Верховья

12

Они медленно шли к реке уже привычной дорогой, не чуя никакой беды. Жизнь и работа у них налаживались, поварихи уже привыкли к их распорядку, знали, когда и что они любят есть, как надо готовить. Хотя сплавщики были непривередливы. Как, например, сегодня — позавтракали вчерашними щами и кашей да еще и похвалили. И девчонки повеселели, Настасья даже напевала, думая, что в обед суп-лапша с консервами придется мужикам тоже по вкусу.

Никто — ни поварихи, ни сами сплавщики — не знали еще, что весь их сегодняшний день был предопределен этой ночью, когда от правобережного верхового штабеля оторвало закомелистую старую пихту. Она тяжело, почти вся погрузившись в воду, отошла от берега и медленно, тише течения, двинулась вниз. На узком кривуле вершина ее врезалась в луговину, а комель развернуло поперек реки. Его бы протащило дальше, как не раз было уже за ночь, но на дне в этом месте была затопленная елка с вывороченными корнями. Елка, подмытая потоком, тоже путешествовала по реке, много раз цеплялась корнями за дно, но ее смывало течением или сшибало бревнами. Здесь же она «ухватилась» намертво. Теперь на нее навалилась пихта, и плывущие сверху бревна стали останавливаться. Когда мужики уходили на завтрак, затор из бревен уже начал расти, бревна крепко упирались лбами в берега, и бревенчатый пыж рос и рос.

Весновщики вышли к реке, а вода уже переливалась через берега и затопляла лес. Стрежнем, стопленные паводком, плыли целые штабеля, на плаву тихо рушились, и растекались во всю ширь реки.

— Козел, мужики! — закричал Княжев. — Всем вниз! Бегом!

Люди, суетясь, запрыгивали на штабель, а штабель уже шевелился, рушился и отходил в стрежень, хватали свои багры и прыгали обратно. Кто-то кинулся кустами вдоль берега. Княжев рявкнул вдогонку:

— Назад! Путаники... На бревна! Становись на бревна! Водой! — А сам уже подтягивал к берегу толстую сосну и прижимал ее к другой. — Становись попарно! Луков, бери Мишку!..

Луков, прижав к берегу две ровные елки, кинул поперек их свой багор и, наступив на него ногой, держал бревна у берега. А сам, яростно стиснув зубы, перегибал много раз проволоку, стараясь переломить ее.

— Чего ты там возишься? — крикнул ему Княжев, выгребая багром на стрежень.

— Схвачу немного, — подсовывая под бревна проволоку, прохрипел Луков, — а то парнишку утопишь...

— Хрен с ним, пусть знает, как весновать! — прокричал уже с поворота Княжев, стоя враскорячку на бревнах.

Мишка переживал — уже все отпихивались от берега: Сорокин, Ботяков, русый моряк, — кто в паре, кто в одиночку, — и устремлялись вниз.

— Крест на тебе ли? — улыбнулся Мишке Луков. — Прыгай! — И больше не оборачивался, начал толкаться багром в стрежень.

Мишке показалось, что Луков даже рад затору, неожиданному делу, где он может развернуться во всю свою силу.

Обхватив подошвами ног бревна, Мишка изо всех сил сжимал их, чтобы они не крутились. Так всегда делали сплавщики. Мишка и сам так катался на бревнах, но то было летом, в жару. А тут — в сапогах, в фуфайке, на берегах снег... Ноги дрожали, кобылка была «живая», и проволока, казалось Мишке, расползается.

Их тащило то боком, то задом наперед, разворачивало так и этак, и они замирали от страха. Бревна всюду плыли густо, и это немного успокаивало. Иногда кобылка[7] упиралась торцом в берег, ее разворачивало, и Луков смеялся, тревожно оглядываясь на Мишку. Это сближало их, заставляло одинаково думать и действовать. По бревнам каждый из них чувствовал, когда уставали ноги у другого, и по очереди приседали, опираясь руками на шест, положенный поперек бревен. А второй в это время вовсю работал — греб или толкался шестом, чтобы не навалило на берег...

Мелькали за кустами Ботяков со Шмелем, вода всюду бурлила, и чем ниже, тем все больше затопляла кусты и луговины. Луков смотрел на это молча и думал про себя, что теперь двумя десятками багров вряд ли разобрать этот затор.

Но вот течение стало спокойнее, и скоро они спрыгнули на твердые бревна пыжа. Побежали по ним в самое начало затора, где в разных местах мужики уже пробовали вытолкнуть самые «вредные» бревна.

Река была перегорожена намертво. Некоторые из бревен еще шевелились, с дрожью поднимали комли из воды, задирали их высоко вверх и так застывали. Другие вылезали из воды на берег, копали лбами луговину, издавая натужный сдавленный скрип. Оскальзываясь и падая, весновщики кричали, размахивали руками, и не знали, что делать.

Не бегал только Сорокин. Он один стоял посреди затора, держась за свой багор, будто за мачту.

— Не выйдет, ребятишки! — наконец сказал он, глядя на одного Княжева. — Пустое все. Теперь надо большим клином брать по самому стрежню. Вместе с задевой. Прообедали мы, мать честная!.. Ботяков с Луковым! Берите по ваге — жми от берегов. А мы все в середину.

— Подходи! — обретая уверенность, закричал Княжев и поплевал на рукавицы, которые и без того были мокрые:

— Ра-аз, два-а... Взяли! Э-ще-о взяли! Перетыкай в другие... — и опять поплевал на руки. — Разом! Взяли!.. Не останавливайсь... Шевелится-а!.. Жми, жми!.. Играй вагами! Слаби, слаби!.. Давай, матушка-а!..

— Ломи!.. Ходом, ходом! Э-э-э!.. — закричал и Луков на последнем дыхании. И все подхватили утробно, медленно переступая по бревнам.

— А-а-а!.. — летело по лесу. И мужики, веселея, забегали по ожившему затору.

Пыж сопел, выплескивая изнутри скользкие бревна. Заскрипело протяжно.

— Ботяков, Шмель, Мишка — все на бревна! Становись снова на бревна! — командовал Княжев. — Провожаем вниз... Остальные берегом! По кривулям! Сорокин, втроем кверху! По всей реке. Дежурить до вечера! Расходи-ись!