Горюч-камень

— Лучше уж совсем не пить, чем так-то… врозь.

— Пряник ты вяземский, — плюнул Волощук, по-прежнему поддерживая его. — Сладок до при́тори, аж с души воротит!

Далеко по магистрали светили фары идущих машин. Трепетная июньская ночь была полна призывно-влюбленного боя перепелов, свистков маневровых паровозов, доброго, запасенного за день, солнечного тепла.

Асфальт на перекрестке отсвечивал накатанно-зеркальным блеском. Перед въездом в Углеград на постаментах виднелись фигуры горняков — в касках, спецовках, с шахтерками и отбойными молотками. Они будто вышли навстречу, приглашают едущих в город. Насмешники прозвали их «Подхалимами», а стоявших у въезда в Углеград с противоположной стороны — «Жалобщиками», отправившимися в область кляузничать о местных непорядках.

— Работать надо, вкалывать! — едва стоя на ногах, корит их Косарь. — Не я ваш звеньевой… а то бы показал.

— Пойдем, Федор, — уговаривает его Волощук. — Ну, что ты всамделе?

— Не-ет, ты скажи им. Кто у нас, на Соловьинке, в передовиках ходит, кто премии отхватывает?

— Пошли, говорю! Спать пора…

Но Косарь заартачился:

— Я сам с ними… у-у!

Стремительно выскочив из-за подъема, машина предупреждающе засигналила светом, пока слепящие ее лучи не уперлись Косарю в спину. Должно быть, водитель вначале принял его и Волощука за дорожных инспекторов и резко притормозил; но затем разглядел, что это всего-навсего пьяные, взял к обочине, стрельнул выхлопнувшим дымком и погнал дальше.

Задние фонари были похожи на раскаленные докрасна тарелки. Рядом с иностранным номерным знаком виднелся советский. Волощук не успел даже разглядеть, что там обозначено. Подхватив Косаря, он потащил его к Северному.

— Раскатывают, — шумел тот, выписывая ногами замысловатые вензеля. — А мы — вкалывай… у-у!

Тимша спал, когда они ввалились в комнату и, стараясь не разбудить, все-таки разбудили его. Щурясь, ничего не понимая со сна, он молча глядел, как раздевался Волощук, как ложился Косарь, и ничем не выражал недовольства, что потревожили. Лишь когда они улеглись, встал и выключил свет.

Косарь засвистал носом, едва только накрылся. Голова его завалилась за подушку, стиснутые кулаки подобрались к подбородку, будто он во сне готовился к драке с любым, кто подвернется.

А Волощуку не спалось. Пока шли, думал — только бы добраться, лечь. Улегся — сна ни в одном глазу. Вздыхая и ворочаясь, он перебирал по порядку случившееся за последнее время — гибель Рудольского и Воронка, нежданное выдвижение и многое другое, чему подчас не было названия.

«И зачем было пить столько? Хотел ведь как человек: культурно отдохнуть, поужинать. А надрался свыше всякого!»

Зря он ходил к игравшим на эстраде музыкантам, зря совал деньги, заказывал «Коногона» и «Шахтерское страданье».

«А уж буфетчице и совсем ни к чему было конфеты дарить, — коря себя, с ощущением запоздалого и непереносимого стыда вспоминал Волощук. — Будут теперь ребята в глаза пылить: пили, гуляли, дарили!»

Потом думы его приняли другое направление.

«Шахтер — крот, да нрав у него не тот!» — пришла на ум давняя, призабывшаяся поговорка. — Ни с кем не сравнить нашего брата, горняка! Нелегкого такого труда ни у кого нет, и удали тоже! — не без чувства собственного достоинства думал Волощук, словно пытаясь оправдать все, что было в ресторане. — Мы всё можем…»

Догадавшись, что он ворочается неспроста, Тимша приподнялся, негромко окликнул:

— Не спится… бригадир?

— Ну, не спится, — хрипло отозвался тот. — А ты чего — впотьмах задачки решаешь? Сколько из одного бассейна выливается, в другой вливается?

— Это мы еще в училище прошли, — сдержанно усмехнулся тот. — Теперь другое…

— Из пустого в порожнее! — достав из пиджака сигареты, зажигалку, Волощук собрался закурить. — Задыми, раз такое дело!

Тимша сел, точно в самом деле собирался взять сигарету. Соколка его смутно белела в полутьме.

— Не надо в комнате курить, бригадир, — сказал он. — Некультурно это!

Как многие курящие, Волощук с Косарем не часто задумывались об этом даже в общественных местах, а у себя — и подавно. Зажигалка вспыхнула и тут же погасла.

— Здоровье свое бережешь? Пра-авильно!

Должно быть, не очень веря, что его призыв будет услышан, Тимша не отозвался. Он хотел было лечь, но вдруг золотой огонек сигареты, описав дугу, шлепнулся у самого порога.

— Не обижайся, бригадир. Я правду говорю.

Волощук озабоченно вздохнул.

— Не знаешь ты еще ничего, петушок. В шахте у нас — штурмовщина, столпотворение…

По-прежнему не соображая ничего, Тимша подсел к нему на койку.

— Нам-то чего переживать?

— Дергас даже отпускников вернул…

— Зачем?

— Премию оторвать хочет! А из-за этого и ребята на тот свет пошли.

Оказывается, поступками людей управляли не только служебные, но и совсем побочные интересы, Тимша как-то не догадывался об этом.

— А что ж в тресте? — вспыхнул он. — Разве там не понимают?

Волощук угрюмо махнул рукой.

— В тресте у него дружки. Им тоже отчитываться перед начальством надо.

Косарь сонно заворочался.

— Спите вы, ду́рики! Наше дело рубать да вкалывать. А начальство само знает что к чему.