Том 3. Растратчики. Время, вперед!

XLIX

Налбандов продолжал злобно и демонстративно смеяться:

– Хорош хозрасчет! Хороша экономия! Так нам ваши рекорды в копеечку вскочат, товарищ Маргулиес.

Маргулиес пожал плечами. Они говорили на разных языках.

– Позвольте, – сказал он.

Но в этот миг дверь распахнулась и вбежал Мося.

– Давид Львович!

Его лицо было сверкающим и возбужденным.

– Сто пятьдесят четыре замеса за три часа, пусть мне не видеть отца и мать! – закричал он с порога.

Но заметил Налбандова и осекся:

– Я извиняюсь.

Он подошел к Маргулиесу и близко наклонился к нему. По его темному, воспламененному лицу тек пот, собирался на подбородке и капал грязными каплями на пол.

– Давид Львович, – тяжело дыша, сказал Мося, обдавая Маргулиеса жаром. – Давид Львович, цемента больше, как на полчаса, при таких темпочках не хватит.

Он сделал круглые глаза и воровато глянул на Налбандова.

– Вот, пожалуйста! – сказал Налбандов злорадно. – Прошу убедиться.

Маргулиес нахмурился, махнул рукой.

– Иди, Мося, иди. Я – сейчас. Ты видишь – мы заняты.

– Я, конечно, очень извиняюсь.

Мося на цыпочках выбрался из комнаты, но в дверях остановился, глядя на Маргулиеса расширенными, взволнованными глазами.

Он показал ладонью на горло: зарез! – и нахлобучил кепку на уши.

– Иди, иди!

Мося согнулся и исчез.

– Прошу убедиться, – сказал Налбандов. – У вас уже не хватает материалов. То, что вам должно хватить на смену, вы разбазариваете в три часа.

Он нажал на слово «разбазариваете».

– Мы не разбазариваем, – с ударением заметил Маргулиес, – а льем плиту.

Он был взбешен, но отлично владел собой. Выдержка и дисциплина не позволяли ему повысить голос.

Он решительно встал и обдернул на себе слишком просторный синий пиджак в желтоватых пятнах.

– Извините, мне надо идти.

– Добывать цемент?

– Да.

– Вы нарушаете план суточного снабжения и дезорганизуете транспорт.

– На всякий план есть другой план, встречный.

Налбандов встал.

– Потом вам понадобится сверх плана щебенка, потом сверх плана песок, потом сверх плана еще черт его знает что. Вы потребуете сумасшедшей работы песчаного и каменного карьера, камнедробилок и так далее, и так далее.

– Мы потребуем известного повышения производительности карьеров и камнедробилок.

– Ах, у вас претензия влиять на поднятие темпов на всем строительстве! Простите, не знал, не знал.

– У нас претензия выполнить и перевыполнить промфинплан.

– Вам не дает покою харьковский рекорд. Вы все тут сошли сегодня с ума. Это обыкновеннейшее честолюбие, жажда славы.

– А что ж? Если честолюбие и жажда славы способствуют успеху строительства – я не против… я не против фактов честолюбия на своем участке…

Маргулиес тревожно посмотрел в окно. Пейзаж тускнел и как бы удалялся из глаз. В комнате быстро меркло.

– Что вас еще интересует, Георгий Николаевич?

Раздражение Налбандова достигло высшей степени.

Однако оно не перешло предела. Налбандов испытывал сильнейшее искушение ударить Маргулиеса самым сильным, самым неотразимым доводом.

Но он овладел собой. Он держал этот довод в запасе. Настанет время – и он произнесет слово, которое уничтожит Маргулиеса.

Это слово было – «качество».

Занятый количеством, Маргулиес явно упустил из виду качество.

Так пусть же он разобьет себе голову.

Нет, он не произнесет этого слова, хотя бы потом понадобилось ломать всю плиту и лить сначала. Пусть!

Но зато Маргулиес будет уничтожен.

Он не обязан быть нянькой Маргулиеса. Маргулиес сам ответит за свою техническую неграмотность и честолюбие. И ответит жестоко.

– Вас больше ничего не интересует, Георгий Николаевич?

Маргулиес уже стоял у двери, вежливо ожидая конца разговора. Он ждал последнего возражения Налбандова: качество.

Но на этот счет у него в кармане лежала статья, переданная ему из Москвы по телефону Катей.

Со стороны качества все было в порядке.

Нажимая на количество, он пока еще держался на уровне необходимого качества. Тут он твердо опирался на свой опыт, на опыт американских подрядчиков и на нормы, только что выработанные в Москве группой инженеров государственного Института сооружений.

Но Налбандов не коснулся этого вопроса.

– Во всяком случае, – сухо и небрежно сказал Налбандов, как бы подводя итог всему разговору, – я считаю, что подобного рода работа ничего не принесет строительству, кроме вреда.

– Вы это говорите в качестве дежурного по строительству?

– Я это говорю в качестве заместителя начальника строительства, – раздраженно сказал Налбандов.

Маргулиес угрюмо посмотрел на палку Налбандова.

– Следовательно, вы запрещаете?

– Я не запрещаю.

– Значит, вы разрешаете?

Налбандов раздраженно пожал плечами.

– Я ни запрещаю, ни разрешаю…

– В таком случае, как прикажете вас понимать?

Маргулиес чуть-чуть улыбнулся своими черными губами.

– Понимайте это, как… как совет старшего товарища.

Маргулиес нетактично промолчал.

Налбандов открыл палкой фанерную дверь.

– Будьте здоровы!

Маргулиес пропустил его вперед.

Он наклонился, чтобы не стукнуться о притолоку, и вышел в коридор.

Коридор, как и утром, был полон теней и дыма. Черные люди толпились с расчетными книжками у окошечка бухгалтерии.

Из дверей художественной мастерской выглянула Шура Солдатова. Осторожно откидывая волосы рукой, в которой она держала кисть, полную краски, она подошла к Маргулиесу.

У нее было тревожное, озабоченное лицо.

– Что, что, Давид? – спросила она шепотом.

Она была чуть повыше Маргулиеса. Она положила нежную руку на его плечо и прошла с ним несколько шагов, нога в ногу.

– Ничего, Шура, все в порядке, после.

Она отстала.

Из темного коридора дверь выходила наружу. Она была открыта.

В светлом прямоугольнике со скоростью велосипедных спиц мелькал дождь.

Под теплым, мелким дождем Маргулиес проводил Налбандова к тепляку.

Работа продолжалась.

Еще издали Маргулиес услышал ее несколько замедлившийся, затрудненный ритм.

«Дождь. Плохо», – подумал он и, услышав грохот вываливаемого бетона, приблизительно отметил в уме: сто шестьдесят семь.

Деревянный настил блестел под дождем тускло, оловянно. Нанесенный сюда цементный порошок превратился в скользкую, жидкую грязцу. Она сплошь покрывала настил.

Работать было очень трудно – скользили и разъезжались ноги.

– Черт бы побрал эти лапти, – пробормотал Маргулиес.

Красные, грязные, облитые потом и дождем лица, потемневшие от пота и дождя штаны и рубахи свидетельствовали, что дело подвигается туго.

Слишком скользко!

Иные ребята надели на голову мешки.

Иные – наоборот – скинули рубахи и лапти. Голые по пояс, блестящие, как тюлени, босые, с непокрытыми мокрыми головами, они напирали на тачки, ежеминутно скользя и падая на колени.

Налбандов, проходя, бросил на них косой, небрежный взгляд. Маргулиесу показалось, что он презрительно пожал плечами.

Маргулиес безошибочно читал выражение спины и затылка Налбандова.

Он ждал нового нападения. Но Налбандов молчал. Это было тягостно.

Лишь подойдя к машине и взявшись за борт торпедо, Налбандов, показав профиль, бросил через плечо:

– Ваш рационализованный процесс подвоза инертных материалов…

Он нажал на слово «процесс».

– …дансинг. И – шоферу:

– Обратно. В заводоуправление.

В лицо, в лоб, в бороду бил мелкий, острый дождь, и белый рисунок ветвистой молнии скользил и прыгал перед шофером по аспидной полосе горизонта.