Горюч-камень

23

«Бедовать — не миновать! Хочешь, не хочешь, а это уж так…»

Как ни храбрился Косарь, грозясь, что уйдет из смены, но не ушел. Даже побаивался, что Ненаглядов узнает о случившемся.

Но Волощук сдержал обещание — не проговорился о Метелкине никому. А тот, получив недоданное, больше не являлся.

Работали они по-прежнему, заканчивали вентиляционный штрек. Вслед за ними прокладывались воздушные рукава, бурились водоотводники, подключались насосы для откачки.

В день получки Косарь в знак примирения позвал Волощука в «Сквознячок».

— Пойдем побалуемся! Убоинки душа запросила: надоели пустопостные харчи…

Прежде Волощук никогда не раздумывал — идти или не идти, а этот раз заколебался. Обычно в получку он не отказывал себе в хорошем ужине.

«Не забуриться бы? Или сходить, но не пить?..»

В «Сквознячке» было шумно. Пахло шашлыками и пивом; надрывно стонал насос. Радиола крутила пластинку за пластинкой с хватающими за сердце мелодиями.

Свободных столиков не было. Наметанным глазом Косарь определил, где скоро освободится, помог официантке собрать грязную посуду, переменить бумажную скатерку и, не заглядывая в меню, заказал шесть шашлыков, бутылку «Московской», селедочку и два салата.

Волощук подивился:

— Ты что? Еще кого зазвал? Я пить не буду.

— Разве это выпивка, — добродушно возразил Косарь. — Пить нам с тобой теперь надо аккуратно. Не то, что бывало… в свое удовольствие!

— Ты лучше скажи: кого зазвал? — Волощук огляделся, поискал глазами, нет ли знакомых.

— Да должен вроде подойти один.

— Один или одна? Что-то ты последнее время дома не ночуешь!

— А что? Мое дело — не рожать…

Где-то требовательно и негодующе стучали ножом по тарелке; кто-то беспамятно выводил:

— Уголь, уголь, уголек,
Ты навек меня завлек…
Р-разойдись, шушера,
Едет уголь на-гора́!

От шума и оживления вокруг охватило желание забыться, выпить, как когда-то. Но Волощук тут же одернул себя:

«Уже раскис? Сдался? Не надолго ж характеру хватило…»

Косарь держался хозяином. Против обыкновения он даже не предупредил Волощука о том, что все расходы пополам.

Официантка принесла, поставила закуску, хлеб, пошла к буфету за вином. Ловко двигаясь между столиками с подносом, уставленным бутылками и тарелками, она умудрялась еще улыбаться то тому, то другому завсегдатаю.

Вход был задрапирован плюшевой портьерой, ниспадавшей до самого пола. Из-за нее появился какой-то франт в куцем пиджачке и тощеватых брючках, из которых он не то вырос, не то нарочно выпростал крупные ноги в желтых полуботинках и франтоватых носках.

Косарь вскочил, призывно помахал рукой.

— Знакомьтесь, — сказал он, когда тот подошел к столу. — Ван Ваныч Крохалев. — А это — Лаврен Волощук, — кивнул он франту. — Звеньевой мой… дружок.

— Ого, у вас уже все готово, — присаживаясь, одобрительно и оживленно проговорил Крохалев. — Даром время не теряли.

— Кто теряет, тот воду хлебает, — забористо хохотнул Косарь. — А мы — водочку!

Он принялся за дело. Рюмки оказались всклень, но на бумажную скатерть не пролилось ни капли.

Четвертого, как видно, не предполагалось. Не без любопытства Волощук глядел, что будет дальше.

«Где ж этот стрюк работает? — не принимая участия в застольном оживлении, думал он. — В Углеграде, что ль?..»

— Давай выпьем, Лаврен, — стараясь расшевелить его, предложил Косарь. — Ван Ваныч, будьте здоровы!

— Спасибо. И вы тоже…

Пил Крохалев деловито. Кадык выпирал под запрокинувшимся подбородком и, поросший редкими рыжеватыми волосками, покатывался при каждом глотке.

Едва пригубив, Волощук поскорее отставил рюмку.

— Что ж вы? — небрежно кивнул Крохалев и, достав спичку, поковырял в зубах. — Пить, так пить поровну. Зла не оставлять!

— Пускай пьет по потребности, — миролюбиво сказал Косарь. — Как при коммунизме…

— При чем тут зло? — Волощук медленно забрал в кулак скатерть, сжал. Крохалев, ковырянье в зубах не нравились ему. — Не идет и не буду!

Косарь предупреждающе схватил его за руку.

— Не идет и не надо. Нам же больше достанется! — И, налив Крохалеву и себе, попросил: — Расскажите лучше, Ван Ваныч, как у вас? Что новенького в районе?

Шашлыки оказались на металлических прутках. Лук подрумянился крупными кольцами, распавшимися от жара. Словно не замечая рюмку Волощука, Косарь и Крохалев чокнулись и с удовольствием выпили.

— Строим! День и ночь, — увлеченно махнул вилкой Крохалев. — Чего-чего, ассигнований хватает…

Обильно полив соусом самый лучший кусок и отправив его в рот, Косарь деловито осведомился:

— Что-нибудь интересненькое есть?

— Да не-ет. Хотя, кажется, намечается. — Крохалев тянул, будто набивая себе цену, старался вовлечь в разговор Волощука, но тот отмалчивался по-прежнему. — А у вас отпуска́ скоро?

По обыкновению Косарь прихвастнул:

— Вентиляционный штрек пробьем — ив Крым!

— Тю! Я вам отдых и тут найду, — поддев вилкой кусок шашлыка, Крохалев плотоядно прищелкнул языком. — Лучше Крыма!

Сделав вид, что слышит об этом впервые, Косарь недоверчиво повел готовой.

— Какой отдых? Где?

— На свежем воздухе.

— Да ну-у, — точно не представляя, о чем он говорит, отмахнулся Косарь. — Придумаете! — и хитро подмигнул Волощуку: кто, дескать, этому поверит? Застольные обещанки — наполовину вранье.

— Мое слово — олово, — заверил Крохалев. — Колхоз «Россия» скотный двор ставить собирается. Оборудование завезено, лес есть. За мастерами только остановка.

Что-то озаботило Косаря больше, чем следовало бы.

— В «России», Ван Ваныч, мне несподручно.

— Не все равно, где работать? — не понял тот. — Круглый двор, на кирпичных столбах вокруг силосной башни. Простенки — взабор.

Волощук по-прежнему отмалчивался, ел. Не то, чтобы он не умел рубить взабор, а по-прежнему не хотел связываться.

— Колхоз-то этот мне вроде свой, — пояснил наконец Косарь. — У дядьки я там мальчишкой жил. Только назывался он тогда по-другому: имени Сталина.

— Свой не свой, кому какое дело? — Крохалев не понимал его опасений. — Своему доверия больше.

— И Руженцев — председатель нравный.

Волощук не успел рта раскрыть, как Косарь сообразил, много ли плотников понадобится и кого взять, прикинул, сколько запросить за работу и какой куш отломится ему самому. Пускай только Крохалев отдаст подряд, а уж Косарь подберет кого надо и не забудет отблагодарить его.

В «Сквознячке» было душно, беспутно-шумно. За соседним столом ссорились, припоминали какие-то обиды. Но только в такой кутерьме, как в мутной воде, и можно было обделывать дела, подобные этому.

Размашисто наполнив рюмки, Косарь предложил выпить снова и, едва дав Крохалеву закусить, не откладывая, сказал:

— Может, ты как раз и подгадаешь свой отпуск, Лаврен?

— Не знаю. Вдруг штейгера́ еще какую загогулину придумают, — Волощук не скрывал совершенного равнодушия ко всей этой затее. — А ты как же? Двоих из смены сразу не отпустят.

— А я после работы буду прихватывать, — не унимался Косарь. — Ван Ваныч, вы уж нас не обходите. Мы отблагодарим, как всегда!

Крохалев заметно охмелел, съел обе порции шашлыка. Щеки его точно почугунели, налились фиолетово-бурачной краской.

— Это само собой. Счета́-то, договор оформлять у меня, в отделе строительства, будете. А уж я знаю что почем, я — техник.

Наконец-то Волощук понял, зачем зазвал его Косарь. Затея эта, видно, родилась не сейчас, а может, еще в те дни, когда они прорабатывали его за халтуру в Чернушках.

«Вот ловкач! Хоть из смены гони…»

Наклонившись друг к другу, Крохалев и Косарь вполголоса уславливались о чем-то, заранее требовали не подводить и, по всему видно, не надеялись, что не подведут.

— Уговор дороже денег. Мне, как положено, двести, — предупреждал Крохалев. — А уж я на исполкоме соответственно проведу.

— Три косых, — в свою очередь настаивал Косарь. — Не меньше.

— Хвати-ил! Дай бог две. И то хорошо.

— Две с половиной. На четверых по пятьсот пятьдесят да мне еще сотню. За артельство.

Зачищая тарелку, Крохалев наконец согласился.

— Ладно, постараюсь. «Россия» — колхоз богатый: может, и отломим!

Бутылка опустела. На радостях Косарь хотел заказать еще, но Волощук не позволил.

— Хватит! А то дружинники придерутся.

— Хватит так хватит, — согласился тот. — Ван Ваныч, вы — нам, мы — вам!

У Волощука даже не спросили, что он думает обо всем. Крохалев считал это само собой разумеющимся, а Косарь как-то забыл.

Официантка принесла чай. Впервые Волощук хорошо поужинал и был не пьян: даже чудно́ казалось уходить из «Сквознячка». Достав деньги, он положил свою долю на стол.

— Ты что? — хмельно повел глазами Косарь. — Я угощал! В счет совместной будущей…

— А я в артель не собираюсь. И за угощенье плачу сам.

Крохалев снисходительно попытался урезонить его:

— Ну, это уж совсем ни к чему. Федор Арсентьич от всего, можно сказать, сердца…

Волощук разозлился.

— П-шел ты! Куда подальше…

— Не порти компанию, Лаврен, — старался уговорить его Косарь. — Пойдем проводим Ван Ваныча, потом разберемся.

Субботний вечер был оживлен. Дети играли в прятки, взрослые сидели у домов и в палисадниках. Из распахнутых окон слышались музыка, пение, смех.

Проводив Крохалева до автобуса, Косарь с Волощуком, не задерживаясь, повернули в общежитие.

— Ну, чего ты, Лаврен? — упрекнул дружка Косарь. — Сидел весь вечер, как сыч. Обидел нужного, верного человека…

— Дело́к он, — уничтожающе резанул Волощук. — По нему давно тюряга плачет!

— А почему в артель не хочешь?

Волощук отозвался не сразу. Жалко ли ему было отпуска или самого себя — кто знает.

— Всех денег не переберешь!

— Но стараться надо, — на всякий случай вспомнил давнюю поговорку Косарь. — Так раньше умные люди говорили.

— И потом… не хочу, чтобы глаза халтурой кололи.

Косарь, видно, не терял еще надежды переубедить его.

— За что? Это, ежели хочешь знать, не халтура, а помощь города колхозной деревне.

— За тридцать тысяч.

— А кто сказал, что помогать нужно даром? Помнишь, что про материальный стимул лектор говорил?

Тимша сидел за книжкой, зажав уши ладонями, и, стараясь не слушать музыку за окном, читал. Прежде, бывало, возвращаясь с Косарем из «Сквознячка», Волощук обязательно доставал принесенные этикетки и, разгладив на столе тяжелой, как утюг, ладонью, приобщал к собранным ранее. Задумчиво улыбаясь, произносил вслух:

— «Померанцевая»… «Горный дубняк»… «Рислинг». Это какой же рислинг? Даже не упомнил.

— Вроде кваска. Помнишь: по паре бутылок хватили, а ни в одном глазу?

— А-а, — грубоватое лицо Волощука делалось мягче, разымчивей. Но что он мог вспомнить, разглядывая пестро и безвкусно размалеванные этикетки. — Это когда с водкой перебой был?..

Чаще всего он пил самую обычную «Московскую», иногда — «Столичную», «Кубанскую», «Виноградную», еще реже — какую-нибудь «Петровскую» или «Горилку» со стручком красного перца, сидевшем, как гномик, на самом дне и шевелившемся, точно живой. Затем шли — «Перцовая», «Спотыкач», «Вишневая наливка», «Старка», настойка на корне кориандра, подцвеченная марганцовкой, и всякие другие. Все они были одинаковы.