Плахта

Глава 1. Начало

Войну, где восстает на брата брат,

Всевышний проклянет стократ. Рабиндранат Тагор

24 февраля мне исполнилось сорок четыре года. Проснулась в пять утра, чтобы приготовить завтрак и поработать над книгой. Мужа рядом не было, видимо, встал еще раньше, чтобы подогнать текущие дела. Наша дочь Тоня безмятежно спала.

Спустя минуту мы встретились в коридоре, и я сразу же поняла, что случилось страшное. Первым делом подумала о родителях. Они у нас пожилые и, как большинство людей в возрасте, обремененные недомоганиями. У мужа дрожали руки и губы. Он меня обнял и сказал:

— С днем рождения. Прошу, не пугайся, но только что началась война.

Прежний мир рухнул. Все стало неважным: сырники, которые собиралась печь и все вспоминала, куда засунула ваниль, книга, находящаяся уже на финише (осталось только углубить любовную линию), желание осенью отдохнуть в турецком отеле Club Marco Polo. Неважными стали покупка весеннего пальто, интервью, запланированное на вторник, субботний поход в кино и визит с дочерью к логопеду (она не выговаривает «Ш», «С», «Р»), спор с мужем насчет правильного питания, генеральная уборка и сегодняшний семейный обед в ресторане «Черноморка». Все вытеснило одно слово с тяжелой уродливой энергией. Казалось бы, всего пять букв, два коротких слога, а сколько в них заключено горя и беды.

В домах напротив стремительно включался свет. Казалось, в одну секунду проснулся большой миллионный город. В каждом окне пульсировал страх, открывались створки и выползало наружу рыхлое замешательство. Люди с серыми полотняными лицами и наспех собранными тюками выбегали во двор и грузились в машины. С ужасом посматривали на небо с рыскающими беспилотниками. Плакали ни свет ни заря разбуженные дети. Лаяли собаки и шипели коты. Через пятнадцать минут все дороги превратились в одну многокилометровую пробку. У заправочных станций начался армагеддон. Каждый водитель норовил залить полный бак и канистры про запас.

Мы сидели с мужем на кухне и молчали, пытаясь переварить оглушительную новость. О войне у нас говорили давно, и даже была объявлена дата вторжения (16 февраля). Реагировали все по-разному. Одни составляли планы: «А», «Б» и даже «В». Другие покинули страну еще несколько недель назад. Третьи скупали продукты, обставляли диванами подвалы и утеплялись. Мы не верили. Даже не допускали мысль о подобном. Женщина, работающая у нас няней, последние дни приходила сама не своя. Все собиралась в свой родной Геническ, чтобы пересидеть войну с родителями. Как оказалось, Геническу, Каховке, Херсону досталось в первую очередь.

Андрей нервно рыскал по планшету. Искал правду. Просчитывал все возможные ходы одержимого человека. Вот только разве их просчитаешь? На его виске надувалась синим жилка, и я все переживала, что она сейчас, не выдержав напряжения, лопнет и зальет красным глаза, руки, стол. Затем вынес вердикт: «Мы никуда не уезжаем. Киев — самое надежное место, поэтому остаемся дома. Вот увидишь, конфликт быстро решится. Максимум два-три дня». Замолчал. Губы побелели и исчезли. Провалились внутрь. Решив, что ему нужно выговориться, стала задавать вопросы. Муж отвечал вдумчиво и подробно, но ничего из сказанного не смогла взять в толк. Только искренне поверила, что находимся в безопасности. Зачем военным я со своими любовными романами, наша консьержка Валентина Тимофеевна, заведующая хозяйственными вопросами дома, и соседская девочка Катя, обожающая капустные пирожки?

Утро набирало обороты. Солнце, воровито оглядываясь, семенило в противоположную от востока сторону. Небо, еще февральское и полновесное, казалось не у дел. Птицы пытались распеться, но срывались на ноте «ми». С родными связи не было. Весь мир куда-то пытался дозвониться. Удалось пробиться через Viber. Первой вышла на связь сестра.

— Ты где?

— Бегаю на стадионе.

— Но ведь война.

— Это не повод не заниматься спортом.

Неожиданно вскрикнула. Мое горло сдавил спазм:

— Что?

— Самолеты. Много. Низко. Я таких еще не видела никогда.

Первый день почти не помню. Он весь исцарапался, будто по нему проехались ржавым коньком. Мы остались дома. Телефон поставила на беззвучный режим (не могла отвечать на поздравления). Поговорила только с родителями. Мама слышала бои в районе бориспольского аэропорта. У папы поднялось давление. Впервые за семьдесят лет. Постоянно впивалась глазами в мужа, хватала за каменные локти и переспрашивала: «Это просто недоразумение? Скажи, ведь произошла чудовищная ошибка? Сейчас военные, политики, президенты умоются холодной водой, выпьют чай с тостами и сядут за стол переговоров?» Андрей шатал головой, как фарфоровый болванчик: «Уверяю тебя, это продлится не дольше чем до воскресенья». Пришлось выудить из шкафа настенный календарь и обвести красным четверг.

Далее проснулась Тоня, и в дом ворвалась жизнь. Она привычно капризничала, требовала пять сантиметров молока, искала куклу, выбирала колготы и майку с феями, отказывалась от завтрака и от чистки зубов. Мы с Андреем выпили по стакану горячей воды и поняли, что на этом все. Желудок, завязанный морским узлом, отказывался воспринимать пищу.

На улице моросил дождь. Дробный и навязчивый. Он пробивался из дымчатого неба и, достигая земли, превращался в серную кислоту. Мы вышли из дома, натянув капюшоны. Огляделись. Навстречу шли люди со стертыми чертами лиц. К большим супермаркетам выстроились очереди. В детских магазинах скупали сухие смеси и фруктовые пюре. Никто не знал, что делать и как действовать. Переговаривались шепотом, будто в радиусе ста метров спал ведомственный детский сад. Постоянно прислушивались, запрокинув голову. Какая-то женщина с тележкой убеждала прохожих, что по мирным стрелять не будут. Как можно? Что они, варвары какие-то? На нее смотрели с уважением. Соглашались, ведь и то правда, какая от мирных опасность? В одной руке батон, в другой — коляска с Машенькой или Валюшкой. В этот момент раздался оглушительный взрыв. Тележка отъехала. У тетки рот вытянулся буквой «О».

Где-то далеко, возможно на правом берегу, люди уменьшились в росте и продолжили свой путь на укороченных ногах. Так случается с теми, кто решил свести счеты с жизнью, спрыгнув с моста. Солнца не наблюдалось. Дождь приставал к подошвам и рукам липовым соком камеди. Машины ездили осторожно, словно пробирались по минному полю. Большой торговый центр сбросил с себя рекламу и огни. Южный мост с трудом сдерживал на спине лавину машин. Борисполь раздувался от потока беженцев и рисковал в любой момент лопнуть. Люди уезжали на дачи и в родительские дома. Одни ехали в Бучу, Ирпень, Гостомель. Другие — под Бровары: в Великую Дымерку, Скибин, Богдановку. Третьи — в Ягодное, Шестовицу, Киянку. Им казалось, что там будет безопаснее и тише.

После обеда Тоня не уснула. Мы долго укладывались, читали про Алису, провалившуюся в комод со скатертями, а потом я ей безостановочно пела про сверчка. В конце концов дочка сползла с кровати и объявила, что с нее хватит. Муж привез к нам сестру Юлю со старшим сыном Егором. Поползли слухи, что могут разбомбить киевскую дамбу, и тогда вода хлынет в город. Они живут на первом этаже, поэтому в случае чего им достанется в первую очередь.

Помню, долго сидели в игровой комнате и молчали. Вздрагивали от самолетного рева. Ее муж — военный, уехал на службу еще в пять утра. Младший сын находился у бабушки:

— Что ты чувствуешь?

— Как будто меня обложили мокрой глиной.

— А ты?

— Физическую боль. Кажется, чья-то железная рука проникла в живот и сжала внутренности.

— Может, сварим кофе?

— Да, главное вспомнить как…

Во второй половине дня решили пройтись. Андрей вышел на улицу с наспех собранным тревожным рюкзаком за спиной. В нем — документы, сменное белье, зубные щетки, несколько игрушек, пачка печенья и бутылка воды. Гулять решили вокруг дома. Тоня ехала на самокате и спрашивала, где дети. Детей в радиусе ста метров не наблюдалось. У входа в подвал горько плакала молодая девушка, а парень ее утешал: «Какая же ты у меня дурочка». Пожилая женщина рассказывала о второй мировой войне:

— Мне исполнилось три года. Как сейчас помню, в хате всюду лежали немцы. На полу, на лавках. У одного перемотана рука, у второго плечо, у третьего голова, как макитра. Мама топила печь, грела им воду. Неожиданно один поманил меня пальцем и протянул конфету. Я тогда впервые в жизни попробовала шоколад.

Люди куда-то шли. Казалось, безнадежно сбились с маршрута и двигались по инерции. На ходу читали новости в телефонах. Тревожно оглядывались, видимо опасаясь фантомных танков и самолетов. Показывали друг другу видео, в которых бомбили Чернигов, Харьков, Херсон. Пугали и пугались. В воздухе повис комок нервозности, напоминающий шаровую молнию. Маленький магазинчик, торгующий фермерской продукцией, оказался открытым. В нем заплаканная продавщица отпускала молоко. Мы купили йогурты и кусочек торта. Все-таки у меня был день рождения. Неожиданно у молочницы запиликал телефон. Дочь прислала видео, как по улицам бегут люди, а над ними летят самолеты. Из самолетов сыпались бомбы, как соль из щепотки. Мы тогда еще не знали о боях в Василькове и Гостомеле. Я еще раз уточнила у мужа, не раскрывая рта: «Мирных не тронут?» Он уже не был так уверен.

Накрыли стол. Пельмени, рис, сосиски. Достали из холодильника все, что было. Кажется, даже картофельные галушки, приготовленные три дня назад. Разлили красное вино. Андрей поднял свой стакан и ничего не смог сказать. Пожелал не останавливаться в творчестве. Мне хотелось ему помочь и вложить в уста какие-то теплые слова. Что-нибудь романтическое, из того, мирного времени. Типа горжусь или восхищаюсь твоей женственностью. Но язык прилип к нёбу. Пить не хотелось. Есть — тем более. Мой личный праздник не вписывался в реалии. Он был как бельмо на глазу. Неожиданно Тоня попросила сосиску, но тарелка оказалась пустой. Андрей, будучи в стрессе, съел все до одной и даже этого не заметил.

После ужина, кажется, играли в «Черепаху» и домино. Я пыталась смеяться ради дочки, но получалось неубедительно. Все время летали самолеты, издавая протяжный трубный гул. Так мирные не летают. Борта, переносящие пассажиров на солнечные острова, поближе к вулкану Тейде, издают сытый умиротворенный гудеж. А эти хамовито и бесцеремонно кромсали небо ножницами, оставляя свисающую кожу и звезды, лишенные стратегически нужных углов. Дочка, считывая мое напряжение и наблюдая вытянувшееся лицо, переспрашивала: «Мама, это самолет? Он летит в Турцию?» Я начинала ее щекотать, дуть на животик, а сама почему-то повторяла про себя стихотворение, написанное Вероникой Тушновой во время Второй мировой войны:

Я напишу ей буквы на листе,
Я нарисую зайчика в тетради.
Я засмеюсь — ее улыбки ради.
Я буду плакать после, в темноте…

Когда все уже были в пижамах, позвонил муж Юли и попросил спуститься в убежище. Сказал, что сейчас будет жарко. Они потянулись в коридор, но я наотрез отказалась. Не хотела пугать и травмировать Тоню. Верила, что им не интересны наши кирпичные и панельные дома. Широкая улица Анны Ахматовой. Балконы и пестрая балконная стирка. Наши окна, светящиеся бледно-желтым, столы с полными фруктовницами яблок и прихожие с невымытыми после прогулки самокатами.