Бегство со Светлого берега

— Обитая мебель это нечто слишком роскошное, чтобы быть удобным. У меня дома только старый деревянный диванчик и кресла, отполированные спинами двух поколений. Моя мать была Тэлбот, как ты знаешь, а может, не знаешь. Мне надо идти. Надеюсь, ты поладишь с твоим славянином. Мне от него одни неудобства, вечно он заманивает Самсона к себе в комнату и кормит ливерной колбасой и вонючими сырами. Самсон питается по-научному, и я не позволю испортить его фигуру этому чертову политэмигранту!

Эйлин постаралась придать голосу сочувственность, которой не испытывала:

— Тебе надо сказать ему, чтобы он так не делал.

— Я уже говорила.

— А он продолжает?

— Теперь он то и дело приносит Самсона к моим дверям и говорит «Получите вашу кошку». Но я не знаю, что происходит в мое отсутствие. Однажды Самсон целых полчаса отскребывал с усов крупинки красной икры.

— Я всегда думала, что икра черная.

— Они покупают в Сохо красную, точнее, ярко-оранжевую. Он, конечно, совершенный хам. С другой стороны, я подозреваю, его можно приручить. Ты должна попытаться выяснить, какая сторона в его характере преобладает.

— Я уверена, что он не хам, — сказала Эйлин.

День шел за днем, но мистер Белкин не подавал о себе вестей, пока однажды вечером, выглянув в окно, Эйлин не заметила плотную фигуру, переминающуюся с ноги на ногу у калитки ее дома. Из-за занавески она могла наблюдать, как он поднял засов и направился было по вымощенной дорожке, ведущей к открытой двери, но передумал, повернулся и быстро зашагал в сторону метро. После стольких разговоров и дум о мистере Белкине Эйлин не хотелось, чтобы он выскользнул из ее рук, и с возгласом «Десять шиллингов уходят!» она ринулась вниз по лестнице во двор и побежала за коренастой, быстро удаляющейся фигурой.

— Почему вы ушли? — запинаясь, спросила она, нагнав его.

Он повернулся к ней со смущенным видом.

— Полагаю, я сделал ошибку.

— Дверь в дом была открыта. Может быть, вы не разглядели номер?

— Нет, я видел. Но я видел, как выходил полисмен.

— Да это же мистер Ламберт отправился на дежурство. Он хозяин дома, где я живу.

— Глупо с моей стороны. Пожалуйста, извините.

— Хотите, я зайду к вам и напечатаю письма?

— Если это удобно.

Они пересекли Хит-стрит и вышли на Хай-стрит.

— Вы не любите полицейских, потому что вы революционер? — спросила Эйлин.

— Мы, наверное, чересчур готовы всюду видеть слежку. Наша жизнь делает нас подозрительными.

Эйлин широко раскрыла глаза.

— Вы и про меня подумали, что я шпионка?

— Нет, нет, никогда в жизни.

— Тогда почему вы убежали?

— Во-первых, я видел полисмена, выходящего из дома. Мне не понравилось. Потом я увидел такой простой домик с открытой дверью и узенькой деревянной лестницей, совсем как в трущобах, и я подумал, я совершил ошибку.

— Вам не нравится мой уголок? А друзья мне завидуют. Они говорят: «Правда Эйлин нашла себе хорошее местечко?»

— Нет, мне нравится, — вежливо сказал мистер Белкин, но он, очевидно, с трудом мог поверить, что девушка из хорошей семьи по собственному выбору станет жить в доме, предназначенном для низших классов.

— Здесь тоже очень мило, — сказала Эйлин, когда они свернули с Хай-стрит на площадь Перрин-корт. — Мне нравится вид на эту старую площадь. И старое дерево посередине. Все так мирно.

Мистер Белкин взглянул с недоверием.

— Мои друзья думают, что я нашел себе очень плохое место для житья.

— А где же живут они сами?

— Уэст Хэмпстед, Парламент Хилл…

— Парламент Хилл! Ужас!

— У них есть все удобства. А у вас есть?

— У меня есть газовая горелка, а в постройке во дворе кран.

Мистер Белкин показал на зарешеченное окно ветеринарной лечебницы над входной дверью.

— Что за радость жить над ветеринаром?

— Зато очень удобно для мисс Пейдж, когда вы накормите ее кота до тошноты.

— Ах, Самсон! Вы знаете Самсона?

— Я знаю, что вы пичкаете его заграничной едой.

Теперь они стояли на лестничной площадке второго этажа, у дверей квартиры мистера Белкина. Он вставил громоздкий ключ в скважину и впустил Эйлин с улыбкой, которую она сочла загадочной и, тем самым, привлекательной.

Писем было немного, но мистер Белкин сказал, что все они срочные. Когда письма были напечатаны и уложены в конверты, мистер Белкин извлек из одной из двух парных этажерок красного дерева, стоявших по обе стороны камина, чайницу и металлический кофейник, на крышку и изогнутую ручку которого был нанесен узор в виде вьющейся омелы, а по бокам — медальоны с головкой улыбающейся женщины. Эйлин удивилась, увидев, как он наполняет его водой из графина и осторожно ставит на газовую горелку.

— Разве у вас нет чайника? — спросила она, тут же покраснев от своей бестактности.

Мистер Белкин объяснил, что кофейник стоил дороже чайника.

— Мой принцип: покупай лучшее. Кофейник — три шиллинга и шесть пенсов, чайник — полкроны. Я покупаю кофейник.

— Но вы не можете так поступать всегда, — сказала Эйлин.

Он был, казалось, огорчен.

— Это… «ужас»?

— Но в чайнике удобнее приготовить чай.

С той же этажерки мистер Белкин снял кругленький металлический заварочный чайничек.

— Надеюсь, этот чайничек вам понравится.

Эйлин было собралась сказать, что чайничек в самом деле очень мил, как громкий стук в дверь заставил их вздрогнуть. Прежде чем мистер Белкин успел подойти к двери, она распахнулась и в проеме показалась голова Беатрис Пейдж.

— Прошу прощения, если я de trop[34], - пропела она, окидывая быстрым взглядом комнату. — Я ищу Самсона. Я думала, вы опять соблазняете его.

— Я не соблазняю ее, — с достоинством произнес мистер Белкин. — Это она соблазняет меня.

— Он!

— У меня на родине про кошку говорят «она».

— Ветеринар внизу подтвердит вам, что Самсон давно уже среднего рода, но мы говорим «он», щадя его чувства.

Мистер Белкин, очевидно, не понял ничего из сказанного, но пригласил ее присесть и выпить чаю. Беатрис коротко поблагодарила, убрала голову и хлопнула дверью.

— Она всегда так врывается, даже не позвонив? — спросила Эйлин.

— Звонок не работает. Как вы впервые пришли, он больше не звонит.

— Вы хотите сказать, что я его испортила?

— Как вы пришли, он больше не звонит.

Когда, выпив две чашки чаю с лимоном, Эйлин поднялась, чтобы попрощаться, она с удивлением почувствовала легкое трение кошачьего тела о свои ноги.

— Самсон был здесь все это время! А вы так ничего и не сказали!

— Я не доносчик, — отвечал мистер Белкин.

Теперь профессиональные услуги Эйлин стали нужны мистеру Белкину уже по нескольку раз в неделю, и скоро у них вошло в привычку при каждой встрече договариваться о новой. Она повредила его машинку, пытаясь заменить русский цилиндр на английский, а он сделал еще хуже, пытаясь исправить поломку, и вскоре они были в совершенно дружеских отношениях. Каждое занятие заканчивалось чаепитием и беседой. У мистера Белкина всегда наготове было много вопросов, на которые Эйлин отвечала с удовольствием и с избытком. Ему было любопытно узнать, что она никогда не училась в колледже и, более того, не осталась в школе после шестого класса.

— Моя мама не верит в школы, — объясняла Эйлин, — а мой отец умер, когда мне было всего шесть лет. Отцовская родня совсем другая. Они всегда уговаривали маму отдать меня в колледж.

— Ваша социалистка тетя… — пробормотал он.

— А вы ходите в русский клуб на Шарлотт-стрит? — вдруг спросила Эйлин. — У моего дяди, доктора Мосса, там масса пациентов. Возможно, вы его знаете.

Лицо мистера Белкина посветлело.

— Конечно, я слышал о докторе Моссе. Он спас моего товарища, когда все другие врачи хотели оперировать ему опухоль мозга. Доктор Мосс сказал, что вылечит его без операции, и вылечил.

— По части диагноза дяде Солу нет равных, — с удовольствием сказала Эйлин.

— И он лечил еще одного моего друга от сифилиса. Он первым из врачей в Лондоне стал применять сальварсин.

Эйлин никогда не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь сознался в дружбе с человеком, страдающим венерической болезнью. Ведь совершенно очевидно, что сифилисом болеют люди совсем другого круга.

— Мой дядя был в молодости анархистом, — сказала она. — Теперь он просто социалист. Хотела бы я знать, в чем разница.

— Хотите, я объясню вам?

— Не сейчас! — быстро сказала она. — Давайте выпьем чаю!

Улыбаясь, мистер Белкин стал высыпать миндальное печенье из пакета на металлическое блюдце.

— Любимые бисквиты моей сестры, — сказала Эйлин, наблюдая за его руками.

— А какие ваши любимые?

— Мне нравятся те, которыми вы меня угощали в прошлый раз. Помните, бисквиты Гарибальди? Их еще называют «с мушиной начинкой».

— Я их купил из-за имени, но раз вы говорите «с мушиной начинкой», я никогда к ним больше не притронусь.

— Ах, как вы чувствительны! А имбирные орешки (ginger nuts) вы знаете? Вот они и есть мои любимые.

На свет появилась маленькая записная книжка и серебряный карандаш мистера Белкина.

— Скажите по буквам, пожалуйста!

— G-i-n-g-e-r… — Поглядев через его плечо, она увидела, как он пишет тесным косым почерком «Jinjer nutts».

На лестнице послышались громкие шаги.

— Клянусь, это Беатрис, — сказала Эйлин. — Вы никогда не запираете дверь?

— Запираю, когда я один, но когда со мною юная леди… — Он положил ей на плечо руку, полную, теплую и твердую, и улыбнулся очень по-доброму.

Словно молния, вырвавшаяся откуда-то из самых ее глубин, пронзило Эйлин это прикосновение.

— Что? — хрипло спросил он, хотя Эйлин не сказала ни слова.

Властный стук в дверь дал мистеру Белкину время лишь на то, чтобы убрать руку. Беатрис не вошла в комнату — она вторглась в нее.

— А вы знаете, что строго запрещено не давать людям спать ночью стуком машинки? — пролаяла она.

Эйлин устрашило свирепое выражение ее лица, но мистер Белкин был непроницаем.

— Полагаю, она не может стучать, когда на ней надета крышка, — сказал он, взглянув на закрытую машинку.

— Про машинку говорят it, — резко ответила Беатрис. — В английском языке неодушевленные предметы среднего рода. — Но она все же присела, когда мистер Белкин придвинул ей стул.

— Вечно я забываю. Но почему же про sheep говорят «она»?

— Потому что sheep одушевленные — они едят траву и рожают ягнят, — объяснила Эйлин.

— Я имел в виду те sheep, которые на море, а не ship[35] которые едят траву и рожают ягнят.

— Низ обозначен верхом, чтобы избежать путаницы, — произнесла Беатрис.

Мистер Белкин покраснел, но рассмеялся вместе с девушками.

Было выпито порядочно чаю, и печенье съедено до последней крошки, но разговор не клеился. Шумно зевая, Беатрис сняла очки и протерла их сложенным платком.

— Простите, — фальшиво вздохнула она сквозь очередной зевок во весь рот. — Пойдем, Эйлин. Я провожу тебя до угла.

Мистер Белкин направился с девушками к входной двери, но Беатрис не дала ему возможности продолжить путь, попросту захлопнув дверь прямо перед его носом.

— Почему ты так груба с ним? — спросила Эйлин.

— Меня это забавляет. Мне всегда хочется вывести его из себя.