Том 3. Растратчики. Время, вперед!

XX

Они возвращались с аэродрома.

Серошевский улетел.

От радиатора несло жаром.

Мистер Рай Руп сидел, глубоко завалясь назад. Он прижал подбородок к галстуку. Шляпа съехала ему на нос. Добрыми суженными глазами смотрел он из-под полей шляпы по сторонам.

Красная дорога была извилиста и волниста.

Она бросалась то вверх, то вниз, то вправо, то влево. Но, в общем, она неуклонно понижалась. Автомобиль, спускаясь, огибал гору.

Справа горизонт был резко ограничен и приближен косым боком широкой горы.

Слева он падал, простираясь безграничным мутным пространством низменности.

Гора поросла жесткой и цепкой альпийской травкой. На ней были разбросаны пудовые осколки радужной, багровой руды и круглые валуны с лапчатыми оттисками серебристо-зеленых лишаев.

Дальше и выше направо горело почти серое от зноя небо. Быстро бежали облака.

Бежали и поворачивались облакам навстречу верхушки буровых вышек.

Густой киноварью краснела длинная насыпь «вскрышки» пятьсот восемнадцатого горизонта. Оттуда вылетали очень белые снежки пара. Они на несколько секунд опережали прозрачные горные посвистыванья невидимых локомотивов.

Налбандов сидел прямо, несколько боком к мистеру Рай Рупу. Крупными желтоватыми руками с черно-синими полосками нечищеных ногтей он упирался в голову своей оранжевой палки.

Между Налбандовым и Рай Рупом подпрыгивал на крупно стеганном сиденье сверток чертежей.

Несколько минут тому назад между ними начался разговор. И начался не совсем ладно.

Мистер Рай Руп попросил мистера Леонарда Дарлея перевести товарищу Налбандову длинную любезную вступительную фразу:

– Как это приятно видеть такого необыкновенного и энергичного начальника строительства, который вылетает на аэроплане только для того, чтобы лично устранить мелкие затруднения, возникшие на узловой станции, в то время как эти затруднения, вероятно, легко могли бы быть устранены самой железнодорожной администрацией…

Однако едва мистер Леонард Дарлей открыл рот, Налбандов быстро и резко сказал по-английски:

– Пожалуйста, не беспокойтесь. Я говорю по-английски.

– О! – воскликнул мистер Рай Руп в восхищенье. – О! Это очень, очень хорошо. Это очень приятно. В таком случае мы не будем больше затруднять нашего дорогого Леонарда, которому ужасно надоело беспрерывно переводить мои глупости. Не правда ли, старина Леонард? Ведь вам надоело?

Он добродушно потискал пухлыми ручками широкие плечи мистера Дарлея, сидевшего перед ним на откидной скамеечке.

– Впрочем, – прибавил мистер Рай Руп, хитро прищурившись, – впрочем, я тоже немножечко научился говорить по-русски. Я был в Москве всего трое суток, но, честное слово, я научился говорить самую необходимую русскую фразу. Не правда ли, Леонард? Как эта универсальная фраза…

Он сделал небольшую паузу, пожевал губами и нежно взял Налбандова за руку.

– Как это? Да… Эта фраза…

Он сдвинул шляпу на затылок и, добродушно коверкая русские слова, раздельно и добросовестно произнес:

– Да… «Кто последни, я за уами…»

Он был готов весело расхохотаться. Но Налбандов строго молчал. Американец покашлял и тоже замолчал, поджав губы.

Несколько минут они ехали молча.

Теперь представился повод возобновить так неудачно начавшийся разговор – гора, рудник, буровые вышки…

Налбандов круто повернул смоляную бороду. Вскинул голову.

– Эта гора? Да. Триста миллионов тонн руды.

– Триста миллионов?

Мистер Рай Руп не находит слов.

– Триста миллионов?

Мистер Дарлей вытаскивает записную книжку.

– Триста миллионов. Да. Тонн.

Глаз Налбандова бьет вдаль. Налбандов доволен. Давать точные, исчерпывающие технические разъяснения, поражать цифрами и масштабами, разворачивать широкую статистическую картину строительства – это его стихия. Налбандов щеголяет памятью и знаниями.

Он веско бросает короткие фразы:

– Триста миллионов. По неполным исчислениям. Дальнейшие исследования значительно увеличат эту цифру. По качеству своему руда одна из богатейших в мире. Шестьдесят пять, шестьдесят семь процентов чистого железа. Коэффициент рудоносности – на одну тонну руды одна тонна пустых пород. При самой интенсивной технически возможной разработке этого запаса хватит на многие десятки лет. Следовательно…

Налбандов несколько небрежно кивает бородой налево.

Там, налево, внизу – громадное плоское пространство строительной площадки.

– Следовательно… ничего нет удивительного в размахе строительства. Обращаю ваше внимание. Наша строительная площадка. Отсюда она как на ладони.

(Как «на ладони». Нет. Она сама – грубая, грязная ладонь площадью в сорок пять квадратных километров, с пересекающимися линиями железнодорожных путей, с буграми и неровностями, с пальцами горных отрогов.)

– Здесь будет восемь доменных печей. Мощнейших в мире. Суточная выплавка каждой – до тысячи двухсот тонн. Уже с октября будущего года мы увеличиваем выпуск до четырех миллионов ста тысяч тонн. Чтоб вывезти этот груз с завода – потребуется около шести тысяч поездов. Для внутреннего транспорта сырья и готовых изделий на заводской территории должно быть проложено свыше пятисот километров железнодорожных путей, то есть почти расстояние между Москвой и Ленинградом. Вот здесь вы видите домны номер один и два. Они уже на сорок два процента готовы.

И так далее, и так далее.

Американцы бросают рассеянный взгляд налево. Две строящиеся домны издали похожи на маленькие шахтерские решетчатые лампочки. Вблизи они должны быть огромны, как двадцатиэтажный дом.

Мистер Рай Руп утомленно прикрывает глаза.

Слишком много цифр. Слишком много техники. Слишком большие масштабы.

Нет, положительно, человечество сошло с ума. Техника – вот величайшее зло мира. Мистер Рай Руп давно пришел к этому заключению. Он давно лелеет мысль написать об этом замечательную книгу. И он ее напишет. Книгу о гибельном влиянии техники на человечество. Ядовитый памфлет против машины.

Мистер Рай Руп погружается в свои любимые мысли.

Налбандов говорит, бросает громадные цифры, проворно показывает объекты и тыкает громадной оранжевой палкой направо и налево.

Автомобиль уже спустился с горы. Он летит в облаке жгучей пыли среди хаоса строительных и жилищных участков.

Мистер Рай Руп открывает глаза. Он, добродушно улыбаясь, просит мистера Налбандова, нельзя ли им немного осмотреть окрестности. Здесь, на площадке строительства, слишком пыльно и знойно. А там, в степи, вероятно, очень интересно. В этой уральской безграничной степи, где, говорят, до сих пор еще сохранились кочевники.

Налбандов дает приказание шоферу.

Машина мчится мимо отеля. Вокруг отеля вся земля покрыта битым стеклом. Битое стекло нестерпимо блестит на солнце.

– Товарищ Налбандов! Одну минуточку!

Из отеля выбегает и бросается наперерез машине маленький, страшно черный и небритый, взлохмаченный (без шапки) человек с блокнотом в руке. Он в сапогах, в горчичного цвета галифе, в потертой, некогда черной кожаной куртке. Куртка расстегнута. Под ней – сетчатый, ужасающего цвета тельник, синяя густоволосая курчавая грудь. Яркие и блестящие с желтизной глаза – антрацит.

– Эй, хозяин! Остановись! На минуточку.

(Это – шоферу.)

Человек с блокнотом вскакивает на подножку машины.

– Один вопрос. Ваше мнение относительно харьковского рекорда?

Налбандов резко поворачивается. Смотрит в упор.

– А вы, собственно, кто такой?

– Я корреспондент РОСТА. Мы, кажется, с вами встречались в заводоуправлении.

– Не знаю. Не помню. Здесь много корреспондентов. Так что же вам, собственно, от меня угодно, товарищ корреспондент?

– Ваше мнение относительно харьковского рекорда.

– Это по поводу пресловутых харьковских замесов? Сколько они там наляпали? Кажется, триста шесть замесов? Не знаю. Не интересуюсь. Они могут у себя там хоть на голове ходить.

– Так. А что вы думаете относительно переноса харьковского опыта на нашу стройку?

Налбандов круто отворачивается.

– Не знаю. Может быть, и у нас тоже найдутся какие-нибудь… любители сильных ощущений. Во всяком случае, что касается меня, то могу сказать одно, и совершенно определенно: считаю все эти эксперименты абсолютной глупостью и технической безграмотностью. У нас строительство, а не французская борьба. Мое почтенье.

– Это ваше официальное мнение?

– Нет, частное.

– Очень хорошо.

Корреспондент РОСТА спрыгивает с подножки.

– Так и запишем.