Горюч-камень

«Не та у тебя, брат, биография, с которой в партию вступают! — говорил он себе. — Будь счастлив, если отделаешься двумя-тремя годами…»

Чем больше он растравлял себя, тем отчетливей сознавал, что партия для него — всё. Ее идеи вели миллионы людей, связавших свою жизнь с великими предначертаниями коммунизма, и, думая об этом, Никольчик не представлял себе существования отдельно от нее.

— Не знаю, прав ли я? — остановившись в дверях, заговорил он, словно напрашиваясь на одобрение. — Но все равно: больше не могу!

Ничего не поняв, Шаронин обернулся.

— О чем вы?

— Журов не виновен! — взволнованно стал уверять Никольчик. — А у нас нашлись люди, которые не постеснялись очернить его память! Их расчет прост: если виноват Журов — значит, не виноваты они, — и видя, что Шаронин все еще не знает, верить или не верить этому, торопливо и сбивчиво стал рассказывать, как Быструк заставлял его переписывать объяснительную записку, убеждая не подводить руководство шахты. — Если б я согласился, всё было бы по-другому. Но я не могу! За случившееся должны отвечать все, а не один Журов…

Наконец-то Шаронин понял, что его беспокоило. Искренность Никольчика невольно подкупала.

— Скажите: вы беспартийный? — неожиданно поинтересовался он. — Почему?

— Не с моей биографией в партию.

— Ну, не надо забегать вперед. Если все так, вам не придется стыдиться своей биографии.

Никольчик не очень поверил этому.

— В парткоме мое заявление о приеме, — вздохнул он. — Но Дергасов взял рекомендацию обратно. После того, как я отказался свалить вину на Журова…

Шаронин обернулся к Суродееву.

— Это верно?

Тот вынужден был неохотно подтвердить:

— Кажется, да.

— Невелика потеря, — помрачнел Шаронин и, провожая Никольчика до двери, постарался обратить все в шутку. — Значит — зуб за зуб? Пускай!

Возле душевой толпились девчонки, слышался смех. Кто-то мурлыкал песенку о первом свидании, о невысказанной любви.

Костяника окликнул причесывавшуюся перед зеркалом Алевтину:

— Зайди-ка ко мне… красавица!

— Красавицы в кино, товарищ начальник, — отозвалась та. — А я — женщина трудовая. Помылась и домой!

— Зайди, зайди, — повторил он, хотя и опасался, что та еще больше усугубит его положение. — Поговорить с тобой хотят.

Алевтина нехотя согласилась:

— Пойдемте. Только не знаю, о чем разговаривать?

За нарочитой этой смиренностью слышалось явное нежелание касаться того, что было пережито и похоронено, и Костяника понял это. Но что бы ни слышалось, а необходимо было проводить ее к Шаронину.

Щурясь от солнца, Алевтина тряхнула волосами, чтобы поскорее сохли, открыла дверь и вошла первой.

— Здравствуй, Скребницкая! — встретил ее Суродеев. — Познакомься, это — секретарь обкома партии Павел Иванович Шаронин.

— Здравствуйте, — остановилась у порога она. — Хоть бы голову высушить дали…

— Ну, как живешь? Как дети? — возвращаясь к тому, о чем хотел говорить с ней Шаронин, спросил Суродеев. И, точно поясняя, что имел в виду, добавил: — Дело-то вдовье.

— Вдовье, — охотно вздохнув, повторила Алевтина. — Только успевай сочувствующих отваживать!

— Пенсию на детей получила? — поопасся углубляться он. — Кое-чем мы тебе поможем. По линии профсоюза.

Алевтина снова тряхнула волосами. Короткие, золотистые, они будто плавились на солнце.

— Нет еще. Стращают, тянут… не знай чего.

— А чего они хотят… стращатели? — невольно улыбаясь, поинтересовался Шаронин. — Вы вроде бы не из пугливых.

— Дергасов обещал: получишь мол, что по закону при утрате кормильца положено. А начальник шахты наотрез: «Не буду платить! Спьяну аварию устроил, троих погубил. Не буду, и всё!» А какое там — спьяну, если я им это и наклепала.

Предчувствие не обмануло Костянику. Знать бы, что так получится, он давно бы согласился на любую пенсию детям Журова.

— Послушай, Скребницкая, — как можно участливее заговорил Суродеев, не обратив внимания на ее слова. — Ответь нам… только откровенно.

— Что еще?

— Как вы с Журовым жили? Плохо?

Алевтина потемнела.

— Сначала вроде хорошо, близнят даже завели. А последнее время, верно: плохо.

— Не любил он тебя, что ли?

— Нет, любил.

— Так почему же плохо? — не понял Шаронин. — Или — что болтают? Да?

Она недоверчиво обернулась к нему. В глазах блеснуло что-то затаенное.

— Верно.

— Почему же вы не положите конец этим слухам?

— Я бы с моим желанием, — откровенно призналась Алевтина. — Да как?

— Ну, если ты любишь и тебя любят, всегда можно сладить, — поддержал Суродеев. — Выходи замуж!

Алевтина только улыбнулась над его подсказкой.

— С близнятами? Какой дурак на мне женится?

— Тогда, знаешь, гони его в шею, умника своего! — сказал он. — А то сама в дураках окажешься.

— Это бы не хитро, — согласилась она и вдруг беспомощно всхлипнула. — Да стара любовь не ржавеет!