Том 3. Растратчики. Время, вперед!

XLII

Хозяйственным и наметанным глазом схватил бригадир картину фронта сразу во всех подробностях.

Бригада на месте. Все шестнадцать хлопцев налицо. Загиров и Саенко нашлись. Это хорошо.

Мося роет землю носом. Хорошо.

Цемент в открытых бочках. Плохо. Лучше бы в специальном ларе.

Песок расположен удобно. Хорошо.

Щебенка слева от полотна. Плохо,

Ветер не сильный. Хорошо.

Забыл в бараке спецовку. Плохо.

Поспел вовремя. Хорошо.

Корнеев мерил большими шагами стороны фронта, машинально обходя настил, как бы не желая переступить демаркационной линии поля, где, по уговору, вся власть уже перешла десятнику.

Ищенко быстро прошел мимо него, обдавая жарким запахом здорового, потного, возбужденного тела.

– Сколько время?

– Без четырнадцати минут, – сказал Корнеев, не останавливаясь и не глядя на часы.

– А ну, хлопцы…

Ищенко остановился и бросил быстрый, пытливый взгляд на Сметану.

– Расстановочку сделали? – спросил он скороговоркой.

Сметана кивнул.

– А ну, хлопцы, – сказал Ищенко, медленно, но неумолимо подымая голос до вибрирующей высоты кавалерийской команды. – Слушай меня! По тач-ка-а-ам! По мес-та-а-ам!

И это «по тачкам» получилось у него совсем как «по коням». Вышло точь-в-точь так, как не раз выходило в таких случаях у старшего бригадира Ханумова. Ищенко первый бросился к своей тачке. Хлопцы последовали за ним. Они мигом рассыпались по фронту работы, и каждый – с лопатой или с тачкой – занял заранее назначенное место.

Ищенко внимательно осмотрел расстановку, подсчитывая шепотом про себя число хлопцев в каждом пункте. «Моторист – раз. Два – на песке и два – на тачках. Два – на цементе, два – на тачках. Два – на щебенке и два – на тачках…»

– Стой! – закричал он. – Стой!

Положение со щебенкой меняло дело. Два человека на щебенке – слишком мало. Эту точку необходимо укрепить.

Бригадир быстро, в уме, сделал перерасчет. Ему надо было выкроить двух лишних ребят на щебенку. Лишних не было, но можно было ослабить другой, более благополучный пункт.

Эта же самая мысль тотчас пришла и другим.

– На щебенке – маловато! – закричал Сметана.

Маленький Тригер «нажимал» на монтеров. Вместе с тем он, не переставая, следил за расстановкой бригады.

– Двух на щебенку! – сказал он поспешно.

Ищенко наморщил лоб.

Его решение было точным и четким:

– Одного – с песка, одного – с желоба. Саенко, Загиров – на щебенку добавочными.

Корнеев напряженно прошагал мимо, бормоча в сторону:

– Шевелитесь – шевелитесь – шевелитесь…

Оля Трегубова вызывающе и обворожительно блеснула глазами.

– А ну, Саенко, Загиров, – крикнула она площадным бабьим голосом, – а ну, докажите, какие вы ударники! Снимите с себя пятно!

Саенко и Загиров не двинулись с места.

Корнеев еще напряженнее прошагал обратно. Он нервно подергивал носом. Теребил ремешок часов.

– Ребятки – ребятки – ребятки…

Саенко – широкоштанный, сонный – стоял вольно, опустив плечи и слегка расставив ноги. Он нагло посматривал на бригадира. Он усмехнулся презрительно, но напряженно.

Затравленно озирался по сторонам Загиров. У него в кармане лежала десятка, только что, по дороге, полученная от Саенко в долг.

Ищенко сумрачно посмотрел на товарищей.

– Саенко, Загиров – на щебенку добавочными, – не торопясь, повторил он.

Они молчали.

Ищенко оглянулся вокруг.

Собирались любопытные. Он заметил невдалеке золотую тюбетейку Ханумова. Он почернел. Резкая косая черта изуродовала его лицо, как шрам.

– Ну! – сказал он негромко.

Саенко с отвращением посмотрел мимо него вдаль,

– Чего ты на нас нукаешь? Мы тебе что – лошади? Может, ты нас купил или нанял?

– Работать отказываетесь?

– А ты нам башмаки специальные выдал, чтобы мы по щебенке последние лапти рвали?

– Чего?

– То самое, что слышишь.

– Об спецбашмаках надо говорить после смены.

Ищенко был потрясающе спокоен. Он едва сдерживался. Но кулаки его были опутаны веревками вздутых жил.

Саенко вольно играл плечами.

– Ты нам спецбашмаки выдай.

– Говори за одного себя.

– Как это я могу говорить за одного себя? – закричал Саенко «жлобским» голосом и схватил себя за грудь. – Как это я могу говорить за одного себя, когда мой товарищок, может быть, ходит раздетый-разутый и стесняется просить? Верно, Загиров?

Загиров стоял серый. У него мелко дрожали шафранные пальцы.

– Видите – ему совесть не позволяет, он стесняется. Покажь им, Загиров, свои дырки.

– Где же я вам сейчас достану башмаки? – чуть не плача от ярости и от необходимости сдерживать эту ярость, проговорил Ищенко. – Становитесь оба на щебенку, а за башмаки после смены поговорим. Не хочете?

– Не станем.

– Ты, Саенко, за одного себя лучше ручайся.

– Я за нас обоих ручаюсь. Как я – так и он. Верно, Загиров?

Загиров молчал в оцепенении.

– Так вы перед всей бригадой отказываетесь становиться?

– Даешь башмаки!

Мося рванулся к Саенко.

– Стой!

Ищенко на лету перехватил Мосину руку и сжал ее так, что Мося весь вывернулся и присел на корточки. Он скрипел зубами:

– Пусти… Пусти… Пускай мне больше не видеть белого света… Пусти меня к этой курве…

– Они на барахолке свои башмаки позагоняли! – отчаянным голосом закричала Оля Трегубова и вся, до корней волос, стала пунцовой.

Корнеев еще быстрее прошел, глядя в сторону.

– Времечко – времечко – времечко…

– Не станете? – спросил Ищенко с нечеловеческим спокойствием.

Налитыми кровью глазами он смотрел на Саенко и в то же время видел, как Ханумов, усмехнувшись и махнув рукой, повернулся и пошел небрежно прочь, блестя своей золотой тюбетейкой.

Саенко напряженно улыбался.

– Как я – так и он. Без ботиночек не станем. Факт.

Ищенко задыхался.

– Что ж вы нас – зарезать перед всеми строителями хочете? Насмешку с нас сделать?. Чтоб в глаза людям не смотреть?. Как раз в такую авторитетную смену?. Есть у вас какая-нибудь совесть, товарищи?

Он готов был плакать.

А Саенко продолжал стоять, мешковато опустив плечи и нахально облизывая выпачканные анилином губы.

– Можешь нам посыпать на хвост соли!.

– Подавись! – крикнул Нефедов.

Он быстро сел на пол и стал рвать шнурки своих башмаков.

– Брось, Саша, – спокойно сказал Тригер.

Он быстро подошел вплотную к Саенко.

Не глядя на него и до крови закусив губы, он вырвал из его рук лопату, твердо хлопая по настилу сандалиями, пошел к щебенке и со звоном ударил лопатой в кучу.

– Правильно, – сказал Сметана.

Ищенко посмотрел на хлопцев.

– Ну?

Мося сорвал с себя кепку и с силой швырнул ее об пол.

– Пусть они идут к… матери!

– Кто против? – спросил Ищенко.

Ни одна рука не поднялась.

– Катитесь, – сказал Ищенко страшным голосом. – Завтра поговорим за башмаки.

Саенко сделал дурацкое лицо. Развинченно пожимая плечами и шаркая лаптями, он сошел с настила. Загиров испуганно озирался вокруг. Все глаза смотрели мимо него. Дрожа, он пошел вслед за Саенко.

Несколько секунд все молчали.

Только Ищенко трудно и шумно дышал. Он крутил головой и растирал кулаками щеки, не в состоянии сразу успокоиться. Его грудь раздувалась широко и сильно. Толстая шея была черна и напружена.

Тогда Мося поднял кепку, выколотил ее об колено и аккуратно надел, насунув как раз до кончиков острых, глиняных ушей.

Он воровато улыбнулся, сверкнул желтоватыми белками неистовых своих глаз в сторону журналистов, и вдруг в его губах появился трехствольный спортивный судейский свисток.

– Приготовились! Начали! – крикнул он бесшабашным мальчишеским голосом, бросаясь к ковшу машины. – Пошли!!!

Он дал три коротких, отрывистых, расстроенных свистка.

И все бросились с места, все пошло.

Лопаты звонко ударили в щебенку. Высокое облако цветочной пыли встало над бочками цемента. Шаркнул песок. Извилисто завизжали колеса тачек. Грянул мотор. Плавно пошел барабан. Громыхнул и полез вверх ковш. Ударила шумно вода.

– Сколько? – спросил Маргулиес, счищая с локтей пыль.

Корнеев потянул ремешок часов.

– Шестнадцать часов восемь минут.

– Хорошо.