Плахта

* * *

Мой дом в четырех километрах от аэродрома, и самым большим потрясением было увидеть, как высаживается десант. Дальше началось пекло в ЖК «Парк Таун» и «Чешский двор». В нем рашисты выгнали всех людей и по слухам поставили на колени. «Чешский двор» всегда был загляденьем. Домики — сказочные. Стены из полнотелого красного керамического кирпича, крыши устланы словацкой черепицей, большие окна и бронированные двери. Шестого марта комплекс обстреляли. Все былое великолепие зажевал огонь. В сети появилось видео, как мужчина бродит вокруг разрушенного жилья и умоляет о помощи. Просит вывезти женщин и детей.

Утром двадцать пятого февраля напротив моих окон переодевались кадыровцы. Пытающихся выехать через Ирпенский мост — расстреливали. Укладывали прямо возле магазина «Фора» в дружный ряд. Я сначала сидела с соседями в подвале, мы пели гимн и украинские песни, а потом навалилась такая апатия, что вернулась домой и постелила себе в кладовке… Лежала там ни живая, ни мертвая.

В подвале находилась семья с четырехлетним ребенком. Боже, как невыносимо плакала девочка. Как боялась! Закрывала ушки руками, мелко перебирала ножками, словно бежала кросс и часто уписывалась. Родители увезли ее 5 марта. Очень надеюсь, что они выжили.

Как-то раз выглянула в окно и увидела, что в крохотную машину грузится две семьи. Два папы, две мамы и четверо детей. Две сумки с продуктами, две котомки со смесями и подгузниками. В каждой паре детских рук — по игрушке. Два одеяла, медикаменты, два горшка. Над их головами летали осколки, и раздавались автоматные очереди. Люди падали, накрывали собой детей и снова пытались уместиться в машину. Под ногами вертелась собака, волчонок хаски, но места для него не оставалось. Брюс или Ватсон о подобном не знал. Припадал и заглядывал в салон своими акварельными глазами.

Машина завелась и несколько раз фыркнула. Четвероногий друг приготовился к прыжку. Ему даже послышалось хозяйское: «Ну что стоишь, наглая собачья морда? Давай сюда!» Вместо этого двери синхронно захлопнулись. Авто, черкая пузом землю, медленно покатило вперед, а Брюс или Ватсон побежал следом. Думаю, бежит до сих пор.

В Гостомеле резко увеличилось количество бездомных животных. Они собирались стаями и тянулись к людям. Попрошайничали. В один из дней соседка вышла с банкой каши, но та выскользнула из рук и разбилась. Собаки ринулись к ногам и стали есть перловку прямо со стеклом. Я отчетливо слышала этот унизительный хруст на зубах.

Из двадцати четырех часов стреляли безостановочно двадцать. Вертолеты, созданные для неба, прижимались к земле. Летали так низко, что задевали макушки сосен колесными шасси. Рашисты прекрасно разбирались в местности. Их танки двигались по таким проселочным дорогам, о которых большинству было невдомек. Эти тропы даже не указывались на картах, а «освободители» о них знали. От мысли, что среди украинцев есть предатели, становилось тоскливо.

Первые дни свято верила, что война вот-вот закончится. На пятый день иллюзии рассыпались поваренной солью. В голове стало пусто. Все звонкие мысли выветрились, оставив вместо себя лишь горечь. Вроде бы голова на месте, но в ней ни помыслов, ни тезисов, ни соображений. Новости к нам не доходили. Связь — урывочная, можно поймать лишь на седьмом этаже. Снег. По Гостомелю ползали танки. Люди передвигались короткими отрезками. Я боялась выносить отхожее ведро. Сосед вышел с ведром помоев и не вернулся.

2 марта в подвал пришла пожилая пара. Посидела с нами день и поднялась в квартиру. Так вот, за этот день из их дома вынесли все: матрасы, одеяла, одежду, технику, вплоть до консервного ножа. Электроэнергию уничтожили, лифт не работал, и рашисты таскали добро с двенадцатого этажа. Бегали вверх-вниз с чайниками и узлами. Оставили один старенький диван с мертвой кошкой. Нет, животинку не убили. Она от страха сама умерла.

С соседями на газовой горелке кипятили литр воды. Каждому доставалось по 250 мл. Я наливала ее в термос и растягивала на целый день. Пила в своей кладовке по глотку и не верила в происходящее. Приехав в Германию, еще долго не могла напиться и настояться под душем.

Из города пыталась выйти трижды. Первый раз — 5 марта. В то утро появился интернет, и смогла прочитать об улице смерти — Яблунской, по которой собиралась двигаться в Ирпень. Седьмого марта меня предупредила женщина, выглянувшая из окна:

— Куда вы идете? Впереди русские танки.

9 марта промелькнула информация, что планируются эвакуационные автобусы. В тот день выглянуло солнце, но на фоне войны и вселенского горя оно воспринималось, как нечто инородное. У меня в голове забилась мысль, что свое жилье больше не увижу. Поэтому прошлась по нему с влажной тряпкой. Выровняла книги и стопки с полотенцами. Выудила бутылку дорогого шампанского, откупорила, плеснула в хрустальный бокал. От одного глотка мир закружился в адовом вальсе. Как-никак две недели почти ничего не ела. Бутылку оставила на столе, входную дверь трижды перекрестила. Так я попрощалась со своим домом.

Вышла пешком с белым флагом. В нагрудном рюкзаке — кот, в наплечном — документы, лекарства, кошачий корм. Солнечные очки и Орден княгини Ольги. Зачем я его взяла? Кому собралась демонстрировать награду?

Дорога оказалась испытанием. Всюду развалины, копоть, лишние руки-ноги и дома, выгоревшие до скорлуп. На обочинах — перевернутые и простреленные детские коляски. Обваренные рашистские танки. Одиночные и парные выстрелы объединялись в разболтанную канонаду.

Люди шли лавиной. Везли коляски с детьми. Бабушек — в садовых тачках и тележках, позаимствованных в супермаркетах. Скулящие питомцы на поводке. Многие старались не поднимать голов. Матери рассказывали детям сказки. Справа доносилось: «Колобок-колобок, я тебя съем». Слева: «В большом городе жили двое детей: Герда и Кай».

Буча нас встретила танками. Из них выглядывали чумазые буряты. На БТРах восседали бородатые кадыровцы и разглядывали нас с пренебрежением и брезгливостью, как третьесортных. Городская площадь напоминала штормовое море. Никто ничего не знал. Организаторов не имелось. Автобусов тем более. Да еще пустился снег, снизивший по максимуму температуру. У меня не оставалось никаких сил. Колени безостановочно пружинили, в глазах темнело. Рядом пошатывались инвалиды из гериатрического пансионата, находящегося в Ворзеле. Они прошагали почти что восемь километров и пытались присесть на обмороженный асфальт. Медсестра на них покрикивала, тут же подбадривала и рассказывала, как последнюю версту калеки ползли на четвереньках. Доставала несвежий платок и громко сморкалась. Шепотом признавалась, что лежачих оставили на верную смерть:

— А что мне оставалось делать? Спасала кого могла.

Неожиданно у пожилой женщины начался эпилептический припадок, и изо рта пошла пена. В толпе прокатился слух, что автобусов не будет. Нас захлестнуло отчаянием. Мы с соседкой приняли решение выезжать самостоятельно, и стали искать неукомплектованные машины. Авто выстроились в колонну, завелись и сделали первый робкий шаг. В моей опилочной голове блеяла странная мысль: «Это не со мной. Этого быть не может». Постоянно накатывала тошнота и возникали рвотные позывы. Машины движущихся перед нами останавливали, и люди выходили с поднятыми вверх руками. Моих знакомых, пытающихся оторваться от «стаи» и заехать в Ворзель за родителями, расстреляли. Эта новость меня догнала через три дня.

К вечеру попали в Боярку и заночевали в магазине «Эпицентр». Проснулась в четыре утра, а в туалет нескончаемая очередь. Чуть в стороне стоял мужчина с глазами полными слез. Рассказал, что привез жену в Киев на плановую операцию и застрял. Супруга не ходит. Сидит в машине без памперса, вся мокрая и холодная. Весит больше ста килограммов, а он не может сдвинуть ее с места.

Я сейчас в безопасности, но рашисты отобрали у меня самое главное — радость. Отобрали мой дом и мой город. Мои будущие путешествия. 8 марта мы с дочкой планировали лететь в Прагу. Летом — на острова.

Спать начала спустя месяц. До этого просто дремала. Каждый раз, когда засыпаю, снится один и тот же сон. Снег, тревожная площадь, тысячи живых и мертвых. Мертвые медленно поднимаются. Их в разы больше, чем живых, и уже не отличишь, кто дышит по-настоящему, а кто просто делает вид.