Васюган-река удачи

5

По разбитой, измученной колесами дороге, перевозили с васюганского берега грузы в строящийся вахтовый поселок. Тайгу и болота сперва раскроили прямой просекой. Потом сшили наскоро песчано-гравийным швом, готовясь со временем покрыть его широкими бетонными плитами. Руганый-переруганный водителями путь назывался дорогой жизни. Не выдерживали карданы самосвалов, рессоры, топливные насосы. Но грузы с перевалочной базы необходимо было возить, чтобы не замерли нефтепромыслы. Безмерные* стойкие болота отвоевали здесь у природы крепкие рубежи. Люди в борьбе стискивали зубы, забывали про ропот, отчаяние, нытье.

Золотую россыпь месторождений васюганские нефтяники собирали, зажав в кулак свою волю.

Любой водитель сорок километров волнистой дороги променял бы на четыреста верст ровной. Часто машины оказывались терпеливее людей: кое-кто сбрасывал грузы на пол пути к поселку. Слева и справа по кюветам топорщились бетонные плиты, сван. Орудийными стволами торчали из придорожных канав дорогостоящие насосно-компрессорные трубы, специальные штанги для ремонта скважин. Нередко дорожные колдобины засыпались высокопробным цементом. Колеса кромсали мешки, вдавливали в грязь серый порошок.

В жестокой погоне за километражом и количеством рейсов отдельные шоферы вели открытую грязную игру.

Долго Лии не удавалось прихватить с поличным хоть одного водителя-ухаря. Но вот на семнадцатом километре от Катыльги она увидела КрАЗ с поднятым кузовом. Подъехала на трубовозе. Открылась такая картина: поддоны с кирпичом, увлекая песок дорожного откоса, сползали в черную пузырящуюся воду. Некоторые поддоны успели утонуть в пучине вместе с кирпичами. Другие, освободившись от груза во время падения, плавали в приболотной лывине.

Шофер КрАЗа не ожидал увидеть здесь кладовщицу. Машинально включил гидравлику. Высоко поднятый кузов стал медленно принимать горизонтальное положение.

За рулем сидел Не Обмани Моих Надежд, нагловато скалил зубы. Из стропальщиков он ушел, получил почти новый самосвал. Заработки у шоферов были высокие. Лия подумала: «Неужели, гонясь за высокими деньгами, можно так низко пасть, как этот шоферюга?».

Кладовщице хотелось схватить валявшийся возле машины кирпич и разукрасить отвратительную рожу бесстыжего водителя.

— Ты только вякни, вякни только, — летели из кабины слова явной угрозы — Болот кругом топких — тьма-тьмущая. Нырнешь… нечаянно и не вынырнешь…

Лия не устрашилась запугиваний. Добилась: стоимость утопленных кирпичей взыскали из заработка шофера. На год лишили прав.

Лия в управлении и в парткоме «не пищала, не вякала». Рассказала все, как было. Потребовала должного наказания. Она же подсказала ввести дорожно-транспортные накладные. В эту своеобразную путевку вписывалось наименование груза. Без подписи приемщика груза в поселке рейс не считался выполненным. Такой строгий учет отрезвил водителей.

На трубовозах, самосвалах кладовщице приходилось «летать» над ухабами. Подбрасывало высоко, кидало из стороны в — сторону. Лия умела водить легковую машину. Не раз хотелось взять в руки «настоящую баранку», испытать себя на «марсианской» дороге. Однажды хозяин трубовоза предложил:

— Садись. Испытай вкус шоферского хлеба.

За баранку держалась цепко, как при аварии. Не вовремя прибавляла газ. Не вовремя тормозила. Впереди расстилалась дороженька, колеса успели набить ей «крупных шишек». А рослая Лия набивала в кабине головой шишки поменьше.

Ехала как-то на «Татре» пассажиркой. За рулем мужик предпенсионного возраста. Только проехали мимо Мертвого озера, оставленного слева дороги, у водителя омертвела спина. Проснулся застарелый радикулит. Успел повернуть самосвал с глинопорошком к правой кромке дороги, освободить путь. Нажал на тормоз.

— Все! Шабаш! Надо трос готовить. На прицеп возьмут.

— Зачем на прицеп? Я поведу машину.

— Ты? «Татру»?!

Бочком-бочком шофер переполз кое-как вправо. Лия «врубила» скорость, отлично привела «Татру» к медпункту. Отвезла на склад глинопорошок.

Нападали на Лию минуты знобящей тоски. Уходила подальше от причала, шумоты, садилась на берегу Васюгана. Вспомнились грубые, обидные слова Якова: «В тебе похоть подает свой звериный рык». «Врешь! Не подает! — говорила она громко уходящим струям реки. — Многие тут мылятся, да бриться не приходится…». Долго глядела на речную заверть, где бойкая вода крутила пену и сор, размышляла: «Знаю, расслабевают от одиночества женщины. Не каменные. Время упустить не хотят. Осуди их попробуй… После смерти мать-земля всех в правах уравняет. Из материнской утробы выходим, в общую земную утробушку ложимся. Жизнь — шаг. Как его правильно сделать?»

Нетерпеливо ждала прихода абрамцевской самоходки-теплоходки. Готовилась поговорить с бывшим мужем начистоту-напрямоту. Выстраивала в готовые предложения горячие, убедительные слова. Но при виде Якова порывистый голос сердца обращался в немоту губ.

Она била, терзала, мучила Якова стойким молчанием. Такая расчетливая казнь бесила капитана. Теперь он жил с Лией как бы на разных берегах. Не находилось перевозчика, чтобы доставить их друг к другу через разлив тревожащих чувств.

В речном училище курсанты изловили воришку — шарился на вешалке по чужим карманам. Бить не стали. Отвели подальше, «покормили» черноземом: «Кушай, голубчик, землицу, пока не научишься, как на ней жить». Теперь Якову, словно тоже кто-то толкал в рот липкую, проточенную червями землю и, прихохатывая, вытверживал:» «Пожуй, Яшенька, поожуй, голубчик, поучись жить».

В поселке за Лией ухаживали многие парни. Там, у Томи-реки, было их поле боя за красивую девчонку. Не пересчитать у ребят всех подглазных «фонарей», зажженных на улицах детства и юности в честь красавицы Лии. Шли годы. Оставалось меньше соперников. Уходили в армию. Переезжали с семьей в большой город.

И вот осталось два упрямца: Яшка Абрамцев и киномеханик Гаврилка Пупов. Работник клуба превосходил силенкой, красотой, но девушка чаще засматривалась на балбеса Яшу. Она не раз говорила подругам: «Будет свататься Гаврилка — не пойду за него. Лия Пупова — срам какой!»

Любовные баталии парней зашли далеко: вызвали друг друга на ружейную дуэль. Решили стреляться, стоя в обласках на расстоянии сорока метров. Отмерили на берегу рулеткой роковые метры. Спихнули долбушки на воду. Выплыли на середину реки. Расчет был прост: с зарядом дроби в теле кто-то из двоих кувыркнется в Томь. Утонул, да и все. Мало ли случайностей на воде.

Уже чешуйчато посверкивала шуга.

Яков ждал: Гаврилка струсит, запросит мира. Но он, чертенок, готовился к дуэли, как к последней неизбежной операции на пути к сердцу любимой девушки. Долго чистил ружейный ствол. Без плутовства отмерил при Якове положенную порцию дроби, засыпал в патрон, крепко запыжил.

«Дурачина! Неужели он впрямь решил меня продырявить? — раздумывал Яша. — Сказать или нет, что я буду стрелять в воздух? Лучше промолчу. Скажу — подумает: струсил, осмеет перед всеми…».

Нарушая условия дуэли, решили обойтись без секундантов. Гаврилкины ноздри хищно раздувались. Яша старался не смотреть на соперника. Явилась запоздалая мысль: «Надо было письмо оставить. Не думал, что дело зайдет так далеко».

Стояли наизготовку с поднятыми стволами. Киномеханик Пупов не своим голосом прогорланил над водой:

— Отступишься от Лийки?! Последний раз спрашиваю.

— Ни за что!

У правого уха Якова раздался легкий свист, словно пропела синица, а потом больно клюнула в шею. Дуэлянт потрогал шею: подушечки пальцев окрасились кровью. Первый взаправдашний выстрел, выпавший по жеребьевке Гаврилке Пупову, умирал в коротком эхе. Вот и эхо оборвалось. Молодую жизнь Яши выстрел не оборвал. Он, точно родившись заново, хлебнул первый глубокий глоток морозного воздуха.

«По ногам, что ли, его, гаденыша, шарахнуть? Ведь в башку целился!»

Но ружье медленно поднималось над человеком. Ствол вырастал над ним до вершин прибрежных темных елей.

Второе эхо взметнулось, побродило, осеклось.

Абрамцев перевел взгляд с небес на воду и ужаснулся: киномеханика Пупова, недавно стоящего в обласке отличной мишенью, не было перед глазами. Перевернутая долбушка лежачим поплавком качалась в крупной шуге.

Яша быстренько сел на кормовую дощечку, приналег на весло.

Увидев купальщика целым и невредимым, гребущим к берегу изо всей силы, Яша установил его обласок днищем вниз, побуксировал за пловцом. Помог ему, растерянному, окоченевшему, забраться в обортованный легкий челн.

Гаврилкины зубы выстукивали крупную дробь: такую не всыплешь ни в один патрон.

— Ррружжжье жжаллко, ттуллкка оттлличчная.

Костер на берегу излечил Попова от заикания.

— Жду твоего выстрела, тело так затрясло — обласок раскачался. Черпанул одним бортом, другим… Позволишь — свидетелем в загсе буду…

— Сви-де-тель! — Абрамцев обиженно высморкался на кучу принесенного хвороста. — Шею продырявил. Пощупай вот.

— Что-то катается под кожей. Неужто дробина? Ей-богу, влево от тебя стрелял… не целя…

— Не целя! — передразнил соперник. — У тебя, наверно, поджилки начали трястись еще до твоего выстрела. По-е-дин-щик!

— Так, вишь, Яша, дело незнакомое, страшное. Читаешь в книгах — там все просто. Зарядил пистолеты. Разрядил. Кто-то бац со скалы… Последнего момента ждал. Надеялся — сдрейфишь… Да и Лийка-стерва того не стоит, чтобы из-за нее на дно Томи нырять. Говорят, она в Томске с каким-то летчиком снюхалась…

— Заткнись! Не трепи ее имя! Не то я тебе заместо дроби пулю всажу туда, откуда ноги растут…

Долго не знали в поселке про ружейный поединок.

— Ну не дураки ли?! — осудила обоих девушка. — Никто мне из вас не нужен.

Но через год стал нужен Яшенька Абрамцев — балда, сорви-голова, дуэлянт и… любимый человек.