Санта–Барбара II. Книга 3

ГЛАВА 11

Люди, оказывается, жаждут чужой крови. Звезды видны только на море. Дэвид пробует в деле волшебную монету. Бывает поцелуй, который ни к чему не обязывает.

Они поднялись на верхнюю палубу, и зашли в кают–компанию. Тут все утопало в цветах, посередине помещения стоял огромный стол. Это был не простой обеденный стол, он состоял из нескольких стеклянных дисков, которые возвышались один над другим. Каждый следующий диск был немного меньшего диаметра и от него отходили блестящие медные ручки. Таким образом, его можно было поворачивать вокруг оси, подводя к себе тарелку с нужными яствами.

— Но ведь еще никого нет! — воскликнула Шейла.

— Сейчас мы это исправим.

Самуэль Лагранж подозвал стюарда и тот удалился выполнять его поручение. Он обзвонил все каюты и пригласил гостей к обеду.

Первым появился Дэвид. Он выглядел довольно неважно: усталый вид, помятый костюм. Он даже не решился подойти к Шейле, а остановился в дверях, рассматривая великолепие кают–компании.

Следом за ним появились Вальтер и Сильвия. Они шли обнявшись. Сильвия даже не удосужилась поправить свою прическу, но растрепанные волосы были ей на удивление к лицу.

Войдя в кают–компанию, Вальтер снял свои зеркальные очки.

Самуэль Лагранж пригласил всех к столу. Когда гости уселись, он поинтересовался у Вальтера:

— Интересно, о чем это ты так долго беседовал с Сильвией?

— От тебя, Самуэль, ничего не укроется, ты даже знаешь, что я не заходил в свою каюту.

— Стюард же звонил тебе, — улыбнулся хозяин яхты, — так что просчитать, где ты находился, было совсем несложно.

— Мы говорили, — Сильвия рассмеялась, — о любви.

— О любви? — изумился Самуэль Лагранж, — по–моему, это вечная тема. Это то же самое, что спорить о том, кто лучше — женщина или мужчина. Тут невозможно прийти к какому‑нибудь определенному результату.

— А мы все‑таки пришли, — Сильвия захихикала. Вальтер остановил ее.

— Не нужно обманывать, ты все свела к разговору.

— Но мы же с тобой не только говорили, но и целовались.

— Но ведь ты сама уверяла меня, что мы всего лишь занимаемся исследованиями физиологии, — насупился Вальтер, — так что эти наши поцелуи ни к чему не обязывают нас.

— Конечно, это ты сейчас так говоришь, — Сильвия продолжала смеяться, — но надеялся ты совсем на другое. Ты пытался втянуть меня в свою испорченность, ведь поцелуй — это такое тонкое молчаливое обещание, с него все и начинается.

— Да, Сильвия, я с тобой согласен, — вставил Самуэль Лагранж, — все начинается именно с поцелуя. Но он и сам уже отчасти все. После него дальше некуда идти.

— Почему? — изумилась Шейла.

— Потому, дорогая моя гостья, потому что поцелуй — самое худшее из всего, что есть. Ведь вы никогда не задумывались, почему целуют именно в губы?

Сильвия задумалась.

— В самом деле, странно, наверное, потому что таково желание людей.

Самуэль Лагранж улыбнулся.

— Все дело в том, что люди жаждут чужой крови, а на губах кожа самая гонкая и под ней сразу же кровь. Ведь поцелуй обман. Все, что нужно людям — это лежать голыми, кожа к коже.

Сильвия воодушевилась.

— Ты, Самуэль, всегда становишься на мою сторону, понимаешь жизнь как нужно. Я тоже пыталась уверить Вальтера, что любовь — это всего лишь, когда один жалкий человек губами и руками водит по коже другого — и оба они не стыдятся этого жалкого смехотворного занятия и стараются ни о чем не думать, иначе это сразу бы отравило им удовольствие.

Вальтер прервал ее.

— Самуэль, представляешь, что она отыскала у тебя на яхте? Какую‑то гадкую духовную книжонку и прочитала мне из нее стишок, который мне испортил настроение.

— Ты его не помнишь? — спросил Самуэль.

— Такой стишок трудно не запомнить, всего лишь две строчки, но какая гадость! — и Вальтер процитировал стишок, отысканный Сильвией в книге:

Человек красивым, блестящим.

Нарядным бывает.

Но внутри у него — потроха,

И они воняют.

— Это мерзкий стишок, — согласился Самуэль, — я распоряжусь сжечь эту книжку.

— Конечно, мерзкий, — согласилась Шейла, — хотя и выдает себя за духовный.

— Стихи — вообще страшная вещь, — продолжал Самуэль Лагранж, — это потому, что они разрушают веру в красоту и форму, в образ и мечту. И я, Сильвия, скажу тебе, этот стишок грязнее самой страшной похоти, потому что он отравляет удовольствие, а отравлять удовольствие не только грешно, а преступно. Ты, Сильвия, по–моему, окончательно очерствела.

— Вот–вот, и я ей говорю, — вставил Вальтер, — и я, Самуэль, решил, извини за выражение, вправить ей мозги, но ничего не получилось. Ее не растрогали мои поцелуи.

— В самом деле, странно, — задумался Самуэль, — многие говорят, что любовь — это чудо, не более и не менее. А в итоге чудо — это сама жизнь, а вот об этом никто и не задумывается.

— Я не вижу в любви никакого чуда, — сказала Сильвия, — это абсолютно противоестественное занятие. Вот подумайте сами: ведь природа сама отделила человека от человека, размежевала их — таково правило. Но почему‑то в любви природа решила сделать исключение, если посмотреть на него свежим взглядом.

— Но Сильвия, если ты сама восстаешь против любви, — заметил Вальтер, — то ты противоречишь природе, ведь она сделала это исключение. И сейчас я тебе все объясню, раз уже решился вправить тебе мозги. Это правда, каждый человек живет в своей шкуре раздельно от другого, и не только потому, что он должен так жить, но и потому, что он этого хочет. Ему нравится существовать обособленно от других, ведь он, в сущности, ничего не хочет о них знать. И всякий другой ему противен, если пытается влезть в его шкуру. Таков закон природы, я говорю лишь только то, что есть.

Сильвия обиженно поджала губы, но ничего не отвечала.

— Да–да, Вальтер прав, — сказал Самуэль Лагранж, — я как раз недавно, сидя в ресторане, наблюдал за одним идиотом. Он сидел, задумавшись, за столом, склонив голову на руки, двумя пальцами подпирал щеку, а третий засунул в рот. Скажете, что тут такого, в конце концов, это его рот, его пальцы. Но тогда мне подумалось, как бы он среагировал, если бы ему в рот сунул палец кто‑то другой.

Шейла скривила губы.

— Я думаю, это было бы ему невыносимо до отвращения.

— Ну, так вот, — продолжал Самуэль Лагранж, — каждый человек испытывает отвращение к другому по самой своей природе. Физическая близость другого его угнетает, возмущает все его существо, и ему лучше удавиться, чем своим телом ощущать чужое тело.

— Хорошо, — сказал Дэвид Лоран. Но Самуэль Лагранж заметил:

— Не знаю, хорошо это или нет, во всяком случае, верно. Ведь щадя обособленность другого, человек, на самом деле, щадит только собственную обособленность.

— Но, Самуэль, ты отступил от темы, — вставила Сильвия, — ты обещал говорить о любви.

— Вот–вот, — Самуэль Лагранж воодушевился, — любовь — это исключение, сделанное природой. Почему‑то брезгливый человек вдруг отступает от своих принципов, и его стремление оставаться наедине лишь со своей плотью неожиданно исчезает. Да так, что у того, кто видит это в первый раз, а видеть это в жизни обязан всякий, от удивления раскрывается рот.

— Знаете, — Сильвия приподняла стакан с водой, — у меня насчет любви совершенно иное мнение.

— Да? Это очень интересно, — Самуэль Лагранж посмотрел на Сильвию.

Та сразу же осеклась, но потом сказала:

— Вообще, в глубине своей души я верю в то, что существует любовь, какие бы мы гадости об этом чувстве здесь ни говорили. Вернее, я не то что бы верю в это чувство, скорее, мне хочется, чтобы любовь была. Но может быть, мне никогда в жизни не везло, и я не встретила человека, в которого смогла бы влюбиться.

— А я? — улыбаясь, произнес Самуэль Лагранж, — или Вальтер, разве мы не достойны любви?

— Не знаю, — Сильвия пожала плечами, — может быть, и достойны, но у меня нет к вам какого‑то сильного влечения, душевного влечения.

Шейла посмотрела на симпатичную женщину. Ей понравилось ее замечание, и она решила ее поддержать.

— Действительно, я могу сказать вам свое мнение, конечно, если это вас интересует.

— Безусловно, интересует, — Самуэль Лагранж посмотрел на Шейлу.

Дэвид напрягся и тоже поднял голову от своей тарелки.

Шейла, сжимая в тонких пальцах бокал с вином, посмотрела на Самуэля Лагранжа, на Сильвию, на Вальтера, потом на своего мужа и, опустив голову, произнесла:

— Любовь — это не всегда физическая близость.

— Но ведь она сводится к ней и без физической близости нет любви, — возразил Вальтер.

— Нет–нет, мне кажется, что вы ошибаетесь, а может, ошибаюсь я. Любовь — это совсем другое, любовь — это душевная связь, душевная принадлежность одного человека другому, и если этого нет, то тогда только остается физическая близость.

— Что‑то в вашем рассуждении, Шейла, неверно, — заметил Самуэль Лагранж.

— Нет, на мой взгляд, все как раз правильно. Ведь нет же физической близости между матерью и ребенком, между отцом и сыном, между сестрами, но они любят друг друга и готовы отдать один другому все, что имеют.

— Но ведь это не любовь мужчины и женщины, не любовь равноправных партнеров.

— Возможно, ваши рассуждения и правильны, но я абсолютно уверена, что без душевной близости не существует настоящей любви, я в этом убеждена, — Шейла осмотрела всех собравшихся за столом и опустила голову.

Все несколько мгновений молчали, не зная, как ей возразить.

— А, по–моему, Самуэль все‑таки прав, — сказала Сильвия, — любовь — это полная потеря брезгливости. Иногда, когда вспомнишь, что с тобой происходило в жизни, становится гадко.

Дэвид недовольно поморщился. Ему показалось, что весь этот разговор лишен смысла и не очень‑то уместен за обедом. Но в принципе, возражать ему не хотелось, ведь хозяин был доволен тем, что происходило у него за столом — и не терял аппетита. Да и Дэвид сам ел с аппетитом. Свежий морской воздух, отлично приготовленные блюда, отличное вино, негромкая музыка — все навевало спокойствие и, казалось, ничто не сможет его разрушить, даже не к месту произнесенный стишок.

Наконец, покончив с десертом, все поднялись из‑за стола. Самуэль Лагранж предложил перейти на палубу. Уже смеркалось, на небе загорались первые звезды.

Шейла подошла к Дэвиду.

— Мы почти весь день провели с тобой порознь, — негромко сказала она.

— А ты, по моему, по этому поводу не слишком унываешь, — укорил ее Дэвид.

Шейла сперва хотела рассказать Дэвиду о предложении, сделанном ей Самуэлем Лагранжем, но потом почему‑то передумала. Она представила себе выражение лица Дэвида, когда он услышит эту новость. Он и так достаточно неловко чувствовал себя на яхте, а тут еще такое сообщение. Конечно, отказ Шейлы мог бы придать ему уверенности в собственных силах, но Шейла стеснялась.

Стоя у поручней, Самуэль Лагранж и Сильвия о чем‑то шептались.

Наконец, девушка отошла от него и приблизилась к Давиду. Но смотрела она на Шейлу.

— Шейла, вы не будете против, если я немного потанцую с вашим мужем? — и, не дожидаясь разрешения, она взяла Давида за руку.

Тому ничего не оставалось делать, как проследовать с ней на середину палубы.