Год, когда я стала Изабеллой Андерс

Глава 5

К тому времени, как мы возвращаемся в отель, бабушка уже ждет нас, и вид у нее не очень счастливый.

— Где, черт возьми, вы обе были? — спрашивает она, вставая с кровати, покачиваясь, она немного пьяна.

— Гм, — я бросаю взгляд на Индиго, ища поддержки, — мы гуляли.

Индиго снимает сумочку и кладет ее на стол.

— Остынь, бабуля Стефи. Мы просто пошли посмотреть на достопримечательности.

Она хмуро глядит на нас.

— Ты должна была сказать мне, что вы уходите. Я ужасно волновалась.

— Мы думали, что ты даже не заметишь. — Индиго плюхается на кровать и зевает. — Ты была очень занята со своими друзьями.

— Конечно, я заметила. Я стара, но не слепа. — Она медленно приближается ко мне, и я чувствую исходящий от нее запах алкоголя. — Я обещала твоему отцу, что не позволю тебе потеряться.

— Неужели? — Улыбка начинает касаться моих губ. Мой отец заботится обо мне?

Но тут бабушка Стефи колеблется, и я понимаю, что она не договаривает.

— Он не говорил этого, не так ли? — Вздохнув, я опускаюсь в кресло, чтобы развязать ботинки.

— Может, он и не говорил этого, но он убьет меня, если с тобой что-нибудь случится, — говорит она.

Я опускаю голову, сосредоточившись на расшнуровке ботинок.

— О чем вы говорили с моим отцом, пока были в спальне? — Не знаю, почему я спрашиваю. Это просто как-то само собой вырывается.

Индиго глухо покашливает.

— Не сейчас. Она слишком расстроена.

— Что значит «не сейчас» и «она слишком расстроена»? — спрашивает бабушка Стефи, будучи чуть на взводе. Когда никто из нас не отвечает, она предупреждает: — Ладно, одной из вас лучше начать говорить, иначе я запру ваши задницы в комнате до конца поездки.

— Мне девятнадцать, — говорит Индиго, приподнимаясь на локтях. — Ты не можешь меня запереть.

— А мне шестьдесят, и мне плевать, сколько тебе лет, — огрызается бабушка Стефи. — Если захочу, я тебя силой удержу.

Индиго напрягается и держит рот на замке.

Я тоже хочу отступить, но теперь, когда ящик Пандоры уже открыт, пути назад нет. Все эти слова просто сами выходят из меня.

— Моя мама… Мой папа… Кто моя настоящая мама, бабушка Стефи?

Ее глаза округляются, и я буквально чувствую, как совершенство мира и свобода, которые я почувствовала на Эйфелевой башне, испаряются.

— Я слышала кое-что из того, о чем вы говорили с папой, и… Линн не моя настоящая мама, не так ли? — спрашиваю я устрашающе спокойно. — Вот почему она так меня ненавидит.

Губы бабушки Стефи приоткрываются, но она быстро качает головой.

— Нет, я больше не собираюсь тебе лгать. Я сказала твоему отцу, что меня тошнит от всего этого дерьма и что пришло время рассказать тебе. Что они не могут просто продолжать обращаться с тобой как с ничтожеством, что пришло время. — Она садится в кресло рядом со мной и ее плечи поникают. — Иза, я очень люблю тебя. Ты должна это помнить, хорошо? Я так сильно люблю тебя, и ты моя фантастическая, удивительно странная, держащая меня в напряжении внучка. Твой дедушка тоже любил тебя. Однажды он даже сказал мне, что ты его любимица.

— Эй, — восклицает Индиго, но потом поднимает руки. — А знаешь что. Не бери в голову. Сегодня я больше не собираюсь открывать рот.

— Хорошая девочка, — говорит ей бабушка Стефи и снова смотрит на меня. — Мне нужно знать, что ты все это понимаешь. Что тебя любят.

Я с опаской киваю, ковыряя ногти.

— И твой папа тоже тебя любит, — пытается настаивать она.

— Ладно. — На этот раз я говорю не так уверенно.

— Я знаю, что он не самый лучший отец в мире, но знаю, что он любит тебя, — настаивает она, выглядя немного встревоженной. — Просто он не всегда может это показать.

— А как насчет Линн? — Я смотрю ей прямо в глаза и вижу, как на ее лице мелькает страх.

Она с трудом сглатывает.

— Линн… — Она потирает рукой по лицу, явно волнуясь.

— Она не моя мама, — отвечаю я за нее дрогнувшим голосом.

Она выглядит совершенно раскаявшейся.

— Мне очень жаль, Иза. Я не хочу, чтобы тебе было больно, но думаю, что нет иного способа.

Ее слова доходят до меня, но требуется секунда или две, чтобы они по-настоящему поразили меня. И, черт возьми, они причиняют боль, как удар ногой, удар локтем, рана в сердце.

— А кто моя настоящая мама? — тихо спрашиваю я, отказываясь смотреть на Индиго, хотя чувствую, что она пытается поймать мой взгляд.

Бабушка Стефи поджимает губы и поднимает взгляд.

— Хотела бы я тебе сказать, но… — Она опускается передо мной на колени. — Я не знаю, кто она. Только твой отец… и Линн. Они держали это в секрете от остальных членов семьи, что было совсем несложно, так как они почти ни с кем не общаются.

Ее руки обвиваются вокруг меня, и она обнимает меня всем своим существом.

— Я знаю об этом только потому, что твой отец однажды попросил меня взять тебя на воспитание. Твоя мать… она не могла позаботиться о тебе по какой-то причине, а твой отец… ну, сначала он спросил меня, могу ли я позаботиться о тебе, потому что он не хотел отдавать тебя в приемную семью. Но потом что-то изменилось, и он решил, что хочет оставить тебя. Я пыталась отговорить его, особенно из-за Линн, но он слишком тупоголов, чтобы слушать, что я говорю. — Она откидывается назад и берет мои руки в свои.

Я понимаю, что мои пальцы дрожат, что все мое тело дрожит.

— Мой отец никогда не говорил, почему он взял меня к себе? — Шепчу я. — Почему он передумал? Или зачем маме понадобилось меня отдавать?

Она печально качает головой.

— Прости, дорогая, но он вообще никогда об этом не говорит. Единственный раз мы об этом заговорили по телефону за несколько недель до того, как они отправили тебя ко мне, и то потому, что я навязала ему эту тему. Я устала от того, как они обращались с тобой, и хотела получить некоторые ответы на то, что, черт возьми, произошло четырнадцать лет назад между твоей матерью и ним.

В голове у меня все смешалось.

— Подожди… четырнадцать лет…

Она крепче сжимает мою руку, словно боится, что я убегу.

— Ты жила с матерью несколько лет, а потом переехала жить к отцу.

Я сжимаю дрожащие губы, и слезы жгут мне глаза.

— Почему я ничего этого не помню?

— Дорогая, тебе едва исполнилось три, когда все это случилось. — Ее голос нежен, но она крепко держит меня за руку, и слезы катятся по моим щекам. — Я знаю, что это трудно принять, но…

Прежде чем она успевает закончить эту мысль, я вырываю свои руки из ее и бегу в ванную.

— Кажется, меня сейчас стошнит, — говорю я, захлопываю дверь и запираю ее изнутри.

После того, как я выблевываю вино, которое выпила ранее, я опускаюсь на кафельный пол перед своей сумкой. Достаю блокнот и открываю его на одном из моих любимых комиксов, которые я нарисовала, где в главной роли я и женщина, которую я всегда хотела, чтобы была моей мамой. Хотя, возможно, это было не просто желание. Может быть, она была слабым воспоминанием, которое я пыталась удержать в темные времена.

Я дотрагиваюсь до темных линий, которые тщательно нарисовала.

— Кто ты? — Шепчу я.

Молчание — мой единственный ответ, и это в очередной раз ранит мое сердце.

Свернувшись калачиком, прижимаю блокнот к груди. Индиго хотела, чтобы я провела лето, открывая себя, но как, черт возьми, я должна это сделать, если понятия не имею, кто я такая?

После того, как я выплакала все, что можно было, в течение, как мне кажется, нескольких часов, я, наконец, поднимаю себя с пола и вытаскиваю свою задницу из ванной. Свет все еще горит, но Индиго лежит на одной из кроватей, все еще в платье, и храпит.

Мои глаза так распухли, что я почти ничего не вижу, но стою уверенно. Мне приходится это делать, чтобы скрыть нервы, бушующие внутри меня.

— Когда я вернусь, я хочу найти ее, — говорю я бабушке Стефи.

Она быстро наводит пульт на телевизор, выключает шоу, которое смотрела, и протирает сонные глаза.

— Дорогая, я не уверена, что это хорошая идея.

— Мне все равно, хорошая это идея или нет. — Сажусь на край кровати, все еще держа в руках блокнот. — Это то, что я должна сделать. Всю свою жизнь я чувствовала себя сумасшедшей, потому что никогда, никогда не вписывалась в свою семью. И теперь я понимаю, почему… И я хочу знать, кто она, похожа ли она на меня. Может быть, она сможет меня понять. — Может, она меня полюбит.

Бабушка Стефи взъерошивает волосы, садится на кровати и опускает ноги на пол. —

Иза, я знаю, что это тяжело — жить в этом доме, но я боюсь, что случится с вами, если все не получится так, как ты этого хочешь.

— Но я даже не знаю, как я хочу, чтобы это получилось, — говорю я. — Я просто чувствую себя… потерянной.

Она бросается стремглав ко мне.

— Ненавижу быть прямолинейной, но я чувствую, что должна, — Она оглушительно выдыхает. — У твоей матери была причина отдать тебя отцу. То ли потому, что она не могла позаботиться о тебе, то ли… — Она качает головой. — Я просто хочу, чтобы ты хорошенько обдумала все сценарии, как все может обернуться, прежде чем что-то предпринять.

Я понимаю, к чему она клонит. Я могу придумать целую тонну причин, по которым это может закончиться неудачей. От моей настоящей матери, такой же злой, как Стервелла де Виль[1], до ее смерти.

Боже, а что, если она мертва? Что, если я никогда не узнаю ее? Что, если я продолжу дрейфовать по жизни, чувствуя себя потерянной?

Я должна знать. Надо понять. Откуда я пришла. Почему я такая странная. Почему я… такая, какая есть. И хотя я знаю, что это может быть больнее всего остального, я должна знать, почему она бросила меня.

— Если я сделаю это — если я проведу следующие несколько месяцев, думая о возможных последствиях, и все еще буду хотеть найти ее, когда вернусь, ты поможешь мне? — Спрашиваю я.

Она молчит в течение сводящего с ума количества времени, и я начинаю петь одну из моих песен, чтобы не кричать на нее.

Шоколадная помадка. Карамель. Булочки с корицей. Интересно, печет ли моя мама…

— Если ты так решишь, то да, я помогу тебе, — наконец соглашается она, но в ее голосе нет радости.

— Спасибо, бабушка. — Я почему-то начинаю нервничать еще больше, зная, что, возможно, смогу найти свою настоящую маму. Что я скажу ей, когда увижу? Что она скажет мне?

— Не благодари меня пока. — Бабушка Стефи указывает на другую кровать. — А теперь поспи немного. У меня на завтра запланировано много веселых дел.

Киваю и забираюсь в постель, все еще держа блокнот. Может, я и сказала бабушке Стефи, что хорошенько подумаю, но я уже знаю, каким будет мое решение. Как сказала Индиго, хороший или плохой, но жизнь дает опыт. И это единственный опыт, который я хочу получить, даже если результат будет жестоким.

[1] Стервелла Де Виль — главная антагонистка диснеевского полнометражного мультфильма 1961 года «Сто один далматинец».