Утренняя звезда

9

Наступил март, а мороз все еще свирепствовал. Никто в Карачае не помнил таких долгих лютых морозов.

Трудно приходилось беднякам. Нечем кормить лошадей и скот. Ничтожные запасы сена и соломы давно съедены.

Каждый бедняк в ауле готов продать последнюю шубу, лишь бы не голодал скот, да кто ее купит-то?

С раннего утра кузнец Алауган без отдыха работал в своей кузнице. Когда наконец решил немножко передохнуть, в дверях показался старшина Добай. Поздоровавшись с Алауганом, он сказал:

— Подкуй, пожалуйста, мою лошадку, а то в гололед ноги у нее скользят, упасть может.

Алауган вышел во двор, и взгляд его отметил гладкую, блестящую спину откормленной лошади старшины Добая. Сердце Алаугана сжалось — он вспомнил о своем, погибающем от голода жеребце. Со вчерашнего дня конь ого не может подняться на ноги — так он отощал и ослаб от голода.

Когда лошадь Добая была подкована, старшина, не заплатив и копейки за работу, попрощался. Но Алауган нерешительно подошел к всаднику и сказал:

— Добай, я очень прошу, хотя бы клочок сена дай для моего коня, он совсем погибает от голода.

Укутывая голову белым башлыком, Добай помедлил немного.

— Ты же видишь, Алауган, все у меня просят сена. Если каждому я буду давать хотя бы клочок, что у меня останется? Подумай, если у меня кончится все сено, у кого я буду просить? — Добай тяжело вздохнул. — Ну, ладно, уж так и быть, возьми немножко и покорми своего коня. — И, пришпоривая лошадь острыми носками своих черкесских чарыков, умчался.

Алауган сделал было шаг за ним, чтобы взять обещанное сено, но тут же решительно повернулся и пошел назад. «Проклятый, прибрал к рукам всю землю, — с ненавистью думал Алауган. — Стога сена стоят, как Эльбрус… А тут клочок сена дать жалко! Нет, не буду брать! Черт с ним!..»

Войдя в конюшню, Алауган подошел к своему коню, тот с трудом повернулся к хозяину и посмотрел на него потухшими глазами.

Алауган присел, погладил коня по гриве, поцеловал в глаза. В конюшне не было ни единой соломинки. Алауган пошел в сарай, набрал немного картошки, оставленной на семена, и стал по одной скармливать коню.

Алауган любил своего коня. Отец Алаугана получил его за свой долгий труд у Чомая. Алауган был счастлив и ухаживал за ним, как за ребенком. А теперь его любимец подыхал с голоду…

Алауган потянул коня за узду, пытаясь поднять его. Умный конь, не желая обидеть хозяина, сделал последнее усилие и поднялся.

Недалеко от кузницы Алаугана, во дворе большого, крытого железом дома Добая, стояли огромные стога сена. Держа коня под уздцы, Алауган подошел к деревянной изгороди позади дома. Мускулистые руки его без труда оторвали доску, другую, третью… Теперь конь свободно мог пройти к стогам. Он с жадностью накинулся на сено.

Алауган уже ничего не боялся. «Не уйду отсюда, если против меня встанет даже весь мир!» — думал он. Конь жевал жадно, пучками вырывая из стога ароматное сено, и на сердце Алаугана становилось спокойнее…

Дрожа от холода, подбежала к изгороди Джакджак. Увидев Алаугана, кормившего коня во дворе Добая, она заголосила:

— Ой, парень, что ты натворил! Уходи скорей! Ради аллаха, уходи, пока не заметили!

Но Алауган и не думал двигаться с места. Джакджак замолкла и стояла как вкопанная.

— Начинает, бедняга, приходить в себя, — улыбаясь, проговорил Алауган.

— О-о-х, аллах мой, да ты никак с ума спятил? Иди, иди отсюда! — шептала Джакджак.

— И не подумаю даже. Его скотина обжирается, а мой конь издыхать должен?! Вон в Пашинке рабочие разгромили фабрику своего хозяина. И правильно сделали. Русские рабочие поднимаются даже против самого царя, а мы что? Все боимся какого-то Добая!

— Ах, аллах, аллах мой! Да что ж это такое!.. Что ты говоришь! А вдруг старшина услышит?!

— А ты поди послушай Нанаша! Он тебе не то еще скажет!

— О-о-х, парень! — вздохнула Джакджак. — Если б ты только знал!.. Чтобы достать немножко сена, мы зарезали свою единственную телку, потому что бедный мул наш совсем протягивает ноги с голода. А не привести ли и мне его сюда, а?.. Как ты думаешь? — вдруг тихо спросила Джакджак.

— А чего тут думать, приводи, конечно! — решительно сказал Алауган.

Джакджак понеслась к своему дому и очень скоро привела мула, бока которого, казалось, уже срастались.

Вечером, когда Добай спускался с верхней части аула, он увидел возле своих стогов сена людей, кормивших скот. Добай обомлел, язык его будто присох к гортани. Крепко сжимая в руке плетку, он некоторое время сидел на лошади неподвижно, с открытым ртом. Потом рванул коня к стогам и стал хлестать плетью куда попало.

Сердце зашлось от ненависти у Алаугана, распрямились его богатырские плечи. Кузнец подбежал к Добаю и, крепко сжав его руку, заставил бросить плетку. Добай потянулся было к своему нагану, но тут Сослан, кормивший свою корову, вмиг подскочил к Добаю, вцепился зубами в его руку, укусил и исчез.

— Та-а-к! Нам нельзя носить оружие, а сам хватаешься за него! — Алауган подошел к Добаю вплотную.

— Это не мой приказ, а самого царя! У меня есть законное разрешение на оружие! — выкрикивал Добай.

— У тебя есть законное разрешение стрелять в народ?! Так, что ли?!

— Если разоряют мое богатство, что прикажете делать?! Благодарить вас за это?! — орал во все горло Добай. — Берете, значит, пример с русского мужичья?! Ну, погодите ж! Я покажу вам, как поднимать на меня руку! — Он пришпорил коня и ускакал.

— Известно, куда он помчался, — сказал Алауган. — Пашинка — его излюбленное место! Только сегодня уже поздно, туда он не доберется. Эй, люди, — вдруг повысил голос Алауган, — у кого нет корма для скота — веди сюда, пусть наедается.