Том 3. Растратчики. Время, вперед!

XXVIII

Она опоздала всего на несколько минут.

Но, уже подымаясь по лестнице, она услышала сверху частые, настойчивые, требовательные телефонные звонки.

Задыхаясь, она прыгала через две ступеньки. На ее лице горели рыжевато-красные пятна.

В открытых дверях квартиры стояла соседка.

– Екатерина Львовна! – кричала она, наклоняясь над перилами. – Бегите скорее, это, наверно, опять ваш сумасшедший брат. Уже второй раз. У меня голова болит от этого трезвона.

Катя ворвалась в переднюю.

Одной рукой она прижимала к груди сверток бумаг и газет, другой ловила телефонную трубку. Трубка валилась из руки. Катя поддерживала ее коленом. Она подбрасывала ее к уху, прижимала щекой к плечу, одновременно с этим сдирая с головы берет и обмахиваясь им.

Это был Давид.

– Ну что, нашла Смоленского?

– Нашла, нашла. Все сделала. Подожди, я тебе сейчас все расскажу. Подожди. У тебя есть бумага и карандаш? Подожди, у меня падают газеты. Я тебе буду диктовать.

– Есть, есть. Говори. Я записываю. Диктуй.

– Сейчас, сейчас…

Она поспешно разворачивала сверток бумаг, придерживая его подбородком, отчего лицо ее имело такое выражение, будто ее взнуздали.

Наконец, она развернула бумаги.

При тусклом свете слабой, засиженной мухами электрической лампочки, казавшейся после ослепительного блеска летнего утра еще сумрачнее и желтее, Катя еле разбирала слепую газетную печать. Она подносила вырезки к самому носу. Она, захлебываясь и жарко переводя дыхание, читала малопонятные абзацы.

Он иногда переспрашивал. Она повторяла. Он кричал:

– Подожди, подожди!

Очевидно, он записывал, и, очевидно, записывать ему было так же неловко, как ей диктовать.

– Хорошо. Очень хорошо. Спасибо. Дальше, дальше, – говорил он иногда. – Молодец, Катька!

И она, обрадованная и ободренная, даже гордая, продолжала торопливо читать в телефон статью.

Пять раз их разъединял бесстрастный и грубый голос, напоминая, что время истекло, и пять раз раздраженный голос Давида требовал, чтобы их не прерывали. Они говорили по двойному тарифу. Потом – по тройному.

Иногда он просил немножко подождать. Наверно, чинил карандаш или переворачивал бумагу. Тогда она кричала ему разные московские новости.

Разбирают храм Христа Спасителя. Сносят Охотный. Только что перенесли монумент Минина и Пожарского.

– Понимаешь! – скороговоркой кричала она. – Ты меня слышишь? Понимаешь – иду туда – Минин и Пожарский на месте. Возвращаюсь обратно – уже голая мостовая. Как тебе нравится?

– Хорошо!

– А купол Христа Спасителя… Ты меня слышишь? Я говорю, купол Христа Спасителя наполовину разобрали. Я никогда не думала, что он такой громадный…

– Хорошо! – бормотал Маргулиес.

– Каждая долька купола шириной несколько сажен. А, между прочим, издали – совсем как дынная корка… Ты меня слушаешь?

– Хор-р-рошо! – ревел Маргулиес. – Дальше! Дальше!.

Так в это прекрасное летнее утро, в десять по-московски и в двенадцать по-тамошнему, на расстоянии нескольких тысяч километров друг от друга разговаривали брат и сестра, и голоса их летели из Европы в Азию и из Азии в Европу, покрывая упрямый гул слишком отстающего времени и слишком неподвижного пространства.