Похороны Мойше Дорфера. Убийство на бульваре Бен-Маймон или письма из розовой папки

Набухшие молоком соски молодой матери.

Загубленные мечты. Задушенные идеалы. И увядшие в лагерях надежды.

Дети, украденные у матерей и выброшенные в снег.

О лицо ее невидящее и глаза ее пустые!

Яростно распяленные плоскогубые рты.

Стена, за которую не пробиться.

И горькие стихи.

Зачем все это, Мойше? Что же вы Мойше? Злой чужой ветер воет над вашей могилой. А там, у синего моря…

Тяжела дорога до синего моря. Она идет через вас, Мойше, эта дорога идет через вашу могилу, не обойти ей вашу могилу!

Мойше, Мойше!

Где найти мне хороший посук, чтоб закончить мой рассказ?

Старенькая уборщица трет мокрой тряпкой запыленный цоколь областного музея. В магазины привезли колбасу.

Вспухают под тополями фиолетовые стены редакции «Биробиджанер штерн».

Абрам Вайнштейн, отменный повар, готовит в ресторане форшмак, рубленую печенку, фаршированную рыбу, тушеное мясо и еврейский золотой бульон. Свежую рыбу готовит Вайнштейн, не мороженную.

Гершков разучивает с оркестром «фрейлехс».

Хая с Максом сочиняют новую песню о счастливой жизни в родной советской стране. Они споют ее перед гостями. Нужно успеть показать песню художественному совету!

На своем юбилее плачет от умиления растроганный Корчминский.

По улицам ходят актеры из ансамбля Шварцера и восторженно читают вывески на идиш.

Оседает сыпучий песок над могилой. Распятый «могн-довид» кренится набок.

Умирает сын Гали Блюмкиной, еврейский мальчик, убитый при рождении.

Идет по дамбе окровавленный, избитый Илюша Гинзбург; без рубашки, босой. Идет Илюша Гинзбург под ночными звездами, под ночным ветром, улетающим к могиле Мойше. Идет Илюша, спотыкается об острые камни и осколки водочных бутылок. Он спускается с дамбы, бредет по улице Шолом-Алейхема к себе домой. Входит в свой сарай, залезает на ящик (о не глядите, отвернитесь!). Горячими слезами плачет Илюша Гинзбург и сует голову в петлю.

Ищите, ищите, люди, хороший посук! Мне нечем закончить мой рассказ!

— Пустите, пустите меня, родненькие! — просит подружек девочка из ремесленного училища. А они бьют ее, хлещут по лицу, пинают ногами.

— Ой, сволочи! — рыдает она. — Все равно убегу, сволочи! Мамочка моя, мама!

А Галя Блюмкина лежит в морге рядом со своей матерью. Лежит двумя грудами то, что осталось от Гали Блюмкиной и матери ее, Фрады.

Ой, мамочка моя, мама!

А Фалалеев с сотрудниками ищет сионистов, допрашивает свидетелей, лжет, грозит, уговаривает.

А Панман с Винокуром слушают новые пластинки.

А Корчминский выскребывает с пластинки имя Нехамы Лифшицайте.

В областном радиокомитете стирают с пленки песни Александровича, Анны Гузик, Клементины Шермель. Кто следующий?

Закрывает загс усталая регистраторша.

Плачет еврейская скрипочка, плачет.

Так найдите же, найдите хороший посук, чтобы закончить мой рассказ!..
Биробиджан — Ленинград — Иерусалим