Деревня на перепутье

VI

Обед у молодых в самом разгаре.

Тадас и Бируте сидят в углу под большим узорчатым рушником. По одну сторону — сват, по другую — сваха, дальше парами дружки с подружками. Тесная изба битком набита гостями, негде яблоку упасть. Столы уставлены яствами и питиями — клочка скатерти не видно. Бренчат тарелки, поднимаются рюмки, звенит смех, летают хлесткие фразы, сопровождаемые громогласным хохотом. Пар стоит над мисками с гусями, вареной свежей и копченой свининой, тушеной капустой, колбасами и другой заманчивой снедью. В носу щемит от духа приправ. Белеют, желтеют баночки с хреном и горчицей, краснеют тарелки с горячим свекольником. Богатый стол, нет слов. Не зря Григене пригласила на помощь хозяйку из города. Но это еще не все, что видно на столе. Вешвильская хозяйка покажет свое искусство, когда после горячих пойдут холодные закуски — рубленое, рулеты, фаршированные яйца, селедка — маринованная, рубленая, жареная, с постным маслом и без масла, со сметаной и без сметаны, — когда подадут торты и появятся всяческие печенья, пряники, пирожки с салом, творогом, испещренные леденцовым сахаром рулеты да пирожные в виде боровиков или ежей — тогда-то вы увидите, на что способна бывшая экономка настоятеля.

В сенном сарае тоже негде повернуться. За двумя рядами столов сидят тесно, плечо к плечу, комар носу не просунет. Другой конец сарая пока пустует, но здесь отведено место для танцев. В углу свалены инструменты. Музыканты вместе с гостями набивают зобы, пополняют запасы хорошего настроения.

Сарай разукрашен зелеными ветками. Двери вынуты, а косяки опутаны толстыми еловыми гирляндами. Воробьи летают под стрехой, дивясь невиданному зрелищу. Собаки слоняются вокруг, подбирая кости, которые беспрерывно летят под стол, поскольку никто здесь не стесняется. Кое-кто, думая, что его не оценили по достоинству, смутился было, почему его посадили не в избе, где сливки свадьбы, но недовольство это скоро исчезло. Ей-богу, чем тут хуже? Угощение такое же, хозяйки одинаково любезные; снуют будто пчелки туда и обратно, все новые блюда тащат, просят угощаться, а Робинзон ни на минуту не пренебрегает своими обязанностями: бутылка догоняет бутылку, кувшин — кувшин. И пиво-то свежее, да с пеной, да из лучшего бочонка.

В избе суматоха. Кто-то бренчит ножом о стакан. Слышны крики:

— Тише! Внимание! Председатель слова просит!

— Сват будет говорить!

Помаленьку шум стихает. Все уставились на угол, где молодые. Робинзон, вошедший с ведром свежего пива, застыл на пороге. В открытые окна слышно, как в сарае галдят развеселившиеся гости.

Арвидас встал за столом, держа поднятую рюмку. Щеки зарумянились, глаза блестят, во всем теле пьянящее тепло, но голова светлая, ясная.

— Молодожены! Тадас и Бируте! — Он повернулся к молодым, с уважением поклонился. — Дорогие гости! Свату пристало бы развеселить стол острым словцом, как принято у наших дедов, но я, к сожалению, лишен этого дара. Так что не прогневайтесь, если получится не совсем по обычаю. Молодые больше не придерживаются старых обычаев, а создают новые, свои, соответствующие духу нового времени. Вот Тадас и Бируте. Поклялись быть верными друг другу не перед выдуманным богом, а перед своей совестью. Их соединили не какие-то мистические заклинания ксендза, а твердое слово чести, которое они оба дали в своих сердцах. За ваше счастье, молодожены! За согласие в вашей жизни! За прочную коммунистическую семью! Будьте внимательными, чуткими друг к другу. Не унывайте, если горячего чувства, юношеской любви не хватит на всю жизнь. Любовь не вечна. Вечна только дружба. Храните ее как зеницу ока! — Последними словами Арвидас словно хотел убедить себя, придать себе духу. Перед глазами всплывает и снова исчезает образ Евы. — За благородную дружбу мужа и жены! За ваших будущих детей, Тадас и Бируте. Чтоб они были счастливее вас, как вы — счастливее своих родителей. Сегодня вы расписались под актом гражданского состояния. Вашим детям скорее всего вообще не будут нужны никакие подписи — хватит слова, данного без свидетелей. И кто знает, может, они свою свадьбу будут играть уже на другой планете? За жизнь, которая делает человека изо дня в день умнее, лучше, счастливее!

Все нестройно встают, чокаются. Кое-кто поспешил выпить, потому неловко озирается и, как будто ему и не налили, пригубляет пустую рюмку. Один Гайгалас, не стесняясь, наливает себе и Винце Страздасу, оба чокаются и выпивают, когда все уже сели. Винце чувствует, что его невероятно почтили, посадив в избе с молодыми, да еще Надю сбоку втиснули, знает, кому должен быть за это благодарен, и не спускает влюбленного взгляда с Арвидаса.

— Толейкис исчерпал все тосты, — говорит Вардянис, без стеснения обгрызая гусиное стегнышко. Его правый глаз нервно дергается; выпяченный подбородок измазан жиром, впалые щеки горят ярким румянцем.

— Когда Толейкис размахнется, то уж размахнется, — вставил Дауйотас. — Где твоя голова, Вардянис, такого человека отпустить? Он же скоро тебя самого за пояс заткнет!

— Меня? Бог в помощь, бог в помощь, — Вардянис снисходительно усмехается. — Хороший отец ребенка с шеи не спихивает. Пускай поездит, потешится…

— Не надейся слишком на себя, Вардянис, — отзывается Палюнас. — В районе три миллионера. Твои-то миллионы самые веские. А что будет через год-другой, это еще неизвестно. Лепгиряй как выскочит, как хватанет…

— Хватайте, хватайте. Не завидую. Каждому приятнее жить рядом с богатым, а не с нищим соседом.

— Пыжишься ты, Вардянис, как жаба перед дождем, — не утерпел Гайгалас не вставить красного словца. — Хорошо тебе хвастаться своими миллионами, когда колхоз с первого дня крепко на ноги стал, черт подери!

— А кто его поставил?

— Ну и кто? — Гайгалас чуть опешил. — Большого ума не надо, когда сразу всего полно, не разбазарено. Ты будь хитер тут, у нас, после того как всякие гадюки Тауткусы, Барюнасы похозяйничали…

— Тебя надо было председателем назначить, — обидевшись, обрывает его Мартинас.

— Тебя-то я не зацепил. А коли откликнулся, на — и ты в эту компанию годишься. Темя колоченое… — рубит сплеча Гайгалас, хоть и нарядился в лучший Мартинасов пиджак.

— Мартинасу трудно было что-то сделать, — торопливо вмешивается Арвидас, желая прервать спор. — А меня вы рано хвалите. Ничего такого я еще не сделал и не знаю, сделаю ли. Не так легко, как кажется со стороны. Вот сколько уже времени пытаюсь отвадить одного человека от ругательств, и то ничего не выходит. Что и говорить про дела поважнее?..

Изба дрожит от смеха. Гайгалас, опустив глаза, вертит пустую рюмку.

— Поможем, поможем, — покровительственно говорит Вардянис. — «Молодая гвардия» старых друзей не покинет. Дали вам элитные семена и еще дадим, если понадобится. Подсобим. Но и самим зевать нечего. Возможностей хоть отбавляй. Одни Каменные Ворота чего стоят! Я бы давно уже договорился с мелиораторами, осушил бы. Был бы торф и на подстилку, и для удобрения, да и кормокухни зимой им топить можно. Все халатность…

— Когда деньги есть, известное дело… — буркнул Мартинас.

Вардянис с этим не согласен. Он вспоминает первые годы существования колхоза. Концы с концами не сходились. Надо было строить общественные здания, силосные башни, оборудовать водопровод. А материалов — нет. Кое-что ни за какие деньги нельзя было достать. Вот хотя бы и этот водопровод. Сколько намучились, намерзлись, сколько неприятностей вытерпели, пока построили водокачку. По ночам, будто воры, ездили к железной дороге, разрезали на куски сошедшие с рельсов, разбомбленные цистерны, везли домой, там сваривали. Кто-то донес. Обвинили в расхищении государственного имущества. Могло все неладно кончиться, но райком заступился, удалось откупиться строгачом.

— Неприятно такие вещи вспоминать, — кисло улыбаясь, заканчивает Вардянис. — Хотел людям добра, а тебе шишку набили. Вредитель, несознательный элемент… Но когда ты знаешь, что твоя правда, никакие шишки не страшны. Мути воду сколько хочешь, правда, она как золото, все равно на дно сядет. За правду, молодые! Вам, надеюсь, не придется резать разбомбленные цистерны, но без шишек уж точно не обойдетесь, если будете думать, гореть, а не коптить небо. За успехи в учебе, будущий агроном! — Вардянис встает, поднимает рюмку и пьет, ни с кем не чокаясь. На узкой груди неприметного человечка пестреет ленточка высокого ордена.

— У Бируте шишка уже есть — мать набила, — крикнул кто-то с другого конца стола.

— Поздравляю, поздравляю…

Сидящие ближе к двери затягивают песню. Поначалу она звучит на одном конце стола, но постепенно вступают все новые и новые голоса; песня разбегается как огонь в лесу, перескакивает с человека на человека, со стола на стол — и вот уже вся изба гудит словно стоголосый орган:

Эх, молоды-ы-ые, чего погрустнели,
Эх, молоды-ы-ые, чего погрустнели?
Что лица мрачнеют да глазки темнеют?
Неужто ю-у-уности жаль?
Наш ты Таду-у-укас, не плачь, не рыдай-ка,
Наш ты Таду-у-укас, не плачь, не рыдай-ка:
Жена не воро-о-она, одна из миллио-о-она.
Хорошая доярка, веселая танцорка.
Стоит ли ю-у-уность жалеть?
Наша Биру-у-уте, не плачь, не рыдай-ка,
Наша Биру-у-уте, не плачь, не рыдай-ка:
Взяла агроно-о-ома, муж на миллио-о-она.
Ученый, пристойный, старших достойный.
Стоит ли ю-у-уность жалеть?

Хозяйки зажигают лампы, несут на стол холодные кушанья. В гуле песни не слышно, о чем они перекликаются. Кругом раскрытые рты, разгоряченные лица и единый громогласный рев.

Борода Робинзона мелькает то тут, то там. Теперь он схватил примусную лампу — будто комета летит через двор в сонный сарай. Там тоже поют. Заводит Магде Раудоникене:

Оба — младший и старик —
Григасы секретари.
А Бируте-то, доярка,
Станет сразу секретарка.
Как пойдут потом ребята,
Будут все секретарята.

Но собравшаяся за другим столом молодежь ей не подпевает и, коротко посовещавшись, затягивают свою. Хорошие слова, резвая мелодия. Новая песня. У каждого рот сам раскрывается, хочет подтянуть, да многие слов не знают. Так что разевают рты, подхмыкивая, а несколько стариков, вспомнив молодость, заводят на другом конце сеновала.

Как молод я был, всех девок люби-и-ил,
Да и меня люби-и-или…
…Будут все секретарята.
Тра-ля, тра-ля, ля-ля-ля! —

изо всей мочи вопит хор, не давая Магде спуску.

Но вот молодежь, словно сговорившись, замолчала, встала и запела:

Наших музыкантов мыши задрали,
Наших музыкантов мыши задрали —

Музыканты, малость поважничав, медленно встают из-за стола и идут в свой угол в пустом конце сарая. Пятрас Интеллигент берет в охапку аккордеон, маленький Пауга кладет подбородок на скрипку, Бурба Лодырь садится за барабан.

Гоялис с тяжелым пыхтением (опять переел, чтоб его нелегкая!) залезает в свою трубу как лошадь в хомут.

В избе суматоха: Винце Страздас предлагает выпить за председателя. Все рады, хлопают в ладоши. Но вот встал Арвидас: он-де хочет дополнить.

— Спасибо, за честь. Благодарю. Но должен сказать, что если бы не было колхоза, не было и председателя. Председатель без хорошего коллектива, без людей ничего не значит. Поднимем же бокалы за наш колхоз, за лучших его людей, которые здесь сегодня собрались. — Арвидас выбирается из-за стола, чокается с каждым и, сопровождаемый толпой гостей, идет в сарай.