Фемида его любви — 2

Глава 9

— Что значит на аборт? — вся ее былая прыть испарилась, преобразившись в маленькую беззащитную девочку, которой очень страшно. — Я же говорила, что не беременна. Что тебе еще от меня нужно? — она затравленно посмотрела на меня, стараясь слиться воедино с кожаной обивкой кресла.

— Тогда почему так боишься? Если ты не беременна, сейчас врачи это подтвердят и можешь быть свободна.

Я внимательно следил за тем, как она ломала тонкие пальцы, поправляла жемчужные волосы, бесконечно облизывала пухлые губы, и пытался понять, что тут не так. Шура на себя была не похожа, хотя внешне была собой. Вылитая копия: внешность, повадки, голос. Но что-то тут было не так. Я словно впервые ее видел. Или у меня шиза началась или мне пора отдохнуть, но чуйка шептала: передо мной не художница.

— Тебя грех не бояться, раз ты готов убить своего ребенка. Неужели в тебе совсем нет ничего человечного? Как можно не бояться человека, который готов убить маленького и беззащитного малыша?

— Не нужно давить на жалость и делать из меня монстра, — пресек ее, сморщившись и протер ладонями лицо, пытаясь избавиться от наваждения своих сомнений. — Это не ребенок, а просто плод. Без рук, ног и разума. Я договорился в хорошей клинике, все пройдет хорошо.

— Плод…Без рук, ног и разума… — эхом отозвалась она. — А ты знал, что у этого плода уже могли бы быть ручки? Я смотрела видео абортов. Они прячутся от щипцов, они кричат, пытаются спастись. Ты видел? Хочешь я покажу, чтобы ты больше не говорил про плод без разума и о том, что это не ребенок, — ее глаза наполнились слезами.

— Это рефлексы. У бактерий они тоже есть. Не пытайся меня разжалобить, девочка. Со мной такие штучки не прокатывают, — огрызнулся, сжимая руль. Мне бы сейчас оградиться звуконепроницаемой стеной от ее жалобных речей, чтобы не слышать. Чтобы не давили на мозг, заставляя вспоминать моменты УЗИ с Пташкой. Тепло, которое, как иуда, покатилось по венам, вынудило поднять из закромов памяти моменты, когда мы ждали Алину. Но тогда все было иначе. Тогда я мог их уберечь, а сейчас ставки слишком высоки, чтобы снова рисковать. Мне моя жизнь не принадлежала, что говорить про ответственность за чужую.

Тем временем девчонка начала буянить.

— Рефлексы? Бактерии?! Да что ты такое вообще? Ты монстр! Бездушный, отмороженный сухарь. Будь ты проклят! — из зашуганной малышки она быстро превратилась в разъяренную фурию, из-за чего я, который раз за последние минуты стал сомневаться в том, с кем говорил. — Значит, как кувыркаться, так ты первый на очереди, а как отвечать за свои поступки, так сразу открестился и не нужна стала?! В тебе вообще есть что-то святое, чудовище?! Да как ты вообще можешь говорить такие вещи, мужлан!

Она попыталась вцепиться когтями в мое лицо, но я успел скрутить бунтарку, вернув ее обратно на пассажирское кресло и придавил своим весом, чтобы не разгромила мне салон. Хотя, на салон мне плевать было. Опасался, что себя покалечит. В своей яростной агонии львица чересчур активно крутила головой, чудом не протаранив окна

— Совсем не любил? Ни грамма? Ты же так ласкал, такие нежности шептал, оберегал. Врал все?! Поигрался, и как игрушка стала не нужна, бросил? Ненавижу тебя! — не унималась она, пытаясь вырваться, но быстро сдулась. Устав брыкаться, обмякла и тяжело задышала.

— Что ты хочешь от меня, не пойму? — рявкнул на нее и не удержался от соблазна — затянулся ее запахом: от нее веяло цветочным парфюмом, кофе и едва уловимыми нотами табака. Можно было списать на пассивное курение, но это лишь усилило мои подозрения и я отстранился, еще пристальнее ее рассматривая.

— Хочу узнать, почему ты такое чудовище? Почему сначала приручаешь и любишь, а потом выбрасываешь? Почему ты такой жестокий? — ее трясло крупной дрожью в смеси страха и гнева. Она с трудом себя контролировала, не прекращая буравить меня своими огромными глазищами, в которых от возбуждения зрачки заглотили васильковую радужку почти целиком. Ни грамма любви в них, как раньше. Ни капли привязанности и тепла: там лишь бился адреналин и тонна ненависти ко мне. Дай ей сейчас ствол: завалила бы. Быть может этому я даже порадовался.

— Я же говорил, тебе не место в моем мире и рядом быть нам нельзя. Ребенок — это то, чего быть не должно. Ты понимаешь меня или нет? — старался говорить как можно спокойнее, но уже подгорало.

— Нет, не понимаю. Не понимаю, как можно так говорить о ребенке. Это твоя ответственность тоже. И ты должен отвечать за свои поступки. Понимаешь меня? Должен! — она швырнула в меня рюкзаком, который я успел перехватить и прильнул к девчонке, грубо схватив ее за шею:

— А я и отвечаю. И убираю за собой следы. Мне этот ребенок не нужен. И вообще, ты же сказала, что в тебе ничего нет. К чему пустое сотрясание воздуха? — она задрожала сильнее, когда ощутила мое дыхание на своем ушке.

— К тому, что ты животное. Убивающее все живое, уничтожающее все светлое вокруг. Ты калечишь жизни людей. Я тебя ненавижу, — шептала она, плача. — Ненавижу… Я впервые вижу таких безжалостных и эгоистичных людей. Ты только о себе думаешь.

— Это я безжалостный, — прошипел ей на ухо, уже дымясь от злости. — Я? Скажи мне, красавица. На твоих глазах хоть раз убивали твоего ребенка и его мать? Ты видела хоть раз, как те, кто тебе дорог, отправляются на тот свет, а ты ничего сделать не можешь? Скажи… Давай, представь… Скажи мне. Прочувствуй, как это, когда он растет внутри тебя, пинается, рождается. Потом он, возможно, успеет сказать первые слова, а потом его убьют на твоих глазах, потому что его отец я. А потом ты сдохнешь. Пойдешь следом за ним, потому что не сможешь это пережить. Нравится картинка? Ну? Не слышу ответ. Нравится?!

Я переборщил и слишком сильно ее встряхнул рявкнув, в ответ на что девушка в голос начала рыдать и вырываться. На этот раз не стал ее удерживать, отстранившись. Откинулся в кресле, не глядя взял пачку сигарет с консоли и закурил, приоткрыв окно.

Разгоревшийся внутри пожар искал выход и я старался его выпустить вместе с сигаретным дымом, выдувая в окно. Сам не ожидал, что поделюсь тем, что глодало мою искалеченную душу вот уже полтора года. Полтора года в моих ушах стоял плач ребенка и его матери, а в мозгу плотно засело самобичевание из-за того, что не смог их уберечь. С тех пор я принципиально водился лишь с распутными девицами, дабы не подвергать никого риску. Кому нужна шлюха? Никому. Что с нее взять? То ли дело художница, к которой меня потянуло неодимовым магнитом. В ней я потерялся до беспамятства, влюбившись с ее "вам нужна помощь?". Я тонул в ней с каждым разом все сильнее, она стала тем, чего я боялся больше всего — моей слабостью. А за слабости всегда нужно платить. Повторить свой прошлый опыт я не мог. Поэтому и избавился от нее. Выбросил, как она считала, подобно слепому котенку, чтобы уберечь. Но, видимо, урок будет повторяться, пока ты его не усвоишь. Девчонка залетела. И вцепилась в продолжение себя, сопротивляясь и пытаясь уберечь то, что все равно отберут.

Что же… Быть может моя исповедь откроет ей глаза и она поймет, как поступить правильно.

Она заговорила не сразу. Долго думала, прежде чем робко спросить:

— Они это сделали на твоих глазах?

— На моих, — выкинул бычок, отгоняя воспоминания, которые часто приходили в кошмарах: окровавленного ребенка и глаза его матери, которая проклинала меня, прежде чем пустить себе пулю.

— Почему ты их не спрятал? Ты же мог увезти за границу, у тебя же большие возможности.

— А кто сказал, что я их не увез? Я их увез очень далеко с новыми документами. Не помогло. Хочешь повторения? Я — нет.

Она отвела взгляд. То-то же.

— Ну поехали тогда, — задумчиво посмотрела на меня. — Поехали в клинику. Я успокою тебя Вестник, а потом наши пути больше никогда не пересекутся. Договорились? Ты отпустишь меня из своей жизни и больше никогда ко мне не подойдешь.

Я рассмеялся после таких слов. Видя ее недоуменное выражение лица, пояснил:

— Ты меня за идиота держишь сейчас? Я похож на него?

— Не понимаю…, — начала она и всхлипнула, когда я потянулся к ней, пугая близостью. Провел пальцами по скулам, щекам, ощущая всем нутром ее страх, пока затравленно глядела мне в глаза. Боялась, девочка. Затеяла со мной игру, храбрилась, но едва дышала от страха. Красивая. До умопомрачения красивая сука. Но не моя.

— Где художница, девочка? Отвечай, или из этой тачки ты никогда не выйдешь.