Том 3. Растратчики. Время, вперед!

LXI

Толпа расступилась.

Он, не торопясь, пошел по направлению к машине. Ханумов стоял посредине настила, расставив короткие кривые ноги, и смотрел не мигая ему в глаза. Маргулиес вплотную подошел к Ханумову.

– Что же вы не начинаете? – сказал он обыкновенным тоном, подавая бригадиру руку. – Ноль часов пятнадцать минут. Времечко, хозяин, времечко.

Ханумов не спускал с него суженных, остановившихся глаз. При зеркально-гелиотроповом свете прожекторов его лицо казалось совершенно белым.

– Что там Мося треплется насчет нашей нормы, хозяин, – сказал он неузнаваемо тихим и сиплым голосом, – объясни, пожалуйста, будь добр! Какая норма?

Бригада обступила их молча.

– Норма от сорока до сорока пяти в час. Не больше четырехсот замесов в смену.

Глаза Ханумова стали еще напряженнее и уже.

– Костя – четыреста двадцать девять, мировой рекорд, а я после Кости – четыреста?

– Больше пока невозможно.

– Давид Львович, ты, наверное, смеешься?

– Вот чудак! Ты чудак человек, Ханумов. – Маргулиес близко заглянул ему в глаза нежными, близорукими глазами. – Больше четырехсот никак нельзя. Надо сначала проверить качество. Через семь дней раздавим кубики, посмотрим прочность, тогда – пожалуйста, хоть восемьсот… если качество позволит… Понятно?

– Косте можно, а мне нельзя? – с тупым упорством сказал Ханумов.

– Подожди.

– Давид Львович, пятьсот?

– Невозможно.

Ханумов хорошо знал Маргулиеса. Он понимал, что спорить бесполезно. И все же он упрямо повторил:

– Пятьсот.

– Нет.

Бригадир растерянно оглянулся по сторонам. Со всех сторон смотрели напряженные лица, неподвижные, ждущие глаза.

Подходили: Корнеев, Мося, Налбандов.

Ханумов искательно улыбнулся.

– Четыреста пятьдесят… хозяин?

Маргулиес замотал головой.

– Времечко, времечко…

– Четыреста пятьдесят?.

– Брось торговаться, Ханумов. Мы не на базаре. Задерживаешь работу. Времечко.

У Ханумова надулась шея.

– Пятьсот! – закричал он изо всех сил. – Тогда пятьсот – и ни одного замеса меньше. Пятьсот!

Он дрожал от бешенства и упорства.

– Не выйдет.

– Ты что… Ты что… – с трудом переводя дух, проговорил Ханумов. – Ты что, Давид Львович… Душу из меня хочешь вынуть? Хочешь меня осрамить перед людьми? Насмешку из меня сделать? Давид Львович! Ты ж меня знаешь… Ты меня знаешь, я тебя знаю. Мы ж с тобой вместе плотину клали. Вместе руки и ноги морозили…

Налбандов стоял, заложив руки за спину, упираясь задом в палку. Он насмешливо и внимательно щурился.

Маргулиес резко мотнул головой.

– Товарищи! Ребята! – закричал Ханумов с надрывом, весь подергиваясь. – Бетонщики первой непобедимой! Вы видите, что над нами делают?

Бригада угрюмо молчала.

– Давид Львович! Товарищ начальник участка! Маргулиес! Будь человеком. Будь настоящим человеком. Пятьсот!

– Не валяй дурака, Ханумов, – с досадой заметил Маргулиес. – Не выйдет дело. Начинай смену.

– Не выйдет? Не выйдет?. Тогда…

Ханумову трудно было говорить. Он рвал на себе ворот рубахи.

– Тогда… я тебе скажу… Тогда… Давид Львович… Не мучь меня… Знаешь… Я тебе скажу… Ко всем чертям… К свиньям! К собакам! К собачьим свиньям!. Вот!

Ханумов судорожно полез в карман, запутался в подкладке и вместе с подкладкой вырвал портсигар.

Бледный, трясущийся, он бросил его на доски настила.

– Вот… Гравированный и серебряный портсигар за плотину… Восемьдесят четвертой пробы… Бери… Не нужно…

Он вырвал из другого кармана серебряные часы и положил их рядом с портсигаром.

– Подарочные часы… За ЦЭС…

Он бросил на часы тюбетейку.

– Тюбетейка… За плиту кузнечного цеха…

Он быстро сел на землю и стал сдирать башмаки.

– Щиблеты за литейный двор… Бери… Подавись… Ничего не надо.

Прежде чем Маргулиес успел что-нибудь сказать, он ловко сорвал с себя башмаки и швырнул их в сторону.

– Ухожу к чертовой матери со строительства. Пиши мне расчет. Не желаю работать с оппортунистами. Пропадайте…

Маргулиес побледнел.

Ханумов посмотрел блуждающими глазами вокруг и вдруг увидел Налбандова.

– Товарищ Налбандов…

Он хватался за соломинку.

– Товарищ Налбандов, будьте свидетелем… Будьте свидетелем, что здесь правые оппортунисты делают над человеком! – закричал он со злобой.

Все глаза повернулись к Налбандову. Налбандов стоял, окруженный глазами.

Он видел эти глаза, обращенные к нему с надеждой и мольбой.

Вот. Случай. Слава лежит на земле. Надо только протянуть руку и взять ее. Эпоха не щадит отстающих и не прощает колебаний.

Или – или.

– Давид Львович, – сказал Налбандов среди всеобщей тишины.

Его голос был спокоен и громок.

– Я вас не совсем понимаю. Почему вы не разрешаете бригаде Ханумова повысить производительность до пятисот замесов в смену? По-моему, это вполне возможно.

– Конечно, возможно! Правильно! Верно! Возможно! – зашумела бригада.

– Видишь, Давид Львович, что человек, дежурный инженер, говорит! – быстро сказал Ханумов, вскакивая на ноги.

Налбандов повернулся к Маргулиесу.

– Я вам советую пересмотреть свое решение.

– Я не нуждаюсь в ваших советах! – грубо сказал Маргулиес.

– Я вам имею право не только советовать, Давид Львович. В качестве заместителя начальника строительства я могу приказывать.

Налбандов нажал на слово «приказывать».

– Я не желаю подчиняться вашим приказам! – фальцетом крикнул Маргулиес. – Я отвечаю за свои распоряжения перед партией!

Налбандов пожал плечами.

– Как вам будет угодно. Мое дело указать. Но я считаю, что ваши распоряжения имеют явно оппортунистический характер. Вместо того чтобы, воспользовавшись достигнутыми результатами и учтя опыт предыдущей смены, идти дальше, вы отступаете или, в лучшем случае, топчетесь на месте. Вы этим самым срываете темпы. Темпы в эпоху реконструкции решают все.

Его слова падали в толпу, как непотушенные спички в сухую солому.

– Я попросил бы… вас… без демагогии…

Маргулиес сжал кулаки и подошел к Налбандову вплотную. У него трясся подбородок. Он едва владел собой. Делая невероятные усилия быть спокойным, он произнес, штампуя каждое слово:

– Прежде чем я не удостоверюсь в качестве, я не позволю подымать количество. У нас строительство, а не французская борьба. Вам это понятно?

Он отошел, поправил без надобности очки и сказал через плечо:

– Потрудитесь не стоять посредине фронта работы. Вы мне нарушаете порядок.

Затем Маргулиес подошел к Ханумову и положил ему на плечо немного дрожащую руку:

– Ты, Ханумов, вот что… Ты ведь меня знаешь, Ханумов… Если я говорю – нельзя, значит, нельзя. Я тебя когда-нибудь подводил? Мы же вместе с тобой, Ханумов, клали плотину. Ну?. Ты что – ребенок? Чтоб потом всю плиту пришлось ломать?

Ханумов подозрительно всматривался в лицо Маргулиеса. Он всматривался в него долго и упорно, как бы желая прочесть на нем всю правду, все его самые тайные чувства, самые тайные движения мысли.

И он ничего не видел на этом бледном, грязном, зеркально освещенном лице, кроме дружеских чувств, сдержанной любви, доброжелательности, утомления и твердости.

– Четыреста пятьдесят… А? Хозяин…

Маргулиес покачал головой.

– Времечко.

Ханумов нагнулся и стал подбирать с пола вещи.

Толпа расступилась.

Маргулиес прошел, не торопясь, в контору прораба. Мося шел за ним по пятам, развинченно болтая руками.

Маргулиес подвинул к себе блокнот и, ломая карандаш, стоя, быстро написал приказание, запрещающее делать один замес меньше чем в одну и две десятых минуты.

Он с треском вырвал листок и протянул его Мосе.

– Передашь Ханумову. Для точного исполнения.

Мося вышел.

Через минуту Маргулиес наметанным ухом уловил плавный шум тронувшегося барабана.

– Ноль часов тридцать пять минут, – сказал Корнеев.