Горюч-камень

24

Как ни играли, а вентиляционный штрек они все-таки закончили раньше, чем предполагали. Тимша теперь мог и крепить, и грузить, и наращивать пути для откатки; сумел бы, наверно, и с отбойным молотком, как самый заправский навалоотбойщик.

Лавы уходили в глубь месторождения — одна параллельно другой. Почти ощутимо чувствовалась наваливавшаяся тяжесть угольных пластов.

Как-то Ненаглядов показал ему такое, чего Тимша, пожалуй, не увидел бы сам никогда.

— Гляди, угольный пласт как лег — чуть не в два метра! Вот хвощ лапу отпечатал. А на стенке, оборотись: германиевы прожилки проступают!

Точно вспомнив что-то, Ненаглядов выпрямился, посветил вокруг. Тимша почувствовал: таким его и запомнит — с высоко поднятой шахтеркой, зорко вглядывающегося в темную прорезь лавы.

— Уголь-уголек, горюч-камень! Давным-давно, может, миллион лет тому назад, солнышко красное в нем схоронилось, в каждом куске — лучик алый, огненный. Расколешь вот так, — он взял большой, угластый обломок и, положив на ладонь, сильно рубанул ребром другой, — и видишь: он, как живой, с красным солнышком внутри!

Тимше показалось: из разлома и впрямь жарко полыхнула алая косынка пламени, он и не думал до этого, что так явственно, точно в самом деле, наяву.

— Не зря шахтеров Прометеями прозвали, — взволнованно согласился он. — Где-то я читал, что это про них легенда сложена…

Волощук ушел в отпуск, получил путевку в дом отдыха. Но через неделю, придя с комсомольского собрания, Тимша застал его на койке в общежитии и, боясь разбудить, тихонько разделся. Ему показалось, что в комнате едва уловимо пахнет перегаром.

— Нюхай, нюхай, — переворачиваясь на другой бок, ворчливо буркнул тот. — Нюхала теща из-под зятя — не от квасу ли занемог?

Не скрывая, что рад, Тимша бросился к нему.

— Ты чего, бригадир? Не понравилось на отдыхе?

— Пусти, — осторожно отстранился Волощук. — Дом знатный: в имении князя какого-то, Голицына, что ль? Встанешь, поешь, — тут бы на наряд, а ты, как тунеядец какой, до самого обеда время канителишь.

— И что ж ты надумал?

— Не знаю еще. Но только понял: ежели не сбегу — запью.

— Давай тогда ужинать, — смеясь, предложил Тимша. — У меня, знаешь, лещ какой копченый! В тумбочке, на кукане…

— Лещ это вещь, — Волощук, не одеваясь, в трусах, подсел к столу. — Давай, ежели поймал! Я там здорово еду переводить приобык…

Назавтра, не придумав ничего лучшего, они решили сходить в «Россию», поглядеть, как работается Косарю.

Усадьба колхоза была неподалеку от магистрали. Стоило только спуститься в низинку, подняться на противоположную сторону, как она открывалась на горочке всеми своими постройками.

Скотный двор по проекту рассчитывали на сто сорок голов, но Руженцев по-хозяйски прикинул, что разместит в нем не меньше ста шестидесяти. Кирпичные столбы шли вокруг силосной башни, держали простенки, врубленные в пазы. Она должна была разгружаться через верхние люки, а корм — подаваться скоту в подвесных вагонетках.

Косарь рубил простенок с Метелкиным, что приходил дополучать деньги. Остальных Волощук не знал.

Работа была в самом разгаре. Изредка то здесь, то там слышалось:

— А ну, подай!

— Руби…

— Не коси, тюха! И так на кривой кобыле тянем.

Косарь собрал артель из первых подвернувшихся под руку отходников. Метелкина и Епиху Сергованцева он позвал по старой памяти, предупредив, что будет за старшего и поэтому заранее оговаривает себе сверх равной доли сто рублей. Сергованцев привел отчима Трифоныча, сразу перепоясавшегося ремешком по лбу, как завзятый плотник.

В порядке надзора Крохалев приезжал на велосипеде с моторчиком и, затеняя шляпой глаза от солнца, неторопливо обходил стройку, приказывая для виду поправить то одно, то другое. Руженцев — невысокий, плотный — прижмуривал кутузовское веко, боялся, что не хватит леса.

— Уж вы поаккуратней, ребята! — просил он. — По-хозяйски рубите, а не тяп-ляп…

— А мы разве не по-хозяйски? — посмеивался Косарь. — Всяку дрянь взабор гоним. Проконопатим — сто лет стоять будет!

— Сто для колхозной стройки не предел, — заверил Крохалев и отправлялся к Руженцеву на яичницу. — Это же не времянка какая-нибудь, а капитальный коровник!

Отходники работали от зари до зари. Косарь прихватывал после смены в шахте. Ночевали тут же, на сене, застлав его кто ряднинкой, кто одеялом, а кто — брошенной одежонкой. Руженцев велел зарезать барана; молока и творогу отпускал добавочно.

— Вы ведь у нас на главной магистрали, — напомнил ему Крохалев. — Не куда-нибудь, а в столицу нашей родины — Москву. Значит, и выглядеть надо соответственно.

Яичница скворчала салом во всю сковороду. Руженцев налил по стопке белой и, вскинув кутузовское свое веко, согласился:

— Живем на магистрали, да силёшка не та! Мужиков — раз-два, обчелся. А то бы я разве позволил такие деньжищи из колхоза отдавать.

Похоже было, он все еще внутренне не примирился ни с халтурщиками-отходниками, ни с опекой Крохалева и только не говорил об этом прямо.

— И мы бы вам не разрешили, — ничего не поняв, заверил с достоинством Крохалев. — Мужчин у вас действительно маловато. Для руководства и то не хватает…

Обойдя стройку, Волощук остановился, окликнул на подмостях Косаря:

— Здоро́во, работнички аховы!

Тот оглянулся, за словом в карман не полез.

— Ахал бы дядя, на пуп глядя: «Ох, и здоров выдулся!»

— Ну как? Не надоело еще? — пропустив мимо ушей сказанное, кивнул Волощук. — Или хуже обушка?

— Чудаков работа любит, — отозвался Косарь и, заметив Тимшу, насмешливо бросил: — А-а, и ты явился?

Непонятно, отчего тот обиделся.

— А тебе и являться не надо. Ты весь тут!

Завидев издали стряпуху с обедом, Косарь зычно скомандовал:

— Шаба-аш! Перекур с дремотой…

Оставив топоры в бревнах, отходники стали спускаться вниз. На траве появилась полотняная ряднинка, а на ней — хлеб, ложки, гренки лука и в круглой коробочке из-под монпансье — соль.

Разбитная, моложавая стряпуха налила чуть не вровень с краями общую миску.

— Садитесь и вы, — по-хозяйски пригласил пришедших Косарь. — Чего как инспекция по качеству зыркаете?

— Садитесь, садитесь, — засуетилась стряпуха. — Не объедите! Вот только ложек лишних нету.

С потешной ужимкой Сергованцев предложил свою Тимше, а себе достал из-за голенища металлическую.

— У кого ложка, у того и праздник!

Метелкин смешливо прыснул:

— А у кого две?

Волощуку ложка нашлась у Трифоныча.

Пристроившись рядом с Сергованцевым, Тимша ел не спеша. Хорошо зная, что из общей миски сначала едят без мяса, он старался зачерпывать похлебку с картошкой, оставляя мясо на после, когда скомандует старшой.

А Волощук, не обращая внимания ни на кого, черпал подвертывавшиеся кусочки баранины, отправляя в рот.

— Хороша похлебка, мамаша! — нахваливал он. — Наваристая!

— Добрый баранчик был, летошничек. На той неделе свежевали…

— Как там, молока отпустили? — спросил у стряпухи Трифоныч и непонятно отчего закашлялся. — С творожком бы…

Миска наполовину опустела. Косарь постучал ложкой по краю, скомандовал:

— А теперь с мясом!

Поперхнувшись, Волощук побагровел чуть не до слез.

— А я и не знал, что у вас по команде, — смеясь, пробормотал он, пытаясь превратить все в шутку. — Хлебал, как в столовке…

— С гостей разве спрос, — охотно выручил его Метелкин.

А стряпуха, вываливая в миску молодую, забеленную простоквашей картошку, извиняюще сказала:

— Теперь уж так редко где едят. Всё больше по-городскому.

После обеда Волощук и Косарь прилегли в холодке под башней, стали разговаривать. Тимша прислушивался, не вступая.

Ковыряя щепинкой в зубах, Косарь выглядел как заправский плотник: рубаха — навыпуск, в волосах — стружки. Волощук хотел дознаться, что он собирается делать дальше.

— Увяз тут? Окончательно?

— Увяз. Скоро простенки возведем, а там всего ничего останется.

Устало потянувшись, Косарь сладко зевнул и с сожалением поинтересовался:

— Значит, не понравилось тебе на отдыхе? А я бы, кажись, поехал, лег и не вставал весь срок!

Работа закипела снова. Хрясканье топоров разносилось далеко. Тесали лес, мшили пазы, все выше, выше выводили простенки. С каждым венцом силосная башня делалась будто ниже. Непокрытая ее макушка калёно поблескивала красным кирпичом.

Волощук сходил со стряпухой, принес два топора. Сидеть без дела он не мог, а в город возвращаться было рано.

— Давай-ка, Тимофей! Мясо из миски рубали, надо отработать.

Выбрав топор полегче, Тимша привычно спросил:

— А что крепить?

— Слыхал, старшой? — засмеялся Волощук. — Шахтера хоть на небеса: «Что крепить?» — спросит.

— Крепите вон тот простенок, — Косарь распоряжался, как хозяин. — Только предупреждаю: не перекосите!

— Лады…

Лес на простенки был нарезан. Оставалось тесать да подгонять его в пазы.

Волощук взялся за дело, забыв, что недавно осуждал Косаря. Топор играючи ходил в его руках, взблескивая и слегка звеня, когда под лезвие попадались кременные сучки́. Тягаться с ним было не просто. Пока Тимша подгонял бревно, Волощук успевал два. А когда укладывал их взабор, у него неизменно получалось ровней и плотнее.

— Воду наливай — не потечет! — шутил он. — Вишь, как садится? Будто на шипы…

Хотя работа шла дружно, Тимше все казалось не по себе. В шахте было лучше: никто там не попрекал халтурой, никто не корил, что работают из-за денег. А здесь, чудилось, все, кто шел и ехал мимо, осуждающе оглядывали их.

— Вот хапуги! Мало им шахтерских заработков, так отходничать взялись…

Свой простенок они вывели перед вечером.

— Принимай работу, старшой! — весело крикнул Волощук. — Ну как? Не посрамили шахтерской крепёжки?

— Крепёжка ладная, — одобрил работавший рядом Трифоныч. И, словно давно обдуманное, сказал: — Охота вам, ребята, под землей робить? Шли бы на вольные хлеба.

— Отходники — не работники, — складно ввернул Тимша, ощущая, как гудят натруженные руки. — Далеко им до шахтеров!

— Зато деньги вольные.

— А мы разве из-за денег?..

Подходя к Северному, он неожиданно предложил:

— А что, если мы подмогнем им, бригадир?

Волощука, сдавалось, это нисколько не удивило.

— Косарь не согласится. Да и другие…

— А мы не с ними, мы с председателем договариваться будем, — загорелся Тимша. — Хорошо, если б еще Ненаглядыч согласился!

— Ненаглядыч на халтуру не пойдет.

— Зачем на халтуру? — Тимша сам не знал, как это у него получилось. — Мы им просто так, по-шахтерски, подмогнем. Как шефы!

Волощук словно бы прикинул что-то.

— Без денег? А Косарь с ребятами как же?

— Хотят — пускай с нами работают. А не хотят — мы и одни.

Видимо, он еще не представлял себе, как это получится. Но Волощук вспомнил о Крохалеве, об отделе строительства. Никто, конечно, не мог им запретить помочь колхозу, скорее даже — наоборот.

— А что, — усмехнулся он, представив, какая физиономия будет у Крохалева, когда тот узнает об этом. — Давай завтра с Ненаглядычем потолкуем.

— Давай, бригадир! — обрадовался Тимша и, как само собой разумеющееся, заверил: — Вот увидишь — против не будет. После смены сам с нами пойдет…