Горюч-камень

19

Непереносимо показалось и ожидание у Костяники. В кабинете было людно, накурено и, по правде, не до посторонних. Обсуждалась готовность к разработке Большого Матвея. Павлюченков посидел, послушал и хотел было уйти.

Но Костяника остановил его:

— Сейчас мы закончим. Подождите…

— Хорошо, — вздохнув, согласился тот. — Я покурю пока в коридоре.

Минут через десять, отпустив собравшихся, Костяника пригласил:

— Прошу!

В голосе невольно прозвучало желание во что бы то ни стало избежать осложнений. Павлюченков бросил докуренную папиросу и вернулся.

Окна в кабинете были открыты, но кислый запах табачного дыма не выветрился. Костяника сделал вид, будто доволен тем, что видит следователя и что тот побывал в шахте.

— Ну как? Посмотрели нашу Соловьинку? С людьми потолковали?

— Почти со всеми очевидцами аварии.

— И какие выводы сделали?

— Ну, не так скоро, — прикинулся простачком Павлюченков. — Выводы — дело начальства, а мое — восстановить обстановку, предшествовавшую катастрофе.

— Не стоит так громко: катастрофа. Скорее — происшествие, несчастный случай.

Костяника словно пытался разоружить его, заставить глядеть на все, как на простую случайность. Павлюченков не поддался.

— Ничего не поделаешь. Привык называть вещи своими именами.

Разговор что-то не получался. Но не в привычках Костяники было отступать, даже при более серьезных неудачах.

— А что говорят очевидцы?

— Очевидцы подсказывают: комиссия горного надзора, расследовавшая причины аварии, подошла ко многому по меньшей мере предвзято.

Угольные брови Костяники подскочили вверх, изогнулись.

— Акт комиссии для меня прежде всего, — внушительно сказал он. — И мы обязаны считаться с ним, как с официальным документом.

— До тех пор, как не установим, что он, мягко говоря, фальшивит.

— В чем же он, если на то пошло, фальшивит?

— В том, что представляет виновным не того, кто виноват.

Они отбросили прежние условности и разговаривали теперь начистоту.

— Значит, вы считаете, что электромеханик Журов не виноват?

Павлюченков старался держаться как можно спокойней:

— Дело не в Журове, а в порядках, которые существовали да и существуют до сих пор. Не будь их, не было бы и аварии.

Разведя руками, Костяника даже приподнялся:

— Вот это вы-вод. И Никольчик, по-вашему, тоже не виноват?

— О Никольчике речь особая…

— Ну, если не виноваты Журов и Никольчик, тогда, может, кто-то другой виноват? Может быть, я?

Решив договорить все до конца, Павлюченков не стал скрывать ничего.

— Хотите знать правду? Виноваты в нарушении правил безопасности действительно вы и главный инженер Дергасов. Все остальное — производное от этого.

Озадаченно округлив глаза, Костяника уставился на него.

— Ну, знаете ли, — он хотел добавить что-то еще, но на пороге кабинета появился Дергасов. — Ты только послушай, Леонид Васильич, что нам преподносит товарищ следователь! Виноватит нас с тобой во всех бедах…

Дергасов сделал вид, что ничего другого и не ожидал. Почти не изменившись в лице, он покладливо согласился:

— Руководитель всегда виноват. План добычи не выполнил — виноват, зарплату в срок не выдал — виноват. Вспышка на солнце, град, вихрь, что ни стрясись — виноват!

Павлюченков не удержался от улыбки.

— Ну, во вспышке на солнце вас никто, впрочем, не винит. А что касается техники безопасности, то действительно…

Костяника несговорчиво покрутил головой.

— Как тебе нравится: Журов, оказывается, не виноват, Никольчик — тоже. А нас с тобой, рабов божьих, на цугундер!

— Погоди, Михалыч, — остановил его Дергасов и, обратившись к Павлюченкову, настороженно спросил: — Вы что же, считаете: электровоз забурил в шахту не Журов?

Суше, чем обычно, тот снова подтвердил:

— Нет, не считаю. Электровоз упустил Журов, но виноваты в этом вы.

— Видал? — загорячился Костяника. — Ну и логика!

— Вижу, — сокрушенно отозвался Дергасов. — Вижу и удивляюсь, что…

— Я облазал всю шахту, — перебил его Павлюченков. — И удивлен, как при таком состоянии техники безопасности авария не произошла раньше!

Дергасов попытался возразить. Лучше всего было сослаться на кого-нибудь более авторитетного, и он вспомнил:

— А вот горный надзор считает иначе.

— Горный надзор мог и ошибиться.

— Кажется, Никольчик подкинул-таки вам в прокуратуру свою идейку насчет Журова.

Костяника с жаром поддержал:

— Ну конечно! А сам…

Покраснев, Павлюченков даже не ответил ему.

«Неужели они считают меня простачком в самом деле? — самолюбиво подумалось ему. — Ну-ну! Посмотрим, кто скорей расколется?»

— Никольчик не уходит от ответственности, — холодно заметил он Дергасову. — Тогда, как другие…

— После того, как понял, что спрятаться не удастся и что придется отвечать, — не сдержавшись, резанул тот. — Да-да! Именно после того, как не удалось спрятаться, — и, не меняя тона, обратился к Костянике: — Михалыч, у тебя та самая объяснительная записка, которую он представил после аварии? Покажи ее, пожалуйста.

Костяника достал из сейфа объяснительную записку Никольчика и протянул Дергасову. Развернув, тот передал ее Павлюченкову.

— Вот. Убедитесь сами.

Павлюченков прочел, и из обвинителя чуть не превратился в обвиняемого. Объяснение Никольчика было документом, и, основываясь на нем, Дергасов и Костяника могли наступать.

Почувствовав его замешательству Костяника миролюбиво проговорил:

— Никольчик не Журов, он — командир производства, полностью отвечающий за безопасность вверенных людей. Ему и предъявят обвинение в забвении техники безопасности. С него и спросят… по всей строгости закона.

— Правильнее будет спрашивать с того, кто замазывает преступление, — взяв себя в руки, несговорчиво возразил Павлюченков. — А о тех, кто помогает разоблачению истинных виновников, разговор особый.

Не обращая внимания на его слова, Дергасов взял записку и, сложив, отдал Костянике.

— Убедились? Заставив заведомо пьяного ремонтировать электровоз, Никольчику ничего не осталось, как утверждать, что тот был трезв. Иначе его вина усугублялась бы еще больше.

— Пришлите нам копию этого объяснения, — попросил Павлюченков и, как бы между прочим, произнес: — Кстати, установлено, что Журов не был пьян и мог бы ответить за свои поступки. Вскрытие обнаружило совершенно незначительные остатки алкоголя примерно двадцатичасовой давности.

Дергасов растерялся. Торжествующая ухмылка сошла с его лица, глаза заметались.

— Но жена утверждает, что он пил накануне аварии.

— Это еще нуждается в проверке, — повеселел Павлюченков. Доводы противников оказались явно несостоятельными. — Я вызову ее завтра к себе и выясню мотивы этого.

Поняв наконец, что ничего доброго не получится, Костяника снова попытался обернуть все по-хорошему. Грузный, расплывшийся от жары, он едва умещался в кресле, вытирал платком лицо и шею.

— Нельзя же так, товарищи дорогие! Вина электромеханика Журова не вызывает сомнений. Что касается техники безопасности, то она, как отмечено в акте горного надзора, за исключением отдельных моментов, у нас на уровне. И я…

— С техникой безопасности в шахте из рук вон плохо, — перебил его Павлюченков. — Если не хуже!

Дергасова взорвало:

— Вы не горняк. Люди более компетентные, специалисты, всё, что считали необходимым, отметили в акте…

Телефонный звонок прервал их спор. Костяника взял трубку.

— Девятка слушает. Да, я, — лицо его не выражало ничего, кроме скуки и равнодушия. — Здесь. Сейчас передам, — и, протягивая через стол трубку, сказал Павлюченкову: — Вас разыскивают…

Звонили из прокуратуры. Мамаеву понадобилось обвинительное заключение по делу о хищениях в горторге. Оказывается, срочно запросили в область.

— Хорошо, — выслушав, сдержанно отозвался Павлюченков. — Сейчас приеду.

Отдуваясь, Костяника почувствовал, что это как нельзя кстати. Затянувшийся спор не сулил ничего хорошего. Положив трубку, он поднялся и, прощаясь с Павлюченковым, на всякий случай пошутил:

— Где мои двадцать лет? Ох и любил я… вроде вас!

— Мне уже скоро тридцать, — улыбнулся Павлюченков. — А доспорить нам еще придется. В официальном порядке.

И, увидав в окно подошедший автобус, заторопился к остановке.

«Что там стряслось? — недоумевал он, вспомнив о понадобившихся Мамаеву материалах. — Чуть не месяц никому дела не было, а теперь…»

Следствие еще не закончено. Всю последнюю неделю Павлюченков занимался делом о хищениях параллельно с изучением причин аварии и, вопреки прямому указанию начальства, даже отложил его, увлекшись открывшимся в шахте.

Тяжело переваливаясь на выбоинах дороги, автобус тащился в Углеград, а он сидел у раскрытого окна и глядел по сторонам. Пахло молодым медвяным сенцом, набегающей свежестью мимолетного дождичка, от которого дружней и гуще идут в рост хлеба и шумней говорят деревья.

Ему действительно было уже около тридцати, а горячности — хоть отбавляй. Она нередко создавала ненужные осложнения в работе, а подчас заставляла и ошибаться.

«Опять не удержался! — досадливо корил себя Павлюченков, вспомнив разговор с Костяникой и Дергасовым. — Ну, к чему было говорить им об экспертизе? А еще чуть не брякнул про Янкова. Да они бы его так скрутили, что…»

Но одновременно он был доволен, сойдясь лицом к лицу с противниками. Когда следствие будет закончено, суд установит, кто из них прав. Виновные ответят за свои проступки, а в шахте наведут порядок, чтобы никогда больше не могло повториться случившееся.

«Валя, наверно, ждет, — вспомнил он, сходя с автобуса в центре города. — Забегу на минутку в прокуратуру, узнаю в чем дело, — и обедать!»

Едва он появился, секретарша упрекнула:

— Ну, что вы так долго? Арсений Лукич недавно опять спрашивал. Идите к нему!

Мамаев разговаривал с кем-то по телефону. Глаза его были полуприкрыты шафранно-сухими, как бабочки-лимонницы, веками. Сердито сунув трубку на рычаг, он кивнул Павлюченкову, чтобы подошел поближе.

— Где это ты разгуливаешь? Срочный запрос, а тебя нет!

— Я же предупреждал, что поеду на Соловьинку, — не придавая значения его тону, объяснил Павлюченков. — Только вернулся…

— Что у тебя с хищениями в горторге? — недовольно буркнул Мамаев. — Звонят от областного, спрашивают, а я передоверился на старости.

Павлюченков стал рассказывать:

— Следствие почти закончено. Осталось только назначить экспертизу да решить, как быть со свидетелями обвинения.

Мамаев хлопнул по столу суховатой, жесткой ладонью.

— Так что ж ты не решаешь? Какого лешего тянешь?

— Не одно оно у меня, Арсений Лукич, — попытался напомнить ему Павлюченков. — Всё в свой черед…

Окинув его нескрываемо раздраженным взглядом, Мамаев поднялся. Стоя, он обычно высказывался сугубо официально.

— Какое я указание дал? — под стать остальному, перешел он на «вы». — Дело о хищениях заканчивать в первую очередь. А то, чем занимаетесь, сдать в архив. Да-да, за недоказанностью обвинения!

Павлюченков знал по опыту, что лучше не перебивать его, дать выкипеться. Со стороны могло показаться — он целиком согласен с Мамаевым; но когда тот затих — возразил: