Плахта

Глава 2. Беженцы поневоле

А вы думали, Украина так просто?

Украина — это супер. Украина — это эксклюзив.

По ней прошлись все катки истории.

На ней отработаны все виды испытаний.

Она закалена самой прочной закалкой.

В условиях современного мира ей нет цены. Лина Костенко

Я коренная украинка. Мои предки жили и умерли на этой земле. Вставали и ложились с солнцем. Сеяли и молотили. Косили и собирали сено в головастые стога. Лепили вареники и заправляли их шкварками. Влюблялись и женились, вдевая в петлицу барвинковый венчальный цветок. Целовали иконы и хлеба. Растили детей. Молились Богу, семеня губами «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешного». Покупали на праздничных базарах свистульки и хромовые сапоги. Варили сыр. Взбивали масло. Солили капусту и огурцы.

Дед Василий в годы второй мировой войны попал в плен и пробыл в концлагере две зимы и два лета. Говорил об этом мало, лишь акцентировал, что большинство узников скончались 8 января 1945 года. Бедняги свято верили в освобождение на Рождество, а когда этого не случилось, разуверились и угасли.

У бабушки Дуси отступающие немцы подожгли дом. От камышовой крыши, журавлиного колодца, глиняных крынок и горшков осталась только пористая зола.

Прапрабабушка Настя похоронила в голодные тридцатые девять из одиннадцати детей. Они уходили друг за дружкой. Кто аспидной ночью, кто под утро. Когда собрался в дорогу Мефодий, женщина хотела опрокинуть небо и отшатнулась. Заря в то утро запеклась кровяной колбасой. Младшие близнецы выползли из пустой хаты уже в апреле. Наклонились к заостренной траве и стали по-птичьи клевать. Затем упали и прижались к земле губами, видимо, хотели поцеловать на прощание. Прапрабабка сумела это пережить. Всякий раз вспоминала сдержанно, будто считала до десяти:

— Тихон ушел на Крещение, Яков — перед Великим постом…

Теперь ухаживаем за могилками. Приходим, здороваемся, протираем запыленные фото и задаем один и тот же вопрос:

— Ну как вы там?

Они молчат. Пожимают плечами. Смотрят сквозь нас, на кусты черной бузины и старые хаты, по привычке подведенные смолой. Бесшумно исчезают под нитяной линией горизонта. Та слишком тонкая, как из катушки № 100. Мы ставим в банку тюльпаны, и цветы привычно кланяются. Кладем конфеты, продолжая односторонний диалог:

— Мы тоже ничего… Только в этом году началась…

Замолкаем… Переглядываемся. Все не решаемся рассказать о войне. Не хочется лишний раз их беспокоить. Они стараются не побеспокоить нас…

В каждой семье — своя история. Своя боль и благодарная память. В детстве для моей мамы не существовало лучшего лакомства, чем печеная сахарная свекла. Желтая, упревшая до седьмого пота. Ее поливали сиропом-кляром и уплетали вперегонки. Для папы деликатесом считались жареные яйца. В их дом частенько наведывался к ужину высокопоставленный гость-ревизор. Дети прятались за малорослыми окнами летней кухни и пристально следили: все съел или чуток оставил. Радовались, когда большой начальник семенил к калитке, а на тарелках подмигивал недоеденный желток. Вбегали и по очереди макали в сытную желтизну хлебный мякиш.

В школьные годы моим любимым блюдом были «марципаны». Конечно же, не те, что из миндаля. У нас дома так называли печенье из творожного теста. Треугольное, размером с ладонь, сверху — сахарно-ореховая крошка. Мама никогда не пекла его просто так. Только по случаю. К примеру, чтобы поддержать после визита к стоматологу. Помню, захожу в подъезд с раздутой щекой. В руке — портфель, в рассверленном зубе — мерзкое лекарство, и так себя жалко, хоть бери и вой в почтовый ящик. Но не тут-то было… В подъезде отчетливо пахнет марципанами. Аромат виляет, изгибается, будто крутит хулахуп. Шустро поднимается по ступенькам и ведет прямиком на второй этаж. К нашей обитой дерматином двери.

Дома всегда становилось легче. Раскрасневшаяся мама с обвязанной полотенцем талией выходила из кухни. От нее пахло выпечкой и чуток духами «Клима». Есть еще не разрешалось (после пломбирования зуба следовало выдержать два часа), поэтому ложились вместе на диван, укрывались пледом и читали «Чук и Гек». В руках потрепанная книжка с бурыми тараканьими следами, со страниц со всей серьезностью смотрит большой человек, проживающий возле Синих гор, а на праздничной тарелке остывают «марципаны».

Позже, когда исполнилось тридцать лет, и у меня одна за другой случились несколько операций, мама все так же находилась рядом. Сжимала ладонь, пересказывала сельские новости, а я отчетливо слышала голоса Чука и Гека…

Похожих воспоминаний у каждого украинца — хоть отбавляй. Все, что сейчас подбрасывает память, связано с домом, двором, садом, палисадником, бабушкиным огородом, заросшим бравыми подсолнухами, и дедовыми присказками. Закрываю глаза и вижу во всех подробностях тяжелую калитку, открывающуюся, если хорошо наподдать плечом, малиновый сад с ягодами в палец и колодец с громоздкой цепью и полупустым ведром. Чуть дальше вглубь — сечкарня. Я ее боялась крепко. Траворезка бряцала железными зубами и перемалывала все: крапиву, ботву, сено, солому и крепкие кукурузные стебли. Главное, крути колесо и не зевай. Вовремя убирай руки.

Жили скромно. Одна пара обуви зимней, одна — для беготни по песчаным карьерам и чабрецовым лугам. Что-то всегда перешивали, дотачивали, донашивали. Мандарины появлялись в конце декабря, огурцы — исключительно летом. Теплые, пупырчатые, прямо с грядки. Самые первые ели с вареным яйцом. Мясо и рыбу видели по большим праздникам. Поэтому свинину с телятиной научилась готовить ближе к тридцати, а вот рыбу — до сих пор не умею. Ни речную, ни морскую. Даже карасей, шустро плавающих в каждом сельском озерце и пугающихся быстро бегущих облаков.

В чистый четверг устраивали семейные купания. Мылись по очереди в одной и той же воде. Сперва — сестра, далее — я, за мной мама… Воду экономили. Горячую — тем более. По воскресеньям ходили к бабушке на блины. Она выставляла на стол высокую стопку и садилась в сторонке. Отдыхала от жара печи. Блины были толстыми, ароматными, дрожжевыми. К ним — выжаренное до хруста сало и сметана, утомившаяся от собственной густоты.

На Троицу убирали дорожки и половики, а пол застилали травой. Как правило, любистком, рогозом, мятой. Мне это казалось жутко старомодным. На Медовый Спас святили букеты с бархатцами и маковыми головками. Хранили долго, целый год. Зимой щедровали. Ходили по соседским домам и звонко пели длинную праздничную песню. За окнами лежал холщовый снег, крепко спали сады, кусты барбариса и кизила. Уличная тишина срасталась в нечто торжественное и многозначительное. В ней угадывалось лишь редкое собачье тявканье да возня ветра в дымоходе. На столах — щедрая кутья, картофель, домашняя колбаса и узвар.

У нас много традиций. В Ильин день не купаемся в речке. На Иоанна Предтечи не берем в руки нож. На Пасху из года в год красим яйца. Я делаю декупажные, как правило, с цветами сирени. На Рождество печем пирожки и где бы ни находились, мчимся домой. Ведь нас с нетерпением ждут родители. Папа не спит с пяти утра. Ходит по двору, чистит снег, и время от времени выглядывает за ворота. Не едут ли гости?

На украинской земле мой дом. Мои окна и ставни. Пороги и сады. Солнце с загустевшим румянцем, студеное небо и лесные, обжигающие горло, ручьи. Поля, рулонами белоземельного ситца, черноземы, оставляющие жирные пятна на коленях и локтях, пышные головы рябин. Фестивали… Корни… Силы… Мне здесь дорог каждый лоскут паутины, болтающийся в ежевичных зарослях, и каждый отрез мха. Зимний калиновый чай и летний — мятный. Мамины лилейники в палисаднике. Папин дровник, заполненный под завязку теплой березой и ольхой.

Летом всей семьей привычно садились в рыкающий бледно-зеленый запорожец и ехали за земляникой. Машина брыкалась, опасаясь рытвин. Мы боялись, что заглохнет в самый неподходящий момент. Земляника росла мелкая, напоминающая окатыши. Самое главное — найти целую поляну. Вот там раздолье, если бы не комары. Младшая сестра Юлька пряталась в мамину куртку, как в палатку, и зыркала своими большими зеленящимися глазами. Мы с родителями переходили от куста к кусту, а потом начинали танцевать нечто дикарское, пытаясь стряхнуть с себя цепкий комариный рой. Вечером возвращались обратно. Запорожец привычно рычал. Все ямы на дороге были наши.

В городах жили по-разному, в селах — примерно одинаково. Выглядывали трактор, превращающий занемевший после зимы огород в пуховую перину. Ждали первые рдения вишен, но привычно не выдерживали и ели «надзелень». Кормили крапивой цыплят. Водили на выпас коров. Собирали колорадских жуков в большие компостные ведра.

Дружили, ссорились, посещали кружок макраме и музыкальную школу. Катались на санках, покуда на рейтузах не вырастали многочисленные ледовые катышки. Делили новогодние подарки. Конфеты попроще съедали сразу, а те, что получше, оставляли про запас. Наряжали купальское дерево. Учились, влюблялись, обзаводились семьями. Рожали детей.

Менялась мода, черты наших лиц и характеров. Мы стали пользоваться интернетом и мобильной связью. Вернулись от синтетики к органическому хлопку и льну. Ускорились. Несколько раз сменили род деятельности и выучили английский язык, но все так же высаживаем лилейники и моем окна в Чистый четверг. Поем «Щедрик» и пишем письма Святому Николаю. Печем «марципаны» и дрожжевые блины. Собираем землянику.

Мы с мужем и четырехлетней дочерью живем в спальном районе города Киева по левую сторону Днепра. Коренные называют его пригородом, в котором «гнездятся» одни приезжие. Нас подобное ничуть не обижает. Мы действительно приезжие. Андрей из Николаева, я — из маленького села в Киевской области.

Обитаем на восьмом этаже в двухкомнатной квартире. В нашей гостиной круглый год солнце, и все жизненное пространство заполнено игрушками и книгами. Я пишу книги, муж их издает и продает. Настоящий семейный бизнес. Кроме этого, у него есть еще одна работа, в которой я ничего не смыслю — трубопроводная арматура и приводы. Когда прошу его объяснить, что это, говорит: «Промышленная сантехника».

Дочка учит буквы, цифры, стихи и обожает кукол L.O.L. Она большая выдумщица и врушка. А еще кокетка. На днях играли на площадке, а рядом мальчик-подросток. То на брусьях подтянется, то сделает колесо, то расскажет какую-то байку. Тоня некоторое время за ним наблюдала, под конец поинтересовалась:

— Сколько тебе лет?

Паренек ответил с вызовом:

— Тринадцать!

Она выдержала паузу, поправила вечно сползающую шапку и заявила:

— А мне девятнадцать!

До рождения дочери мы с мужем много путешествовали. Колесили тесными улочками Праги, петляли серпантинами Тенерифе, занимались дайвингом на Мальдивах. Прогуливались переулками Берлина, Будапешта, Таллина. Обожали Подол и Андреевский спуск. Оболонскую набережную и Банковую, особенно дом с химерами. Всех его лягушек и больших рыбин с женскими глазами и говорливым ртом. Вот только самой любимой оставалась широченная автомагистраль М-03. Дорога, ведущая в аэропорт. С двух сторон — сосновый лес. Старый и вдумчивый, уставший. По забору волочится дикий виноград, краснеющий к осени. Белеют разметки. Синхронно зажигаются красавцы фонари. Во второй половине дня, если возвращаться в Киев, солнце садится прямо на капот и чувствует себя вольготно. Круглое, задорное, со щербатым ртом. Мы двигаемся осторожно, чтобы его не уронить. Не потерять на обочине.