Верховья

32

В полдень вышли к большой просторной реке. Дорога кончилась, пристани еще не было, но стоял у берега обрывок какого-то плота, и не видно было ни людей, ни теплоходов. Широким выпуклым руслом медленно тянулось белое крошево льда и пены, раздваиваясь и как бы сваливаясь от середины к берегам. Со знакомой радостью попрыгали на бревна и пошли по ним на середину плота. Там сняли мешки, уселись на сухие теплые бока елок и стали закуривать, переобувать сапоги, умываться...

— Вот на плоте и поплывем! — с восторгом сказал Ботяков. — Иди, отдавай конец, — кивнул он Чирку.

— К сенокосу как раз успеем, — вставил Луков, и все засмеялись, принялись раскрывать свои мешки, доставать хлеб, кружки...

И Мишка понял, что собираются обедать, так и говорили все «обедать», хотя уже распечатывали водку и наливали в кружки. «Вот, значит, почему заходили в магазин и покупали «подарки домой», — подумал Мишка. — Оказывается, брали и эти «подарки».

Однако Мишка никого не ругал, не укорял. Ему было тоже хорошо, как и всем: на реке, на бревнах, к которым уже привык, под теплым весенним солнцем. Ему тоже захотелось погулять по весенней земле, поглядеть просыпающийся после зимы мир. И он видел, что и все так настроены: и Княжев с Луковым, и Чирок, и даже Сорокин. И не было ни у кого и малейшего сомнения, что делают что-то не так, неправильно.

Наблюдая, Мишка заметил, что никто не налил себе много, а выпили как-то скупо, умеренно, хотя Княжев уже и не делал никому окорота.

Постепенно из оживившихся разговоров Мишка понял, что обратная дорога так и планировалась — весенней Волгой, на каком-нибудь попутном катере, или теплоходе, или даже на плоту, что не раз делали, потому как сплавщиков берут всегда охотно, как людей на реке своих.

Услышав это, Мишка обрадовался, что, может, и не придется больше идти долго пешком.

Сидели, ждали... Кто-то уже спал, развалившись на широких стволах елок. Ботяков с Луковым, а с ними и Чирок громко обсуждали, откуда этот плот, на котором сидели, и аварийный он или нет, и когда за ним придет катер. С ними по-взрослому спорил Шаров и, уже не оглядываясь на бригадира, держал в руке пустую кружку.

Неожиданно возник на середине реки катер, таща поперек течения какую-то легкую баржонку. Откуда он взялся, этот катерок, никто не заметил. Первым узрел его Ботяков и как был с портянкой в руке, так и побежал босым по бревнам на край плота. Выбежал и замахал портянкой, как бы подзывая катер к ноге и показывая свободной рукой на бригаду. Но катер и без того шел к плоту. Завыла сирена, и Ботяков с радостью кинулся назад к бригаде:

— Давай грузись!..

Все торопливо хватали свои рюкзаки, сапоги, портянки и бежали к катеру. Но капитан открыл дверь из рубки и показал рукой на баржу.

Низкую маленькую баржонку придерживали с плота руками и по одному прыгали в нее, в трюм. Прыгали поспешно, потому что опять завыла сирена, давая знать, что катер отходит. Маленькая чистая баржонка без шкипера была с деревянным сухим настилом по днищу. И они повалились на этот пол, будто в избе. Оно и вправду было тут хорошо. Не задувал ветер, и ласково грело с ясного неба солнышко. И не видно их тут было, но и они ничего не видели, кроме неба. «Но зато безопасно, уж никто не вывалится», — подумал с удовольствием Княжев. Видимо, так думал и капитан катера, потому и посадил их охотно.

Походив по судну взад-вперед, Княжев наконец присел спиной к борту и раскрыл перед собой рюкзак.

— Ну, теперь дома! — обуваясь посреди трюма, заключил с радостью Ботяков. Все свое имущество он притащил на баржу в охапке и теперь сидел, разбирался. Чирок ходил по днищу большим кругом, вдоль бортов, будто ему тесно тут было и он искал выхода. Ближе к корме собралась особая компания — играли в карты...

Плыли долго, успели и выспаться, и наговориться. Уже темнело, и Мишке не терпелось выглянуть — узнать, где плывут. Ботяков начал было поднимать его на свои плечи, но Княжев одернул:

— Выкинуть захотел? Всем сидеть на дне! Капитан без вас знает...

Наконец баржа обо что-то стукнулась, на носу по железу палубы загремели шаги, баржу пришвартовали, и кто-то спустил к ним в трюм трап:

— Вылезай!

Первым полез Ботяков и, едва голова его поднялась над бортом, замер на трапе.

— Чего это? — спросил он.

— Кострома! Чего еще... — ответили там.

— О-е-о!.. Ты что не сказал? — и Ботяков начал ругаться, оправдываться, полез наверх, совсем забыв о бригаде.

Все были ошарашены, с гневом напали на Ботякова, тот еще раз на матроса... Но делать было нечего: вместо дома приплыли на ночь глядя в Кострому — и стали от дома в три раза дальше, чем были.

И разом все приуныли, избегали глядеть друг дружке в глаза, заспешили уйти скорее от реки, от капитана, как от стыда...

Поднимаясь улицей вверх, постепенно смирились со своим положением и наконец решили, что так даже лучше. Можно походить по магазинам, купить кое-что домой: «Чай, перед праздниками все есть. А специально ехать — не соберешься все лето...»