Бегство со Светлого берега

Ольга Дмитриевна молча вручила ей коробку, показав ударом кончиков пальцев по крышке, что Ирина должна открыть ее. Под крышкой ее очарованному взору предстало целое пиршество — багровый омар на овальном блюде, гроздь винограда в компотнице, тушка цыпленка, форель в чешуе, волнистое золотое желе и трехдюймовая глянцевитая французская булочка.

Ольга Дмитриевна продолжала держать коробку открытой, наслаждаясь экстатическим восхищением невестки. «Я играла ими в детстве, — сказала она. — Наша мисс Поллок привезла их из Лидса. Посмотри! — Она опустила крышку и перевернула коробку так, чтобы Ирина смогла прочесть надпись на внутренней стороне: For ту sweet little pupil from her fond ‘Miss Allie’[46]. — И Коля играл ими. Он был очень аккуратен, ни одна не потерялась. Когда омар отклеился, он стал разыгрывать сцены, будто омар ест с других тарелок, но потом снова приклеил его на место. Отдай их тем детям, которые играют в дом. Я хотела подарить их Машеньке на день рождения, но она их обязательно потеряет. Да у нее и так все есть».

— А если я их не встречу? — ревниво спросила Ирина. Эти прелестные безделушки были слишком ценны, чтобы позволить им покинуть семью. Да и Николай играл ими когда-то.

— Так оставь их до следующего раза, когда снова приедешь сюда, — спокойно произнесла Ольга Дмитриевна.

Ирина словно почувствовала на языке оскомину от не изжитого до конца противостояния. Она еще помнила те времена, когда этот тон, спокойный и властный, вызывал у нее слезы ярости. Даже сейчас олимпийское спокойствие Ольги Дмитриевны, ее твердая уверенность в том, что отданное ею приказание будет исполнено, не могли не вызвать раздражения у невестки.

Старческий голос продолжал монотонно гудеть.

— Может быть, к тому времени новый мост достроят, и грузовику не придется ехать в объезд. — Она закрыла глаза, и Ирина подумала, не заснула ли она, но глаза снова открылись, и Ольга Дмитриевна резко произнесла: — Я вовсе не хочу сказать, что вам надо хоронить меня в Москве. Я хочу, чтобы меня похоронили здесь, в деревне. Прасковья Егоровна знает, что делать. Скажи Коле.

Она повернула голову на подушке, и на этот раз Ирина поняла, что она действительно заснула. Ирина оглядела комнату, чтобы удостовериться, все ли она сделала для свекрови перед уходом. На комоде стояла свеча и рядом с ней коробок спичек; Ирина перенесла их на тумбочку, непроизвольно закусив губу. Еще одно угрызение совести. Коля провел много времени, оборудуя ночник над изголовьем матери и протягивая провода, чтобы Бабушке было удобно включать и выключать свет. Но оказалось, что плоские зубцы вилки новой лампы не входят в круглые отверстия розетки; он купил новую, но она все еще лежала завернутая в ящике стола Ирины, и если Бабушка спалит себя до смерти, то виновата в этом будет Ирина. На цыпочках она пошла к двери, но обернулась на звук, исходивший с кровати.

Ольга Дмитриевна лежала с открытыми глазами и смотрела на невестку.

— Положи на тумбочку эти библиотечные книги, — не очень внятно произнесла она. — Я обещала сделать к ним бирочки к завтрашнему дню. — Ирина взяла с комода несколько томиков в коленкоровом переплете и положила их на столик. — И мою авторучку, — продолжал настаивать старческий голос, — и ярлычки. Они в верхнем ящике, в самой глубине. Ты оставила мне спички?

— Да, мама. — Ирина нагнулась и поцеловала дряблую, мягкую щеку. — Спокойной ночи, мама. Спите хорошенько. Я скоро приеду снова. На следующей неделе.

Под полуприкрытыми веками блеснули глаза, но Бабушка ничего не ответила и никак не показала, что восприняла дежурную ласку и дежурное обещание.

Ирина открыла дверь на кухню, чтобы поговорить с Прасковьей Егоровной.

— Мне не хотелось отбирать у нее спички, — тихим голосом сказала она. Прасковья Егоровна уверила ее, что сама возьмет их перед тем, как лечь спать. Если Бабушке что-нибудь понадобится, она может постучать в стенку.

— Вы не забудете? — обеспокоенно спросила Ирина. На это Прасковья Егоровна ответила вопросом: неужели Ирина думает, будто она хочет, чтобы ее дом сгорел? И этот ответ вполне успокоил Ирину.

На полутемной деревенской улице Ирина остановила маленькую девочку: ей показалось, что это та самая светловолосая девочка, что снимала платок.

— Это ты с девочками играла в дом на берегу реки, когда я приехала? — спросила она.

Светлые глаза плясали под белобрысыми бровями.

— Мы играли в свадьбу. (Свадебный подарок! О, как кстати!)

Ирина вытащила из чемоданчика плоский сверток и вручила его девочке.

— Бабушка… я хочу сказать, бабушка Вовы и Машеньки… посылает это вам к столу.

Неуверенным жестом девочка взяла сверток, прошептала «спасибо» из-за складок своего платка и пошла прочь, не оглядываясь на Ирину.

Ирина не могла удержаться от мысли о том, с какой шумной радостью принимали подарки ее собственные дети, забыв, как быстро остывал их интерес к новой игрушке и как быстро она оказывалась сломанной или потерянной. Пронзительный крик заставил ее обернуться. Девочка бежала вприпрыжку, держа сверток высоко над головой, и кричала, обращаясь к закутанным фигурам, стоявшим у соседней калитки: «Дуся! Надя! Смотрите, что у меня есть!»

В городских парках кусты сирени набухли почками; на углах продавали тюльпаны, а Ирина все не могла найти времени, чтобы выбраться в деревню. Из открыток, которые Прасковья Егоровна добросовестно посылала каждую неделю, Ирина знала, что с Бабушкой все в порядке; а теперь, со дня на день, вся семья собиралась выехать за город на все лето. Уже были найдены купальные костюмы и летние одежды, Вове и Машеньке купили новые сандалии, отыскали и приладили веревкой крышку к корзине, в которой перевозили кошку Мурку. Оставалось только заказать грузовик и всем вместе отправиться на дачу, со столами и стульями, кастрюлями и сковородками, с новым холодильником. Заказать грузовик было делом Николая, но каждый вечер, вернувшись с работы, он сообщал, что отъезд откладывается. Один раз у него не было времени, чтобы позвонить по телефону; другой раз он был так загружен работой, что все вылетело у него из головы; то телефон был занят весь день, то никто не отвечал в гараже. Николай говорил даже, что весь этот переезд на дачу — устаревший пережиток: больше хлопот, чем толку. Следующим летом дети поедут в пионерлагерь, а они с Ириной в дом отдыха в Крыму.

К ужасу Ирины дети закричали от радости.

— А как же Бабушка? — спросила она.

— Бабушку возьмем с собой.

Лишь один вопрос отрезвил детей: а как быть с Муркой?

Но, во всяком случае, этим летом от дачи им было никуда не деться. И вот однажды вечером Николай сказал, что на следующее утро, ровно в девять часов, грузовик будет стоять у подъезда. Детей позвали со двора и велели мыть руки перед ужином. «Скорее! Завтра уезжаем на дачу!»

Когда они уселись ужинать, Ирина заметила, что Машенька держит Мурку под столом на коленях.

— Сейчас же отпусти Мурку! — велела Ирина.

Машенька повиновалась почти сразу, успев лишь поцеловать Мурку в полосатую остренькую головку.

— Мурка пахнет ботинками, — мечтательно сказала она, после чего ее послали снова мыть руки.

— Мурка не виновата, что спит в коробке из-под обуви, — сказал Вова.

— Неважно, скоро Мурка будет пахнуть лютиками, — отвечал Николай, обожавший Мурку.

Разговоры за ужином шли о переезде. Вова хвалился, что этим летом будет ходить купаться со старшими мальчиками. Машенька подумала о новом козленке, который вознаградит Дусю за то, что она всю зиму ухаживала за козами. Им хотелось знать, сохранился ли у Дуси с Надей подарок Бабушки. Ирина рассказывала им о свадебном обеде на берегу реки и теперь никак не могла упустить подходящий случай.

— Конечно, сохранился. Деревенские дети бережно относятся к своим игрушкам. — Вдруг она повернулась к мужу: — Как ты думаешь, Коля, может быть, послать телеграмму Прасковье Егоровне, что мы приезжаем?

Прежде чем Николай успел ответить, вмешался Вова:

— Прасковья Егоровна звонила.

— Ох, Вова, и ты нам ничего не сказал! Чего она хотела?

— Ей нужны справки.

— Какие справки?

Вова начал закладывать пальцы.

— Из поликлиники — раз. Из собеса — два. Из домоуправления — три…

Над головами детей Ирина и Николай обменялись взглядами. Николай привстал из-за стола.

— Подожди, — резко сказала Ирина. — Что она еще говорила?

— Она сказала, что справки нужны ей сейчас же. Они нужны для похорон.

Николай вскочил из-за стола и выбежал из комнаты.

— Куда же ты? — закричала Ирина. — Сегодня уже поздно что-нибудь делать.

Но не успела она закончить фразу, как Николая уже не было в доме. Она слышала, как хлопнула дверь. Выглядело это так, будто он устремился на зов Бабушки.

Но Бабушка умерла; даже Машенька поняла это.

— Только, — сказала она, — я не совсем понимаю, что значит «умерла».

— Это значит, что Бабушки больше нет. Она ушла от нас.

— Но ведь не по-настоящему, правда? — мягко поправила ее Машенька. — Папа поехал к ней, верно?

Из своей кровати, стоящей у противоположной стены, вмешался Вова:

— Она не может двигаться. Это и значит, что она умерла, раз она не может двигаться.

Николай позвонил Ирине с работы и попросил ее задержать грузовик, пока из похоронного бюро не доставят гроб: его повезут вместе с другими вещами. Ирина, как могла, пыталась ответить на задаваемые ей вопросы; она видела, что Вова сгорает от любопытства. «Нездоровое любопытство», — строго подумала она и была рада отправить детей к своей сестре, не желая, чтобы они видели, как на даче гроб выгружают вместе с холодильником. Похороны были назначены на следующий день. Николай решил ехать на грузовике, чтобы показать шоферу путь через мост, а Ирина должна была связаться с людьми с текстильной фабрики, где Бабушка проработала более тридцати лет, и затем поехать на поезде вместе с родственниками и старыми друзьями, которые захотят присутствовать на погребении.

Стоя у могилы, Ирина слушала, как ее свекровь восхваляли за качества, которые вряд ли в силах завоевать чью-нибудь любовь: пунктуальность, добросовестность, старательность. Должно быть, эти качества она делила с сотнями коллег со своей фабрики, где ее еще помнили несколько немолодых людей. Старик с львиной гривой и детски-голубы-ми глазами сказал просто: «У нас в профкоме от покойной было много хлопот. Она всегда хотела настоять на своем».

Это тоже была похвала; все знали, что Ольга Дмитриевна никогда не просила за себя.

Дома после похорон собравшиеся выпили по паре стопок водки, с одобрительными возгласами закусывая слоеными пирожками. «Она была славная женщина во всех отношениях», — сказал кто-то. «Что ж, семьдесят шесть лет по нынешним временам неплохой возраст», — отвечал другой. Казалось, возникнет опасность, что похоронные речи начнутся по новому кругу. Но вскоре стало ясно, что большинство собравшихся, особенно те, что приехали из Москвы, на самом деле озабочены тем, чтобы поскорей улизнуть, не нарушая приличий, так что благочестивым чувствам не очень давали ходу соображения о расписании поездов.

Прасковья Егоровна захотела, чтобы Ирина осталась и разобрала вещи Ольги Дмитриевны. Ирина и сама была рада предлогу не возвращаться в город со всеми вместе и не вести неизбежный разговор под грохот поезда; но она видела, что Николай стремится поскорей уехать. «Поезжай, — сказала она. — Дети одни. Я скоро приеду».