Плахта

Глава 7. Гостомельская «Мрія»

Самолет — это вовсе не оружие войны и не орудие для коммерции.

Самолет — это прекрасная мечта, а конструктор — тот, кто эту мечту воплощает. Джованни Капрони

Все началось с аэропорта «Антонов», расположенного в двух километрах от поселка городского типа Гостомель. Он был нужен русским по зарез, а сам поселок планировался стать плацдармом для быстрого подхода к Киеву.

Зарождалось обычное февральское утро. Как всегда отсыревшее и затуманенное. В открывающемся пейзаже — ни кровинки, разве что едва уловимые микрочастицы весны. Так уж вышло, что февраль — месяц без лица. Ему особо нечем похвастаться. Ни цветом, ни длиной, ни внутренним содержанием. На обочинах — высокая трава цвета экрю. Березы-скелеты. Песок палевыми пятнами. Изобилие ржавчины: в воде, земле, в мутном небе. Поля, присыпанные то ли коричневым сахаром, то ли наспех прикрыты верблюжьей шерстью.

Городок крепко спал. Спали добротные терракотовые крыши в частном секторе, аэродром и даже генератор искусственной молнии, простаивавший в одном из ангаров. Самолет «Мрія» дремал под навесом темной бирюзы. Он еще не знал, что совсем скоро крыша над головой станет напоминать ржавый дуршлаг, выуженный нерадивой хозяйкой из чулана, а сам он окажется с ампутированными крыльями и укороченным хвостом. А пока все находились в неведении. «Руслан», безымянные суда и суденышки. Пожилой стекольный завод «Ветропак», построенный еще в двенадцатом году прошлого века, совершенствующий лампочки, парфюмерную стеклотару и медицинское стекло. Спали свадебные песни, записанные именно здесь композитором Николаем Лысенко. Припудренные снегом лужайки, деревья-метлы, малодушные лунные лучи. Елки на пригорках, сосны на задворках, малыши с пустышками. В это время в Беларуси «зеленые человечки» грузились в вертолеты и ехали выполнять боевое задание. Смысл приказа звучал вызывающе — прибрать к рукам другую страну. Другими словами, отобрать мир, покой, привычную жизнь. Зачем? Когда-нибудь узнаем.

Сперва на жилой дом русские «уронили» свою ракету. Дальше, как в дурном сне. Со стороны водохранилища появились вертолеты. Выхоленные, чисто после бани и хлестания березовыми вениками. Заскочили, как к себе домой, и стали наводить порядки. С ними — два штурмовика Су-25 по прозвищу «Лягушачья лапа» с фугасными и бетонобойными бомбами и два бомбардировщика Су-24 (по-народному — фехтовальщики), облаченные в серое оперенье и прекрасно видящие и ночью, и днем.

Боевые машины чувствовали себя вольготно. От их лопастей поднимался неестественный ветер и даже сквозняк. От звуков моторов горячая доныне кровь превращалась в ледовые ломти. Пилотам хоть бы хны. Им, видимо, перед вылетом заменили мышечные сердца на железные.

Вертолетчики расчищали плацдарм для своих Илов, везущих основную силу, но не справились с задачей. Украинцы вступили в бой и за первые два часа сбили шесть машин. Температура внутри простреленной кабины достигала тысячи градусов, вот вертушки и горели в охотку.

Аэродром бился несколько дней и ночей, переходя из одних рук в другие. Прибывшие кадыровцы, именующие себя «королевской гвардией», снимали видео и выкладывали в TikTok. Взлетная полоса, выдерживающая тяжесть самых больших самолетов, зализывала раны. Вскоре всунулись танковые колоны и затерли прежний гостомельский мир. Началась оккупация.

С каждым днем бои ужесточались. Небо затемнялось по сто раз в день, а черный цвет стал главнокомандующим. Крыши проваливались. Окна вылетали с оконными рамами. Высотки складывались гармонными мехами. Шибко досталось военному городку, состоящему из пятиэтажек. Он выгорал целыми подъездами. Люди прятались в подвалах и боялись шелохнуться. Испытали страх, которому доныне не придумано определения. Он пробивал солнечное сплетение и устраивался в животе змеиным клубком.

Когда рухнул, как подкошенный, Ка-52 «Аллигатор», а следом — белорусский «Крокодил» Ми-24, радовались. Подсчитывали боевые потери. Знатоки утверждали, что каждый тянет на пятнадцать миллионов долларов. Пятнадцать умножали на два.

В Гостомеле живет мой двоюродный брат с семьей. Искренний, светлый, добрейший человек на планете. Ему пятьдесят, жене — почти столько же. Воспитывают двухлетнюю Лизу. Она любит маленьких кукол, умещающихся в ладошку, и спортивные игры, в которых звучит команда «На старт, внимание, марш!» Детей долго не было, Бог не давал. У младшей сестры сын уже оканчивал школу, а у них все никак.

В одну из ночей, когда месяц болтался на небе крохотный, едва рожденный, сестре приснился сон. События происходили на церковном дворе. Родственники выстроились в длинный ряд. У каждого на руках по малышу (у некоторых — по два), и лишь у него с женой пустые, никем не занятые руки. Из двери появилась женщина в длинной темной юбке. Сразу стало понятно, что верующая: лоснящееся от свечного воздуха лицо, темная закрытая кофта, в руках — гасильник. Она шла, припадая на правую ногу, похоже, та занемела от долгой службы, и сказывала нараспев:

— И у вас есть, и у вас пацанва.

Остановилась напротив брата:

— А твоя еще в пути. Явится, когда иссякнет лето.

Так и вышло. В сентябре у них родилась Лиза. Боже, как мы радовались. Как танцевали и пели. Как гремели новенькими пластмассовыми погремушками и подносили ко рту сладкое вино, чтобы жизнь у малышки была сладкой. И вот двухлетний ребенок оказался на войне. Маленькая, догадливая, большеглазая. Малышка быстро смекнула, что когда «гремит гром», нужно прятаться. Четко выучила, как зовут папу и маму (ее натренировали перед прохождением блокпостов) и внимательно слушала небо. В эти секунды ее личико напоминало старушечье.

Связи с ними не было с 28 февраля. Периодически брат прорывался коротким «Живы» и опять становился недосягаемым. Мы знали, что не выходят из дома и живут без света, воды, тепла. Что кто-то сжалился и перебросил через забор булку и пачку плющеной овсянки. Что уехать нет возможности. Бабушка Лизы все эти дни из солидарности ничего не ела. Говорила: «Как я могу хлебать суп, когда мои дети голодные?» 9 марта они сделали первую попытку эвакуации, которая оказалась неудачной. 10 марта рискнули еще раз и вырвались из форменного ада.

Между Гостомелем и Софиевской Борщаговкой — тридцать семь километров. В мирные времена подобное расстояние преодолевалось «прогулочным шагом» за час. В военное — едва хватило дня. К вечеру зашли к сестре наощупь. У брата половина бороды отбелилась, и глаза провалились внутрь. Похудевшая Лиза весила девять с половиной килограммов. У жены — залысины. От стресса стали выпадать волосы. Поздоровавшись, уточнили, есть ли хлеб. Сестра порезала кирпичик и разлила по тарелкам куриный суп. Малышка схватила ложку, съела три порции и попросила еще. Взрослые ужинали, не поднимая голов. Пытались что-то рассказывать, но мешали слишком резво трясущиеся губы. Приняв первый за две недели душ, мигом уснули. Через час открыли глаза и не сомкнули их до рассвета. Все прислушивались к шорохам, отдаленной перестрелке, пулеметному бормотанию. К Гостомельскому эху.

Я ежедневно звонила брату, гостившему у своей мамы, и шепотом спрашивала:

— Можем поговорить?

Он отвечал одинаково:

— Нет. Не могу. Не сегодня.

Спустя несколько секунд признавался:

— Представляешь, машина проехала по бетонке, а мне кажется, что это колонна танков. Постоянно запасаюсь водой. Есть уже триста литров. Ищу заслонку к печке, вдруг отключат газ. Жена ежедневно скупает продукты. Боится голода. Я, чтобы отвлечься, переколол все колоды на дрова. Починил забор. Почистил дымоход от сажи.

Со временем поговорили. Коротко, болезненно, сумбурно.

— Ну что тебе сказать? Война обрушивает на тебя столько ранее неизвестных ощущений… Самое худшее — чувство обреченности. Ты ничего не можешь сделать, ничего изменить. В животе тугой узел и приходится с этим узлом спать, сидеть, молиться. Поначалу грелись с помощью кирпичей. Пока горел газ, выкладывал на плиту камни, и те накалялись. Потом газа не стало. На кровать поставили палатку, плотно закрывали и зажигали свечу. Лиза, услышав громкие звуки, бежала прятаться в другую комнату. Ей казалось, если сменить стены, обои и люстру, будет безопаснее. Стало дурно, когда под окнами прошелся элитный десант. Бравые красавцы, обвешенные оружием, как новогодние елки. Ты бы видела их лица. У нильских крокодилов и то поприветливее.