Горюч-камень

26

Когда-нибудь нужно было сказать, что дружба кончилась. А может, она и не начиналась, а кончилось то, чему пришло время: показному шалыганству, попойкам, равнодушию ко всему вокруг.

Вернуться к тому, что было, Волощук уже не мог, как не мог дружить с Косарем или собирать этикетки от выпитого, — будто увидел однажды словно бы со стороны самого себя, Косаря и все, что их связывало.

Правда, он надеялся еще, что заставит его одуматься, сделает человеком.

«Не будь бы халтуры, наверно, и Косарь был бы такой, как все, — думалось ему. — Все-таки, когда хотел, работать он умел, а что гонялся за деньгами, так кто их не любит?»

Не таясь, Волощук решил сказать об этом Ненаглядову.

— Сдается: впустую мы тут топорами клюем, — признался он назавтра, когда тот с Тимшей пришел после обеда на стройку. — Думаю, думаю, а всё без толку.

— Как это впустую? — удивился Ненаглядов. — Гляди, чуть не все простенки вывели, скоро на стропила сядем!

— Да я не про то. Самый главный объект из рук упустили.

Кажется, Ненаглядов понял, о чем он, но не высказал прямо.

— Это как глядеть. Своего ума никому не дашь.

— Конечно, — невесело согласился Волощук. — Но и бросать товарища на произвол тоже…

Ненаглядов вроде не ставил перед собой такой задачи. Помочь колхозу — само по себе было хорошо, а что будет достигнуто еще, его, по совести, не занимало. Да и к Косарю он относился не так, как Волощук, — то ли поставил на нем крест, то ли помнил давешний разговор о геройстве.

— Нянчились мы с ним, как с дитём, — напомнил он. — А вышло все равно непутем. Что ж ты надумал?

Изморщив лоб крупными, тяжелыми складками, Волощук подогнал бревно, стал мшить сверху. Сдавалось, до этого он еще и сам не знал, что делать, а теперь решил:

— Схожу сегодня домой. Попробую еще раз…

— Сходи, — согласился Ненаглядов. — Пускай потом не обижается, что не старались помочь.

За ужинам, узнав, что Волощук идет в Северный, Тимша сразу догадался:

— Косаря уговаривать, бригадир?

— Косаря.

— Не много ли чести?

— Что ты понимаешь? Разве в том честь, чтобы товарища на произвол бросать?

Не найдясь, что возразить, Тимша обернулся к Ненаглядову, но увидел — тот целиком на стороне Волощука.

«Может, и уговорит, образумит, — подумалось ему. — Дружки ведь они. Неужели Косарь не понимает — нельзя ему одному?..»

Завтра им с Ненаглядовым нужно было выходить во вторую смену. Волощук ушел, а они остались.

Наклевавшись топором за день, Тимша едва держался на ногах. Послушав, как поют за магистралью девчонки, он завалился спать, а ночь — светлая, завораживающая, каких немало в земляничной середине лета, высыпала все свои звезды на синюю ряднинку неба, завешивавшую окна, и луна светила так, что на крыльце можно было читать газеты.

«Пускай уж, до субботы, — отрешенно подумал Тимша. — Я свое отгуляю…»

Против обыкновения заснул он сразу и не помнил себя до той поры, когда Ненаглядов перевернул его навзничь.

— Вставай, Тимоша! Чего вроде ежа скручиваешься?

Сам он будто и не ложился — те же мешки под глазами, что и с вечера, а в руках — жестянка с нюхательным табаком. И озабоченность та же, что вчера, словно не своею волей он здесь, а поставлен кем-то и должен будет отчитываться не только за себя, а и за то, что сделано, что не сделано.

— А бригадир? — спросил, поднимаясь, Тимша. — Я бы на его месте ни за что не пошел.

— Это, брат, самое легкое, — Ненаглядов предпочитал завтракать не сразу после подъема, а немного погодя, поработав, размявшись. — Пойдем-ка! Скоро Лаврен явится…

На отсыревших подмостях все то же: мох, обрезки, щепа. Простенки поднялись чуть не вровень с силосной башней. День ото дня скотный двор принимал законченный вид. Оставалось уложить стропила да накрыть крышу. Оборудование было давно заказано, и Руженцев ждал, когда можно будет устанавливать.

Все, кто ехал по магистрали, оглядывали новый скотный двор — круглый, на кирпичных столбах, с силосной башней в середине. Тимша невольно старался выглядеть как заправский плотник.

«Нелегко работать, а хорошо! — радовался он. — В шахте кто ни спустится, пойдет к Большому Матвею — нашим штреком. Мы уж черт-те где будем, а там все равно скажут: «Волощукова смена вела! Их штрек!» И здесь: достроим, уйдем, а кто ни спросит — ответят: «Шефы строили! Лаврен Волощук со своими ребятами…»

Он загорел, раздался в плечах, стал вроде бы крепче и впервые в жизни чувствовал себя действительно словно на курорте. Продуктов Руженцев им не жалел, а стряпуха подкармливала Тимшу, как сына:

— Ешь, ешь! Тебе еще расти, не то, что нам…

Вернулся Волощук один, Косарь работать отказался наотрез.

Ненаглядов сразу догадался обо всем, даже не стал расспрашивать.

— Давай-ка, Лаврен, лес на стропила отберем! Доходит черед и до них.

— Давай, — охотно согласился тот, ничем не выказывая, что удручен неудачей. И, только отойдя душой, признался: — Ничего ведь из моей затеи не вышло…

— Не уговорил?

— Какое там? «Ищите, — твердит, — дурней себя! А я на всех не работник».

Ненаглядов помрачнел.

— Ну лады. Турнем его из смены… раз такое дело.

— Он уж сам турнулся. В лесогоны.

— Черт с ним! Не переживай.

— Да разве я переживаю. Дружбы жалко.

— Пускай жалеет тот, кто один остается. А мы еще себе не такого пустороя найдем.

К тому, что случилось, они больше не возвращались, но все-таки переживали его каждый про себя и по-своему. И Тимша не расспрашивал — то ли не ожидал ничего другого, то ли удовлетворился тем, что оказался прав.

Пока они полудновали, возле стройки очутился Крохалев. Велосипед с моторчиком оставил в проеме для ворот — запылившийся, с седлом набекрень.

Завидев возвратившегося Тимшу, с начальнической строгостью спросил:

— А где старшой?

— Какой старшой? Косарь? — рассмеялся тот. — Так он давно в лесогонах… фью-у!

Поняв, что произошло непредвиденное, Крохалев сбавил тон:

— В каких еще лесогонах? Что ты выдумываешь?

— Всамделе… на девятке лесогонит!

— А Сергованцев? Метелкин?

— Эти, наверно, еще где.

Вскочив на седло, Крохалев запустил мотор. Застрекотав как кузнечик, велосипед юркнул на тропку к правлению. Застегнутая булавкой штанина выехала, вот-вот могла попасть в передачу.

Подошел Волощук.

— Чего он тут крутился… техник этот?

— Старшого искал.

— А ты что?

— Лесогонит, говорю, твой старшой. На девятке.

Вздохнув, Волощук взялся за топор. Лицо его было озабоченно по-прежнему.

— К Руженцеву в правление свернул. Ну, теперь заварится?

Тимша смешливо фыркнул.

— Ох и франт!

— Вот те и франт… самое главное начальство.

Как он и предсказывал, Крохалев снова появился на стройке в сопровождении Руженцева. Велосипед вел как бычка за рога, делал вид, что в высшей степени недоволен всем, что видит вокруг.

— Буданский… не отдел строительства! Вчера — одни, сегодня — другие халтурщики. Так техническое руководство осуществлять невозможно.

— Ну, ты полегче, — предупреждающе бросил ему с подмостей Волощук. — Не засоряй воздух!

Руженцев попробовал объясниться по-хорошему:

— Это наши шефы. По согласованию с горкомом партии…

— Шефы, шефы, — перебил Крохалев и ткнул рукой простенок в двух-трех местах. — Разве так работают? Куда это годится?

Бревна в простенке горбились, выпирали. То ли неровный попался лес, то ли так уж тяп-ляп его срубили.

— А это как раз Косарь с Метелкиным партачили, — узнал Ненаглядов. — Мы и в акте отметили.

— Знать ничего не хочу, — непререкаемо заартачился Крохалев. — Переделывайте. Иначе не приму…

— Ну, что уж теперь, — по праву хозяина попытался уговорить его Руженцев. — Зачистят и ладно. Не перебирать же половину простенка.

— Нет-нет, — Крохалев то ли срывал раздражение, то ли в самом деле решил не снижать технических требований. — Перебирайте немедленно!

Волощук плюнул и, поддевая топором бревно за бревном, стал расшвыривать злополучный простенок.

— А ну, берегись — зашибет!

Сорвавшееся бревно с глухим стуком упало на землю, покатилось под ноги стоявшим. Крохалев отскочил и, ни слова не говоря, бросился назад в правление.

— Сегодня — одни, завтра — другие, — ворчливо повторял он по дороге. — А отдел строительства? А договор?..

Он ждал, что Руженцев, как обычно, позовет его на яичницу, чтобы замять случившееся, но тот и не подумал. Кутузовское веко хмуро прикрывало правый глаз, на губах застыла брезгливая, невеселая усмешка.

— Договор по́боку, раз такое дело, — отозвался он. — А нового не нужно. Шефы и без него…

Простенок перебрали. Пока Волощук с Тимшей исправляли чужую работёшку, Ненаглядов тесал стропила.

«Вчетвером работалось бы куда быстрей, — думал Тимша. — Как никак, в две пары. — И костерил Косаря: — Хапуга! Сколько ни старались, а верно — черного кобеля не отмоешь…»

Словно чувствуя это, Волощук отмалчивался, делал вид, что ничего не произошло. До вчерашнего он еще надеялся — Косарь, как всегда, подурит-подурит и одумается. Дружба его, хотя и не давала ничего, но Волощук искренне жалел, что тот откололся, ушел из смены и вряд ли вернется снова.

— Не надо, бригадир, — видя, что Волощук все еще не сладит с собой, попытался утешить Тимша. — Никудовый он друг-товарищ! Чего жалеть?

Сам того не желая, он нечаянно задел не отболевшее.

— Зелен ты еще, ежели так рассуждаешь, — оборвал его Волощук. — Мало штыбу нюхал…

— Да ведь мы же за коммунистическое званье боремся, — нисколько не обиделся тот. — А Косарь у нас вроде хомута.

Все это было справедливо и тем не менее ни в чем не разубеждало. Волощук и сам сказал бы так при необходимости.

— Тебе он — хомут, а я с ним не один день, — тоскливо вспомнил он. — И во время аварии вместе…

Давнее увлечение бригадиром не мешало Тимше видеть в нем и другое — бесхарактерность по отношению к старому дружку, точно Волощук боялся, что, потеряв его, потеряет вдруг такое, чего не найдет ни в ком другом. Хотелось от всей души помочь ему, но как — Тимша не знал.

«Сам себя не предложишь, — думал он. — Неизвестно: почему одного любишь, готов с ним хоть на край света, а с другим и встретиться муторно…»

Ненаглядов кантовал стропила и, казалось, был далек от того, что их занимало. Топор его звенел и звенел — переливчато, ручьисто, будто и впрямь под старой, раскидистой березой пробился вдруг чистый, звонкий родничок.

— Ну, как у вас? — оглянулся он. — Скоро перепартачите?

— Кончаем, — отозвался Волощук. — Глянь-ка: как теперь?

Оставив топор, Ненаглядов подошел, прищурился. Без каски, широколобый, лысоватый, он выглядел моложе, чем в забое.

— Лучше некуда! Любой бык-производитель подойдет, боднет: «Вот это шефы!»

— А нам только б его ублажить, — засмеялся Тимша и, соскочив с подмостей, побежал в тенек, где стояла деревянная корчажка с водой, — Ох, пить хочется! После толченки, что ль?

Все время, пока они ставили стропила, настилали решетник и крыли щепой силосную башню, его не оставляло удивительное, трепетно-будоражащее чувство. Казалось, он глядел на все вокруг совсем другими глазами, видевшими не только то, что все, а и невидимое им.