Плахта

* * *

Я работаю завучем в Гостомельской школе искусств. У меня трое детей, большой дом, возведенный собственными руками, собака и кошка. Улицу, на которой обитаем, между собой называем маленькой Голландией. На ней ухоженные домики, низкие заборчики и пестрые клумбы.

В то утро проснулась как от подземных толчков, сразу все поняла и начала выть. Выла на весь дом и не могла остановиться. В этот момент позвонил сын, едущий в Мариуполь на сессию: «Мама, поезд остановили у ворот Запорожья. Мы дальше не едем. Началась война». Я ощутила себя распятой.

Аэродром от нашего дома всего в шести километрах. Взрывы доносились монументальные, но не угасала вера, что наши ребята быстро врага разобьют. На следующий день отправила мужа с дочкой и сыном на запад Украины (у них был забронирован отель еще несколько месяцев назад), и выдохнула. Родные удачно проскочили пунктирную линию фронта. Выдвинувшиеся в путь через два часа, не доехали. Их расстреляли на кольце. Кольцо, как утверждали очевидцы, усеяли трупами гостомельцев. Там уничтожили все: новый маркет «Фора», магазин «JYSK» и красивейший ЖК «Чешский двор». Женщины рассказывали, что у детей от страха поднимался ацетон, и их выпаивали талым снегом.

Я осталась одна в большом доме и ощущала себя в ловушке. Все ходы-выходы захлопнулись. Рашисты прикрывались нами, как живым щитом. Сын смог вернуться в родные края, но заехать в Гостомель уже было немыслимо. Мосты взорвали. И его приютили киевляне.

Бежавшие в панике оставили своих котов. Наверное, надеялись, что через три-четыре дня вернутся. Я ходила по району с полными карманами разноцветных подушечек и кошачьих лап. Подкармливала брошенных животных. Усатые сидели у калиток и терпеливо ждали.

Через несколько дней выходить со дворов стало очень опасно. Русские хорошо продвинулись вглубь и озверели. У них не получилось выполнить приказ, на арапа захватить Украину, поэтому отрывались на мирных жителях. По соседям, выходившим из магазина, пилот вертолета открыл огонь. Обстреливались автомобили и пешие. Убивали людей в их собственных дворах. Выглянул из-за забора — «тут тебе и смерть». Свято-Покровская улица превратилась в «ледовое побоище». В воздухе вместо азота и кислорода рыскали бронебойные пули. Горела техника. Дым клубился и превращался в слайм.

В моем доме подвал не предусмотрен, вот и приходилось прятаться в душевой кабине, обложившись подушками. В один из дней влетела ошеломленная соседка. Она находилась в спальне, когда зашел русский. Рашист перепрыгнул через забор, выбил входную дверь, осмотрелся и присвистнул: «Ебать, как тут красиво!» Обшарил все ящички, забрал золотые кольца и цепочки, прихватил часы. Обалдел при виде шкафа-купе и люстры с хрустальными висюльками. Под конец залез в холодильник, выудил трехдневные сырники и с аппетитом их съел. Запил завтрак сметаной. Женщину трясло, как при розовой лихорадке. Она все не могла успокоиться:

— Откуда они пришли? С каких деревень? У нас ведь обычные дома, обычные ремонты, обычные сырники. Все, что имеем, накоплено горбом.

Вскоре я перебазировалась к друзьям, в дом, находящийся в стороне от Свято-Покровской и Варшавки. В нем собралось несколько семей. Его хозяин оказался запасливым. Мы не голодали, но к еде появилось отвращение. Я не ощущала голод, испытывая лишь неутолимую жажду.

Выезжали через «стеколку» под минометными обстрелами. Возле разбитого ЖК «Покровский» формировалась большая колонна. Людей собралось много, и потянулось томительное ожидание. Ходили слухи, что со стороны Бучи должны прибыть гуманитарные автобусы. Кто-то обещал пятьдесят, кто-то — двадцать семь. Небо набиралось снегом. Взрывы плющились, умножались. От ударных волн появилось жжение в грудных клетках. Пешие матери просились в машины, чтобы покормить зашедшихся от крика грудничков. Дошкольники грызли замерзшее печенье и прижимались к материнским рукам. Ни с того, ни с сего колонна зашевелилась и выдвинулась на улицу Яровую. Ее оттеснили два бронетранспортера, державшие путь к заминированному мосту. Волонтеры, стоявшие с двух сторон, никого не пускали, ожидали работников МЧС. Одна из бравых рашистских машин выскочила на мостовое полотно, споткнулась о мину, и ее разнесло в клочья. В итоге: три трупа и два раненых. После этого стало понятно, что эвакуация не состоится.

Налетел снег и стало еще холоднее. Изо ртов шел тугой пар. На автомобильных стеклах намерзал иней, так как печки простаивали, экономя бензин. Сумерки затягивались со всех сторон удавкой. Мы сделали попытку вернуться, чтобы обогреться и накормить горячим детей, но возле «стеколки» нас обстреляли из минометов. Пришлось делать привал на Балановке. Там, где раньше находилась тюрьма. Ее расконсервировали под бомбоубежище, обустроили, наладили циркуляцию воздуха. К нам вышел главный и сказал:

— Заходите, но ночь придется провести стоя. Все сидячие и лежачие места заняты.

Деваться некуда, зашли и простояли до утра. Люди, прячущиеся с начала войны, признались, что по ним никогда так не били, как сегодня. Обстреливали «Градами», но убежище выдержало. В 08:00 волонтеры раздали суп и по бутылочке воды. Груднички заходились в плаче, сотрясая собственные коляски. Собаки лязгали зубами. Лежачие выдавали разноликий стон.

В 11:00 мы отправились пешком на точку сбора и шагали затяжно. После ночного караула ноги казались неуклюжими и обременительными. Их приходилось тащить за собой. По пути выбрасывала вещи из рюкзака. Все ощущалось непомерно тяжелым: и яблоко, и кошачий горшок, и жидкость для промывки линз. Подумывала даже оставить кошку, но в этот момент пришли автобусы. Их было семь или восемь.

Все случившееся со мной записывала. Вот и остался не то дневник, не то военная хроника.

26 февраля

Третий день войны. Таких длинных суток не помню. Даже когда рожала детей, они ощущались покороче. Проснулась, выпила кофе, вывела собаку. Вернулась, заправила стиральную машину, разложила сухое, вымыла чашку и тарелку, прошлась по дому туда-сюда. Прочитала, что нужны медики-волонтеры, и побежала по указанному адресу. Мне тут же вручили шприц, ампулу анальгина и ладошку внука, готового сопроводить к бабушке. Та страдала не то от перелома, не то от вывиха. Я, как по мне, сделала укол профессионально. Вернувшись, организовала сбор для больницы. Люди снесли вату, бинты, йод и зеленку. За сим искала для знакомого лекарства от глаукомы. Слава Богу, нашла. После этого отправилась за кормом для котов. Удалось взять восемь килограммов, поскольку котов вокруг немерено. Отнесла страдающему «тоннельным зрением» капли. Выгуляла свою собаку Харви. К маленькой «Форе» выстроилась огромная очередь. Мародеры везли награбленное. У одного спросила: «Откуда держите путь?» Он стеснительно ответил, что с разбомбленного магазина и протянул кусок заплесневелого Камамбера. Я взяла. Дальше что-то чинила, кому-то звонила, и все это под звуки непрекращающихся боев. Поздним вечером свила из одеял гнездо, прилегла в коридоре и заснула под «бах-бабах-бабах».

7 марта

Умоляю, закройте небо над Украиной! У меня была прекрасная жизнь. Дом, работа, дети. Сегодня у меня нет крыши над головой. Я мерзну и не имею возможности согреться. От стресса потеряла способность есть. Все, что осталось на сегодняшний день — это перепуганный кот в переноске, одежда, в которой выбежала из дома и банковская карта с последней зарплатой. Вот только она не обналичивается и нет шанса купить даже бутылку питьевой воды. Пытаюсь выжить, чтобы обнять своих детей, но сил с каждым днем становится все меньше.

16 марта

Мы ехали в машине, и водитель попал правым колесом на краевую шумовую полосу, издающую гудеж. Это напомнило летящий снаряд, и моментально охватил неописуемый ужас. Ибо куда ты спрячешься посреди дороги? Началась неконтролируемая истерика. Водитель выровнял машину через несколько секунд и, сжав зубы, ехал дальше, а я все выла и выла…

23 марта

Мне стыдно жить у чужих людей. Мне стыдно занимать чье-то место. Нас с детьми кормят, поят, а мне неловко смотреть этим добродетелям в глаза. Я не знаю, как правильно себя вести, как лучше их отблагодарить, вот и совершаю какие-то нелепые поступки. С каждым днем теряю уважение к себе.

Близкие спрашивают: «Как ты?» Единственный ответ — никак. Нет ощущения уверенности в себе и завтрашнем дне. Не вижу просвета. Не помогает даже мантра: «Я спасаю детей Украины для будущего Украины».

23 марта

Ирония судьбы… У нас было жилье в Торезе, Снежном, Мариуполе, Гостомеле, но стоило явиться русне, и мы снова бездомные. Какое-то бинго…

24 марта

Вспомнилось, как 24 февраля поезд, везущий моего старшего сына на сессию, каким-то чудом дополз к Мариуполю. Подруга позвонила с предложением: «Оставляй его здесь. Думаю, так будет безопаснее». Я набрала сына, и он шепнул: «Мам, я хочу домой». Следовательно, из поезда не выходил. Так и просидел с какой-то женщиной на «отстое» до самого вечера, пока состав не двинулся в обратный путь.

Первые дни меня беспокоили выстроенные заранее планы. На 28 февраля записалась к стоматологу, и все переживала, чем доеду к бучанскому врачу. Немного позже дошло, что война не терпит никаких планов. Она стихийна и беспорядочна.

Предчувствие беды не покидало с первой секунды. Тело реагировало странно. Я часто бегала в туалет, хотя ничего накануне не ела. Позже до меня дошло, что это первичный инстинкт самосохранения перед охотой на мамонта. Максимально очистить свой организм, чтобы в случае ранения в живот выжить. Мой организм сигнализировал, что смерть стоит близко, а я вместо действовать — слонялась по дому, гуглила новости, скулила и еще больше расшатывалась. Нужно было поступать иначе: загрузить в машину мультиварку, ноут, обувь, одежду, средства гигиены, подушку, одеяла, семейные фото, реликвии и бежать. Бежать куда глаза глядят.

25 марта

Знаете, что было самым страшным? Момент, когда решилась оставить на улице свою кошку. Я ее таскала за собой повсюду. По чужим домам, подвалам, убежищам. Она находилась в полуобморочном состоянии и даже не мяукала. Покорно болталась в переноске, ударяясь мордой о стенки, а я все шла, и шла, и шла. На последнем отрезке пути заплакала, понимая: еще шаг и поставлю переноску на землю, открою дверку и предам животное.

Оборванные руки опускались. Ног тоже не было. Я передвигалась механически с ощущением, что они стерлись до самых ягодиц. Меня обогнали почти все беженцы, а я продолжала плестись в хвосте. Чтобы облегчить свою ношу, выбросила моток ниток и спицы (по вечерам любила вязать своим шарфы и горжетки), флакон с жидкостью для линз, так как линз уже не было, яблоко положила на бордюр. Очень хотелось пить. Во рту пересохло, губы побелели и покрылись трещинами. Со дворов выходила русня. Они разглядывали нас и смеялись. Меня мучила такая невыносимая жажда, что даже подумала попросить у них глоток воды, но сдержалась. Возле ЖК «Ягода» приняла решение кошку оставить. Здесь ей знакомые места. Даст Бог, выживет. В этот момент прозвучал приказ: дальше нельзя, и толпа застопорилась. Я опустила на землю переноску, полезла в сумку, нащупала две тяжелые связки ключей и горько рассмеялась: дома — нет, а ключи есть. Одни без колебаний пульнула в жухлую траву, вторые — с надписью на брелке «Мариуполь», положила обратно. Внезапно толпа оживилась. По дороге шествовали автобусы. Я с трудом выровнялась и подмигнула кошке: