они жили, радовались и не боялись ни его, ни того, что он нёс с собой.

«Мнимое величие и реальные пытки — вот всё, что есть у органов государственной безопасности. Даже государства уже нет», — сказал два дня назад на допросе профессор Берман, которого Денис Александрович решил профилактически поморозить три-четыре года в «Печоре», уж очень стал своеволен. Допрашивал профессора Игорь Сидоров, сотрудник из новых, рьяный. Излишне рьяный, Денис Александрович даже морщился от некоторых сцен, когда смотрел нарезки видео с допроса.